хватает герба, пусть даже самого захудалого. Но надо знать нашу шляхту… Усы закручивают, даже если в латаных шароварах и босиком. Все, к кому Якало засылал сватов, от мезальянса отказались. Кроме одной семьи. Там уж совсем швах был: полная нищета, земли – конфедераткой накрыть можно, и дочерей, как гороха… Но и эти – чтобы гонор шляхетский сохранить – потребовали от зятя ввести молодую жену в новый дом. И не просто дом – настоящее палаццо! Мол, чтобы все видели, как сильны его чувства, и поняли – этот брак не сделка, а настоящая любовь. Которая, как известно, всесильна и не признает преград. В том числе сословных…
Гайос перевел дыхание и промочил горло чаем. Заметно было, что рассказывать ему нравится. И Семеняк тайком подал знак Квасневскому не мешать.
– Выбора у Якало не было. Впрочем, он особо и не торговался. Понимал, что за герб надо платить. А тут деньги даже из семьи не уходили – дом для себя и наследников… Так что подошел к строительству с неожиданным размахом. Архитектора прямо из Милана выписал…
– Янош, – все-таки не выдержал Квасневский, – помилосердствуй. Мы же не в кабачке пани Моники пиво пьем… Хватит байки править. Переходи к сути. Или ты думаешь, что у нас с товарищем комендантом совсем больше никаких дел нет?
– Как скажете, товарищ Анджей, – не стал спорить тот. – А суть такова. Итальянский архитектор в том палаццо помимо всего прочего спланировал потайную комнату для хранения богатства Якалов. Сокровищницу то есть. А потом – исчез. Как и не было человека… Когда в город приезжал – его многие видели. А как уехал – ни одна живая душа…
– Понятное дело, – кивнул Игорь Степанович. – Гитлеровцы всегда военнопленных расстреливали после строительства любого мало-мальски важного объекта. Вот и ваш Заика наверняка так же сделал, чтобы секрет свой в тайне сохранить. Мертвецы лучше живых хранят тайны. Да и платы не требуют.
– Примерно так легенда и гласит. – Гайос подтвердил догадку коменданта. – Что хозяин запер архитектора в той самой сокровищнице, где итальянец и помер от голода и жажды. Или задохнулся… В любом случае смерть его была насильственной, а тело не погребено, как полагается по христианскому обычаю. Именно с тех пор в фольварке Якалов поселилось привидение. Когда смирное, а когда – ох, какое лютое… То целое поколение никого не трогает, а то – несчастье за несчастьем роду своих убийц приносит. Весь род под корень… Так что имение третья вода на киселе наследует. Никого ближе не остается в живых. И так уже, считай, третью сотню лет.
Глава вторая
– Занимательная история, – Игорь Степанович вытряхнул из пачки сигарету, прикурил от поднесенной Квасневским спички и уточнил: – Только к нашим делам она с какого боку?
Трубочист взглядом попросил разрешения угоститься и тоже закурил.
– Вы только не смейтесь… Я и сам понимаю… Но люди, особенно на окраинах, обеспокоены. Говорят – в палаццо Якалов снова неупокоенный дух архитектора объявился. Истинный упырь! И это не просто слухи. Пропадают люди. Жертвы нападения тоже есть… И в таком виде, что зверье больше от трупов оставляет. Недолго и до паники.
За дверями кабинета раздался сдавленный вскрик и что-то с грохотом упало.
Семеняк отреагировал быстрее других. Миг, и он уже у двери. Дернул створку и присел, прячась за косяком, привычно уходя с линии огня. К счастью, за порогом всего лишь ползала на коленях секретарша председателя, собирающая разлетевшиеся по полу документы… и – занятый тем же вестовой Семеняка, рядовой Остапчук.
– Что здесь происходит, пани Катажина? – Квасневский тоже не растерял еще партизанских навыков. Стоял рядом и строго глядел на женщину.
Секретарша покраснела.
– Ох, Матка Воска Ченстохова… Как же это, пан председатель… Разве можно в полночь такие страхи вспоминать! Тут не то что папки из рук… сердце из груди выскочит.
Для наглядности пани Кася приложила ладонь к пышному бюсту, надо сказать, весьма бурно вздымающемуся. Похоже, женщину всерьез испугало известие о появлении упырей в Залесье. Даже странно… За годы фашистской оккупации можно было привыкнуть, что самое жуткое чудовище – тот, кто считает себя арийцем, сверхчеловеком.
– Пани Катажина! Вы что… подслушивали? – нахмурился Квасневский. – Это… это… у меня слов нет!
Бледные щечки секретарши вмиг покраснели, и она быстро поднялась. Почти вскочила.
– Да как вы могли такое подумать, пан Анджей?! Я только подошла сообщить, что жолнеж[9] пришел. Ну, и услышала, конечно… Вы так громко беседовали… – Женщина еще пыталась супить аккуратно выщипанные бровки, но любопытство пересилило. – А это правда? Об упыре? Знаете, я тоже вчера на рынке слышала, будто бы Зоею Станкевич не швабы в лес уволокли, а…
– Вздор, – отмахнулся председатель горисполкома. – Бабские сплетни и ничего больше. Учительница за колхозы и национализацию земли агитировала. Понятно, что тем, у кого поместья были, это не нравится. Как переловим гадов – на суде услышите. И сами прекратите слухи распространять.
– Ну, да… ну, да… – быстро закивала секретарша. – Я так и объясняла. Только люди все равно боятся. Говорят, за последнюю неделю в тех местах почти два десятка человек пропало. И не только молодиц.
– Что-то мало… для рынка, – раздраженно проворчал Квасневский. – Могли бы и больше… Человек тридцать – сорок, в сам раз для слухов.
– Пани Касю, вы не волнуйтесь. Разберемся. – Семеняк взял молодую женщину под руку и отвел к ее рабочему месту. – Остапчук, а ты чего столбом застыл? Докладывай.
– Виноват. – Боец, неловко удерживая в руках кипу бумаг, изобразил нечто среднее между стойкой по команде «смирно» и «бегом». – Наряд внизу, товарищ комендант.
– Хорошо. Товарищ Гайос, если у вас больше нет вопросов к председателю, проводите бойцов к месту.
– Вопросов нет. Но вы прикажите солдатам, чтоб не расслаблялись… Нет, нет, я понимаю, что все они знают устав караульной службы… – заметив, что комендант хочет что-то сказать, железнодорожник заговорил быстрее, не давая себя перебить: – Просто там другое… – он сделал странный жест, словно хотел перекреститься, но передумал. – Пся крев! Я же всю жизнь в Залесье. И в сад Якалов с такими же школярами, как сам… Товарищ комендант, прикажите, чтобы часовые открывали огонь на поражение сразу. Без каких-либо «Стой, кто идет?». По всему, что увидят. Даже если им покажется, что это пес или какая иная живность. Или… ребенок.
– С ума сошел?! Встать! Смирно!
Возможно, Игорь Степанович был излишне резок, но похоже, у совершенно спокойного до сей минуты ветерана подполья начался неконтролируемый приступ паники. Такое случается с людьми, многое пережившими, ходившими по грани и постоянно рискующими жизнью. И нет лучше лекарства на эту хворь, чем грозный командирский окрик.
Подействовало. Янош дернул подбородком, но сумел взять себя в руки.
– Прошу извинить, товарищи командиры… Сорвался. Я не трус и не паникер… Утром, когда следы увидите, сами поймете. А пока просто поверьте. Нечисто там… Как Бог свят, нечисто. Зря парней погубим, если что. Но решать вам. И отвечать… тоже.
Трубочист решительно поднялся, всем видом демонстрируя готовность отправляться немедленно, куда прикажут.
– Я понял тебя… друг. – Игорь Степанович потер подбородок. – Такие дела, значит. Что ж… Утро недалече. Остапчук, бойцов в распоряжение товарища Гайоса. Он покажет вагон, охрану которого надо организовать. Ничего не трогать и никого не подпускать. Стрелять без предупреждения во всех… во все, что увидят. Никакого пароля! Утром я лично сниму пост. Приказ ясен?
– Так точно.
Если вестовой и удивился, то виду не подал.
– Выполнять. Вернешься, доложишь. А мы с вами, пан Анджей, еще немного потолкуем. Я вообще-то по другому вопросу зашел. Но раз пошел такой коленкор, можно и объединить.
Семеняк плотно прикрыл дверь и вернулся к столу.
– Это не о том ли фольварке товарищ Трубочист говорил, где у фрицев то ли разведшкола была, то ли лаборатория какая-то секретная? И на территорию которого нам так и не удалось проникнуть.
– Он самый. – Квасневский встал и открыл окно. – И мы ходили, и из других отрядов людей посылали… Даже армейская разведка ползала. Слышал в штабе Центра партизанского движения, три группы потеряли, после чего командование фронта приняло решение нанести бомбовой удар.
– Это я помню. Как и то, что от здания одни развалины остались.
– А я о чем? Камня на камне не оставили… В щебенку перемолотили. Яма на яме, груда мусора и перепаханное поле… Никто бы не выжил.
– Ну, так, если я верно понял нашего связного и паню Касю, о живых разговор не идет. А привидениям самое место на руинах, – хмыкнул Семеняк. – Разумеется, как убежденный атеист я во всю эту чепуху не верю. Если в руинах и завелся упырь, то наверняка из ныне здравствующих фашистских недобитков или их наймитов.
Игорь Степанович снова закурил. Помолчал немного и резко хлопнул ладонью по столу.
– Как считаешь, товарищ Анджей, не пора ли нам прижать к ногтю всю эту нечисть?! Всех этих упырей, прячущихся по лесам, озверевших от крови бандитов, не желающих признавать выбор своего же народа? Что-то слишком распоясались, сволочи. Почти каждый день – убийство, грабежи, поджоги. Сколько можно терпеть? Мы власть или сироты убогие?
Квасневский вздохнул.
– Прав ты, Игорь Степанович, прав… спору нет. Но они же честный бой не примут – в лес уйдут. А наших сил на войсковую операцию не хватит. Да и какие там силы? Взвод милиции и комендантская рота. Едва-едва самые важные объекты прикрыть хватает. Да что я тебе рассказываю, будто сам не знаешь!
– Рота… – махнул рукой Семеняк. – Семеро сержантов с боевым опытом, а остальные, в том числе и офицеры, пацаны необстрелянные из последнего призыва. Я каждый день прошу и напоминаю ротному, чтобы в караул их меньше чем по двое не ставил. С таким войском сунуться к «лесовикам» – всех там и положим.
– Что же ты предлагаешь? – Квасневский вопросительно уставился на боевого товарища. – Ведь не жаловаться ж пришел? Насколько я тебя знаю, товарищ Семеняк, пустой разговор затевать не любишь.