лая обойма. Иду. Прощайте. Ваш С. Репнин».
Мысленно повторяя собственную записку, Саул поднял «рамфоринх» и низко повёл над лесом. Руки не слушались, и он включил автопилот. Лететь недалеко, до ближайшего аэродрома. А там нужно лишь пересесть на пассажирский стратолёт.
Только бы не заметили, как мне плохо, – подумал Саул. – И не только от этого дурацкого гриппа… Ведь ничего не сумел и опять сбежал, как последний трус… Ладно, у меня ещё целая обойма… Главное, чтобы хронополе было. Как он там сказал: «Нажмите на тёмную кнопку. Это будет сигнал для нас. Мы создадим пассивное поле, а вы уж сами решайте – активизировать его или нет…» «Кто это „мы“»? – спросил Саул, уверенный, что видит бредовый сон. И получил ответ: «Группа Сопротивления».
Вертолёт сел на пассажирскую площадку, едва не задев хвостовым винтом прожекторную мачту. Ночь набухла дождём. Прикрыв голову портфелем, Саул побрёл к чёрной блестящей ленте эскалатора, убегающего в глубь посадочного терминала. Беглецу опять повезло: информационное табло извещало, что рейс № 365 отбывает через десять минут. Пассажиров было мало. Саул занял свободное кресло и сразу же уткнулся в иллюминатор. Объявили старт. Едва ощутимая вибрация прошила корпус стратолёта. Кресло Саула медленно запрокинулось. За иллюминатором развернулась и канула во мглу величественная панорама ночного города. Стальной лентой обвивала его река.
Прощай, Ленинград, – подумал Репнин. – Прощайте, мальчики. Надеюсь, вы всё-таки поняли, что с фашистами надо драться. Где бы они ни находились…
Заключённый № 819360 лежал ничком, уткнувшись лицом в липкую грязь, у обочины шоссе. Правая рука его ещё цеплялась за рукоятку «шмайссера»[1].
– Кажется, готов, – с сожалением сказал Эрнст Брандт. Он был ещё бледен. – Мой бог, стёкла так и брызнули мне в лицо…
– Этот мерзавец подстерегал нас, – сказал оберштурмфюрер Дейбель.
Они оглянулись на шоссе. Поперёк шоссе стоял размалёванный камуфляжной краской вездеход. Ветровое стекло его было разбито, с переднего сиденья, зацепившись шинелью, свисал убитый водитель. Двое солдат волокли за подмышки раненого. Раненый громко вскрикивал.
– Это, наверное, один из тех, что убили Рудольфа, – сказал Эрнст. Он уперся сапогом в плечо трупа и перевернул его на спину.
– Крайцхагельдоннерветтернохайнмаль, – сказал он. – Это же портфель Рудольфа!
Дейбель, перекосив жирное лицо, нагнулся, оттопырив необъятный зад. Дряблые щёки его затряслись.
– Да, это его портфель, – пробормотал он. – Бедный Рудольф! Вырваться из-под Москвы и погибнуть от пули вшивого заключённого…
Он выпрямился и посмотрел на Эрнста. У Эрнста Брандта было румяное глупое лицо и блестящие чёрные глаза. Дейбель отвернулся.
– Возьми портфель, – буркнул он и горестно уставился вдаль, где над лесом торчали толстые трубы лагерных печей, из которых валил отвратительный жирный дым.
А заключённый № 819360 широко открытыми мёртвыми глазами глядел в низкое серое небо.
10–11 июня 78 годаВизит к старой даме
По-прежнему здесь пахло смертью и старым, ржавым железом. Железом по большей части уже не способным убивать, но всё ещё поджидающим в лесных зарослях свою жертву. Мутно белело полуденное небо Саракша, на броне вездехода было жарко, и в кабине вездехода тоже было жарко, и Федя Скворцов (он так и представился: Федя, хотя было ему на вид за шестьдесят) то и дело отвлекался от руля и ветрил, чтобы в который уж раз смахнуть рукавом пот со лба и приложиться к фляге с водой, и вода тут же выступала на его лбу капельками пота, которые снова надо было смахнуть… Благо дорога всё больше прямая, почти без виражей. Хорошо знакомая дорога.
Боже мой, ведь столько лет прошло! И что здесь изменилось? Впрочем, кое-что изменилось. Вот радиационный фон заметно снизился, сказал Федя Скворцов, причём – усилиями ихнего Экологического комитета. Может быть. Всё может быть. Но скорее всего – естественное снижение.
А ещё обширные лагеря для воспитуемых по эту сторону Голубой Змеи преобразованы в полевые клиники для душевнобольных. Последствия лучевого голодания. Каковое голодание, мысленно дополнил я, в свою очередь, – последствие атаки на некий Центр некоего террориста Мака Сима…
Это уже после моего убытия на Землю, подумал я. Лучевое голодание отшибало мозги не сразу. После короткой «ломки» обычно наступала длительная ремиссия, но потом приступы повторялись всё чаще, год за годом, и, наконец, психика не выдерживала… Особенно страшно – у детей. Массаракш-и-массаракш.
О да, конечно, воспитуемые, вернее, излечаемые нынче содержатся в гораздо лучших условиях, и никто не гоняет их на расчистку трассы. Потому что теперь это – часть лечебного процесса. Трудозаместительная адреналин-терапия, и только в периоды умственного просветления. Во всяком случае, начальник Службы полевых клиник, светило психиатрии, академик Алу Зеф… Вы ведь, Максим, кажется, с ним были знакомы? Почему – были? Ах, нет, он жив и здоров, это я неудачно выразился, поправился Федя Скворцов. Так вот, Алу Зеф считает, что адреналин-терапия увеличивает период ремиссии, по крайней мере втрое. Гибнут? Случается. Однако редко, всё меньше и меньше. Боеспособного-то железа в лесах осталось – кот наплакал. Так что эффект во многом скорее психологический. И потом, вот эти самые джунгли за Голубой Змеёй, кроме, конечно, резервации мутантов, – территория народа голованов. А они заинтересованы…
Короче говоря, Федя истекал пóтом и лучился энтузиазмом. С его слов выходило, что Саракш медленно, но неуклонно движется дорогой прогресса. Да, есть трудности, есть пережитки проклятого прошлого, но впереди – несомненные сияющие перспективы. Видел бы этот «вьюнош» совсекретные отчёты Слона в КОМКОНе-1. Как разворовываются даже те жалкие крохи средств, что выделяются тому же Экологическому комитету, в коем Скворцов имеет честь прогрессорствовать. Как деградирует политическая система и пышным цветом цветёт коррупция. Как сокращается рождаемость и растёт смертность. Как изымаются из обращения всё новые и новые нелегальные ретрансляторы, как, невзирая ни на запреты, ни на грозные предупреждения Департамента общественного здоровья, увеличивается количество лучевых наркоманов, готовых за сеанс «белого» облучения на всё, что угодно… и кому угодно. Про возросшую активность разведслужб Островной Империи я вообще молчу… Рокотал двигатель вездехода, рокотал голос неутомимого Фёдора над ухом, а лес по обе стороны дороги тянулся всё той же нескончаемой лентой. Я смежил веки и стал прокручивать в голове обстоятельства своего предыдущего визита – к вору-на-кормлении…
Местом нашей встречи была какая-то пещера в прибрежных скалах. Тристановский бот, согласно заранее полученной инструкции, я затопил в полукилометре от берега и далее добирался вплавь, держа курс на изредка вспыхивающий в кромешной ночной мгле сигнальный маячок.
Вор-на-кормлении Гнилозуб сразу оправдал своё прозвище – как только раскрыл рот и произнёс первую же фразу. Я оценил, невзирая на почти полную темноту в гроте. Да и запах… Батюшки святы, это ж как потрудиться надо было, чтобы такое учинить над ротовой полостью! И сколько придётся вставлять имплантов по возвращении на Землю. Прогрессоры нового поколения…
Гипносеансы языка Архипелага не слишком мне помогли – Гнилозуб изъяснялся на какой-то чудовищной разновидности местного преступного жаргона и к нормальной человеческой речи возвращаться не пожелал. Правда, перешёл-таки на силингву, однако и её ухитрился обильно разукрасить словечками из лексикона преступных сообществ разных времён, народов, и даже подозреваю, что – планет.
Мою идею тайного проникновения на военную базу группы флотов «Ц» он сразу же отмёл как бредовую. Чухни, выстребан, объявил он, и прикинь, на кого лукаешься. Это ж кузнечики! Ты ж против них, как сявка против козырных. Ваши не пляшут, и всё такое. И прикид твой понтовый – тут он небрежно и брезгливо, двумя пальцами, ощупал рукав моего костюма-невидимки – не канает. У кузнечиков – ага, это, значит, военные, догадался я, – шиза гуляет, всюду у них измена да палево. Если на мине не гробанёшься, как последний клошар, ежели тепловизоры пройдёшь, так на лазерных этих, как их… Датчиках, подсказал я. Точняк, на датчиках засветишься. По воздуху? Не гони волну, в леталках только центровые летают, понял? Центровые, значит, в Центре живут, где Император. А нецентровые леталки всегда сбивают. Чё я тебя в воду окунал, дошло?
И в том же духе. Я даже заколебался – стоит ли излагать свою просьбу, но потом всё же решился. Рассказ о пропаже Рады и гипотезу о возможности существования Каммерера-младшего вор-на-кормлении выслушал, не проронив ни слова. Потом достал сигаретку, закурил. Вспыхнувший огонёк позволил лучше разглядеть его лицо – серое лицо ведущего нездоровый образ жизни человека, с толстыми, набрякшими веками и неожиданно умным, цепким и холодным взглядом из-под этих век…
Всё-таки я задремал, потому что вездеход уже катил не по лесной дороге, а огибал остатки разрушенного города. Ещё один призрак прошлого. Беркеш, бывшая культурная столица бывшей империи. Город тысячи храмов и сотен театров. Город десяти крупнейших университетов. Вся культурная элита империи… Затем – резиденция вождя мутантов, незабвенного принца-герцога. А теперь – столица народа голованов. Благо метрополитен в Беркеше, говорят, был большой и разветвлённый. Впрочем, сейчас день, и голованы должны спать.
Должны, но не спали. По крайней мере – не все. Троица подземных жителей, умеющих покорять и убивать силой своего духа, выскользнула откуда-то из развалин и преградила нам путь. Стоявший впереди медленно поднял переднюю лапу, подержал на весу и так же медленно опустил. Изменившийся в лице Федя Скворцов – похоже, не нравилось ему племя подземных упырей, или были у него с псинами-сапиенс какие-то свои трения – выругался и заглушил двигатель.
– Какого чёрта? – бормотал он, отирая рукавом лоб. – Мы же получили разрешение…