чудачества» на самом деле были поисками новых путей решения разведзадач.
Однажды он повесил на двери своего кабинета циферблат часов, где стрелки указывали, когда он вернется в кабинет. «Группе химии» он поставил задачу создания мелков для постановки сигналов при моментальных, тайниковых и других операциях по связи с агентурой. И один из нас, химик по образованию, изобрел то, что нужно, – цветные мелки, исчезавшие с места их постановки через заданный промежуток времени. Операция по получению материалов через тайник проводится в течение 45–60 минут. Здесь нужно использовать три сигнала: закладки материала, его изъятия или опасности. Метки мелками испарятся, и контрразведка не обратит внимания, кто следует по одному и тому же маршруту за разведчиком. Фиксирование же контрразведкой одних и тех же лиц по месту и времени ведет к провалу.
Рябов первым стал говорить об отставании советской разведки в использовании ЭВМ. Живым памятником этому неординарному человеку стало Управление по информационной и научно-исследовательской работе в области разведывательных проблем. Но, как это случается, вложившему душу в дело создания действенной и глобальной АИС – автоматизированной информационной системы – Рябову места в ней не нашлось.
Заниматься вопросами компьютерного учета Рябов начал после того, как именем английской королевы спецслужбы Англии отказали ему во въезде в страну, лишив лондонскую резидентуру талантливого руководителя.
И через многие годы я слышал характерный голос Рябова – смесь баса и фальцета: «Думай, парень, о прикрытии, как оно работает на тебя, а значит, на разведку…»
С годами мой профессионализм развивался по двум направлениям – разведывательному и внешнеторговому. Но многие мысли, хорошо продуманные, часто не получали поддержку руководства, разве что ближайшего начальника. В НТР станут насаждаться чиновничье-бюрократические порядки, результатом которых будет снижение общей эффективности при видимой активности, разбухания штатов в центральном аппарате и в резидентурах.
Мне же пришлось работать в условиях, сформулированных великим полководцем Михаилом Кутузовым: от момента, когда ты познал истину, до времени, когда истина восторжествует, может не хватить и жизни. Моей оперативной жизни не хватило на многие задумки. И все же я нашел выход: методику выполнения заданий разрабатывать и реализовывать, не всегда согласуя детали разведывательной работы. С годами я понял, что поступал правильно…
…В кабинете Рябова я застал незнакомого мне сотрудника – худощавого, высокого и подтянутого, с изучающим взглядом. Это был руководитель токийской резидентуры, которая все чаще и чаще фигурировала в кругу сотрудников НТР как имеющая прямые выходы на информацию американского происхождения.
Короткая беседа-смотрины, и я получил приказ готовиться к уходу «под крышу» во Внешторг и затем выехать в Японию – не позднее января шестьдесят третьего года. Задание: наладить работу по добыванию информации по линии химических интересов разведки, и в первую очередь из США.
Для работы под прикрытием мне предстояло подготовить легенду-биографию, причем не только по документам, но и фактическую, «изобрести» для себя новую профессию. Естественно, я продолжил в легенде «нефтяное направление». Изучил и законспектировал три тома учебника по нефтепереработке – все эти крекинги, реформинга, платформинги… Разобрался в структуре Министерства нефтяной промышленности, опираясь на знания отца-нефтяника и брата – студента нефтяного института. Побывал на нефтеперерабатывающем заводе вблизи Москвы, на заводе производства специальных масел и автопокрышек в Ярославле и в научно-исследовательском институте, специализирующемся в области переработки пластмасс. Тогда я еще не предполагал, что именно пластмассы станут моей «новой профессией». Все, что связано с пластмассами, со временем стало моей навязчивой идеей и вошло в мою легенду-биографию.
Шаг за шагом формировалось мое разведывательное задание: нефтепереработка, нефтехимия, смазки, синтетические каучуки. А из особых – химические отравляющие вещества.
В годы войны Япония активно создавала и испытывала на людях химические отравляющие вещества, в том числе и химико-бактериологические. А как сейчас? Вот это и надо было выяснить в стране.
Подготовка документов прикрытия осложнялась тем фактом, что мне нужно было «закрыть» в легенде-биографии десять лет: учеба в военно-морском училище, контрразведывательной школе и службу на Севере, школу разведки и почти два года работы в НТР. В специальном отделе КГБ мне изготовили трудовую книжку, прикрыв «военные годы» работой в почтовом ящике – секретном учреждении по линии Министерства обороны. Мне изготовили диплом об окончании Московского нефтяного института, профсоюзный билет на десять лет и даже сменили партийный билет, выданный ранее в парткоме КГБ. И везде были настоящие подписи и печати. Помогала практика держать в кадровых подразделениях фактически всех организаций Москвы бывших сотрудников КГБ.
В ноябре документы были готовы. Я прошел собеседование в ЦК КПСС и медицинскую комиссию. Как говорил «чудак» Рябов на одном из совещаний, «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем сотруднику оформить свой выезд в загранкомандировку под прикрытием». В доказательство он демонстрировал этапы оформления выезда – красочные графики документально подтверждались пятьюдесятью бумажками. Почти столько же собеседований на всевозможных уровнях: в разведке, парткоме, ЦК КПСС, ведомстве прикрытия, где опять руководство, партком.
На основании инструкции ЦК КПСС мне, как выезжающему в загранкомандировку и не имеющему собственной жилищной площади, должны дать комнату. До этого я жил с родителями, затем снимал комнату в полуподвале старого дома – лучшие места были не по карману.
В декабре я получил комнату в жилом доме КГБ на проспекте Мира – семнадцать квадратных метров, две другие комнаты занимал секретарь партийной организации оперативно-технического отдела разведки с семьей: жена, мать жены, сын и дочь – студенты.
Как-то в первые дни вселения, еще не оформив все документы, мы сидели с секретарем на кухне за «рюмкой чая». Его предложение не оформлять комнату на себя, а подождать, когда их отдел предоставит мне комнату в другом доме, я воспринял вполне естественным.
Отдел, хотя и не сразу, постарался, и вот я и Нина идем в район Серебряного Бора – лесопарковой зоны в черте Москвы на берегу реки. Жилье оказалось отдельной квартирой. Не веря своему счастью, я помчался получать ордер на вселение в квартиру, причем двухкомнатную – 13 и 8 метров.
Перед отъездом во входную дверь квартиры был врезан замок от сейфа, который изготовил слесарь – специалист с Лубянки. Этот умелец ремонтировал все сейфы в КГБ, подрабатывая изготовлением сейфовых замков для сотрудников ведомства. Рассказывали, что в прошлом это был один из последних «медвежатников». Как-то его привезли в дом на Лубянке прямо из тюрьмы – понадобилось вскрыть сложный сейф иностранной конструкции. Сделал он работу быстро и стал желанным специалистом, которого все чаще и чаще привозили из тюрьмы в ведомство государственной безопасности. Наконец, гласит байка, всем надоело таскать бывшего заключенного на работу к чекистам. Он был досрочно освобожден, проверен и взят в штат слесарей.
Деловые отношения с «медвежатником» я поддерживал не один год. Мои родители и брат, товарищи по работе пользовались его услугами. Его замки отлично работают в различных уголках Москвы, переезжают с квартиры на квартиру с хозяевами. А для меня это память о русском умельце.
Получение отдельной квартиры было делом весьма необычным в то время. После возвращения из Японии я узнал, что делом занималась специальная комиссия от парткома. Она долго не хотела верить, что два сотрудника КГБ по-человечески помогли друг другу в таком сложном вопросе, как получение жилья «в стране победившего социализма».
И тем не менее, как бы мы ни критиковали нашу социалистическую систему за проблемы с жильем, многие, даже очень многие и отнюдь не из «элитных» учреждений вроде ЦК, КГБ, МИДа, а рядовые граждане России получали бесплатные квартиры.
Жилье находилось в типичном «хрущевском доме» – девятиэтажном, панельном. Народ будто бы прозвал эти дома «хрущобами» – от слов: «Хрущев» – инициатор массового дешевого строительства таких домов, и «трущобы» – самые худшие жилища во всех частях мира, населенные беднейшими слоями населения.
Но это было несправедливо: Никита Сергеевич дал людям жилье задолго до назначенного им самим времени построения коммунизма в СССР в восьмидесятом году. Моя радость по поводу этой крохотной квартиры была столь искренней, что в семидесятые годы новая квартира в кирпичном доме, ее три комнаты с просторной кухней и двумя широкими лоджиями не была столь радостно желанной, как это скромное жилье на седьмом этаже «хрущевского дома».
Рождение «Тургая»
Химическое направление к моему отъезду возглавлял Николай Прокопьевич Карпеков, фронтовик, бывалый разведчик, человек веселого нрава. До недавнего времени он возглавлял НТР в лондонской резидентуре. Человек нестандартных решений, Карпеков любил шутку, подмечая юмористические стороны нашей повседневной действительности. Когда появлялся новый источник информации и резидентура сообщала о нем в Центр, неофициальным согласием и благословением на работу с ним служило присвоение источнику клички. Кто вел оперативное дело, тому из сотрудников на восьмом этаже и предоставлялась такая честь.
Но Карпеков не был бы Карпековым, если бы не превращал поиск звучного псевдонима в своеобразное соревнование между «химиками». Мы по четыре-пять раз предлагали ему клички, а он все шутил:
– Что, химики-лирики, иссяк родник фантазии? Как будем работать, если даже толкового псевдонима не можем придумать ни скопом, ни в розницу?
Но вот кличка найдена – что-то вроде «Синг» или «Крап». Требование шефа гласило, что кличка должна «стрелять» своим звукосочетанием, уверяя всех: не может быть иностранец плохим источником с такой кличкой.