За спиной, в кузове яростно кричали.
Время замерло.
Такое уже было, — отмечало бесстрастное сознание. — И неоднократно. Ну, не такое — почти такое. У деревушки Мооста отчаянные дружинники Домаша и Кербета бросались врукопашную на немецкий танк — бронированную «Рысь».
И сам Бурцев вот так же, как этот всадник в белом плаще с черным крестом, атаковал с копьем наперевес взлетающий «Мессершмитт» в Иерусалиме.
Увы, армейский грузовик — это не танк. И не самолет.
«Так что готовься к смерти, Васька Бурцев», — посоветовало бесстрастное сознание.
Рыцарское копье целило в грудь и голову водителю. Рука в латной перчатке крепко держала копье. Щит с небольшим вырезом вверху служил дополнительным упором. Крюк с правой стороны нагрудника — тоже.
Оставалась секунда. Нет — полсекунды.
У Бурцева копья не было. Не было и щита. Но он вовремя нырнул за приборную доску. Мгновение, доля мгновения еще была у всадника, чтобы изменить направление удара. Тевтонский рыцарь изменил. Использовал этот последний миг.
Бурцев уже не видел, как копейный наконечник кивнул, опускаясь вниз — к передку разогнавшейся машины.
Но всем телом ощутил удар под капот — в решетку радиатора. Сокрушительный удар!
Треск.
Это переломилось хрупкое древко, оставив стальное острие с баннером в потрохах развороченного движка.
И — сразу — грохот, скрежет. Еще более страшный удар.
Это рухнула на капот и смяла кабину лошадиная туша, перегруженная железом.
И — звон металла где-то сзади. Крики.
Это выброшенный из седла всадник, перелетев через кузов, свалился на землю. Головой вниз. Песье забрало на свернутой шее рыцаря было теперь обращено к спине.
Машина еще ехала. По инерции. Некоторое время. Недолго.
Стучало спущенное колесо. Нет, кажись, целых два ската пробиты. Поймали по арбалетной стреле? Напоролись на отточенную сталь? Уже не важно.
Разбитый двигатель заглох. «Опель» встал.
Не прорвались! Не проехали!
Оставалось одно — драться. До конца.
Из кузова с яростными воплями выпрыгивали дружинники.
Скорчившись в перекошенной кабине, царапая руки о разбитое стекло, Бурцев судорожно пытался извлечь из-за сиденья «шмайсер». Извлек…
— Василь?! Ты там как?
В правую дверь ломился Дмитрий.
— Вацалав, жив?
В левую — Бурангул.
— Куда лезете, дурни! Сам выберусь! К бою! Все — к бою! Занять круговую оборону!
Помятые двери заклинило. Обе. Выбираться пришлось другим путем. Бурцев спихнул ногами с капота хрипящую рыцарскую лошадь. Скатился по искореженному, мокрому от крови, скрипучему от блестящих осколков металлу.
Поднял «шмайсер».
Долго оценивать обстановку и выбирать цель не пришлось.
Вся орудийная прислуга и черный обозный люд сбежали.
Два уцелевших тевтонских брата-рыцаря, несколько конных сержантов и оруженосцев носились между телегами, пытаясь организовать пехоту для новой атаки.
С них-то Бурцев и начал. Дважды коротко пролаял «шмайсер», и обозная охрана лишилась командиров в белых плащах с черными крестами. Еще несколько очередей — и с коней попадали прочие всадники…
Еще… — и вот уже орденские пехотинцы, бросая оружие, бегут в лес. Патроны закончились, но, пока Бурцев меняет магазины, беглецов настигают стрелы Бурангула и дядьки Адама. Да и проворный Сыма Цзян уже успел по новой набить оперенной смертью магазин своего самострела. Целится из арбалета Телль…
Кнехты падают на бегу.
Трофейный «МП-40» снова валит тех, кто добрался, кто почти добрался до леса. Быстро опустел второй магазин.
Бурцев прищелкнул третий. Последний.
Вроде, никто не ушел. Никто из кнехтов. Но…
Впереди надрывно заворчал и рванул с места тягач. Длинная платформа с бомбардой осталась на месте. Отцепили! Полугусеничный вездеход без прицепа удалялся неожиданно шустро.
— За ними! — крикнул Бурцев. — Быстро!
Быстро «за ними» не получилось. В открытой кабине «Фамо» сидели двое. Один уводил тягач. Другой, встав на сиденье и поднявшись над уложенными в кузове каменными ядрами, поливал из «шмайсера». Шмалял длинными очередями, не жалея патронов, не целясь, вслепую, в тряске, в пыли.
Что-то свистнуло над головой. Что-то звякнуло о развороченный радиатор «Опеля».
— Лежать! — отдал Бурцев новый приказ.
Попадали все.
Стрельба прекратилась. Похоже, фашики выпустили весь боекомплект. «Фамо» удирал по прямому широкому тракту.
Бурцев, растянувшись на животе, судорожно палил вдогонку. В облако пыли, скрывшее тягач. Потом — бежал и палил снова. Пока не отстрелял последние патроны.
Остановить машину не получилось.
Глава 49
На тевтонского коня под белой попоной с кровавыми пятинами, Бурцев вскочил, не раздумывая. Некогда сейчас думать. Если немецкий тягач скроется, если фашики доберутся до своих, если сообщат о нападении, дорога к Взгужевеже станет во стократ опаснее, тяжелее и длиннее…
Сзади застучали копыта. Бурцев оглянулся. Свои. Бурангул — с луком. Телль — без арбалета, с мечом. Джеймс — вовсе с пустыми руками. Хотя нет — в рукаве что-то оттопыривается… Все трое тоже — в седлах трофейных лошадей. Тоже скачут в погоню. Хорошо…
Машину они настигли. Все-таки полугусеничный тягач, груженный тяжеленными глыбами — это не гоночное авто.
— Живым! — крикнул на скаку Бурцев. — Если получится! — Живым взять! Кого-нибудь!
Язык не помешает. Расспросить — куда и зачем движется обоз. Сейчас им пригодится любая информация.
Как в воду, нырнули в густой шлейф пыли, тянувшийся за машиной. На зубах заскрипело, в горле запершило, засвербело в глазах. Забило нос. И — жутко воняет выхлопами.
Не сговариваясь, разделились. Бурцев и Телль заходили слева. Бурангул и Джеймс — справа.
За пыльной пеленой — над открытой кабиной и каменными ядрами — вновь поднялся человеческий силуэт. Сухо, почти неслышно в лязге гусениц и реве мотора, щелкнуло. Раз, другой.
Пистолет…
Еще раз. Еще, еще…
Нет — два пистолета. Немец палил с обоих рук. За себя и за того парня. Который за рулем.
Под Теллем споткнулась и рухнула лошадь.
Бурангул натянул лук. Что ж, степняки с детства приучены стрелять на скаку, с седла.
Есть! Стрела достала немца. Всплеснув руками, выронив оружие тот, вывалился из машины.
Оставался еще один.
— Пошел! Пошел! — орал Бурцев, глотая пыль и отбивая пятки о конские бока.
Боевой жеребец задыхался. И все же они вынырнули из пыльного облака сбоку, возле самой кабины. Слева. Справа, показались Бурангул и Джеймс.
И что дальше? Перегораживать конем дорогу?
— Стой! — по-немецки. — Стой, кому говорю!
Водитель, вцепившись в руль, и не думал останавливаться. Озирался затравленно. Вправо-влево. Влево-вправо. На поясе хлопала расстегнутая кобура. Пустая.
А Бурангул снова накладывал стрелу на тетиву.
Немец резко рванул руль. Вправо.
Дикое ржание, крики… Лошадь под юзбаши кубарем покатилась за обочину. Бурангул — вместе с ней. Джеймс тоже не удержался в седле. Конь брави шарахнулся в лес. Низкая ветка ссадила Джеймса не хуже турнирного копья.
Проклятье! Бурцев успел натянуть повод, когда эсэсовец бросил машину влево — в его сторону. Чуть приотстал.
Вцепился обеими руками в заднюю стойку кузова — ту, на которую натягивается брезентовый верх. Высвободил ноги из стремян.
Седло выскользнуло.
Бурцев повис…
Вот так, наверное, бандиты влетали в поезда и останавливали фургоны. В кино, в исполнении опытных каскадеров, такие сцены смотрится красиво. А вот в жизни…
Трясло так, что казалось, не разожми пальцев — поотрываются, на фиг, руки. И еще пыль эта… И лязг гусениц по мозгам…
Он все же вскарабкался на груду каменных шаров. Ядра вздрагивали, норовя развалить кузов и смять человека.
Бурцев, вытащив меч из ножен, полз к кабине.
Его заметили. Водитель ударил по тормозам. Тягач дернулся, кузов тряхнуло. Основательно так.
Ой-ё-о!
Бурцев приложился ухом о шершавую поверхность грубо отесанного камня. Выпавший меч улетел из кузова куда-то под гусеницы. Выкатилось на землю несколько ядер. Остальные лишь чудом не размазали Бурцева.
Он поднялся почти сразу. Но в кабине уже было пусто. Немец драпал в лес, в спасительную зеленку.
— Врешь… не уйдешь!
Тратить время на поиски меча Бурцев не стал. Бросился вдогонку.
Ему нужен был этот фриц. И лучше — если живым.
Черный мундир мелькал между деревьев. Безоружный эсэсовец часто оглядывался и быстро выдыхался.
Будет язык! Будет…
Зверь — большой, лохматый — выскочил из-за здоровенной разлапистой сосны. Появился внезапно, встал на пути в тот самый момент, когда беглец обернулся в последний раз. На двух задних лапах встал.
Немец зверя не видел, Бурцев — видел. И…
— А-а-ахр-р-р…
Эсэсовец с разбегу, всей грудью напоролся на…
Из спины, из черного мундира показалось железо.
Не зверь это был вовсе! Звери не разгуливают по лесам с рогатинами в лапах. Перед Бурцевым стоял человек — заросший, грязный, упитанности выше средней, обернутый в звериные шкуры.
А между ними корчился и хрипел, издыхая, водитель «Фамо», нанизанный на толстую палку с широким наконечником.
Незнакомец в шкурах не спешил извлекать рогатину. Проворчал что-то. Глянул на Бурцева, оскалился, сверкнул глазами.
Ну, невезуха! Ну, западло! Без пленника остался!
— Ах ты, зараза!
Бурцев не сдержался. В сердцах, сгоряча — кулаком, да по морде. Сшиб, сбил, свалил. А вот чтоб не лез, гад, к чужой добыче!
Ого! Из-за деревьев, из-за кустов на подмогу избитому выступал народец. Тоже — в шкурах, с рогатинами. Человек десять. Нет, пятнадцать.
Бурцев попятился. Да что же такое получается, господа хорошие? Опять партизаны какие-то? Пруссы? Они, вроде бы, тоже любили в звериных шкурах расхаживать. Или, может, литвины?
Утробно рыча, поднялся поверженный толстяк. «Чем дальше в лес, тем толще партизаны», — промелькнуло в голове.