Томаш проворно метнулся в сторожку и буквально через минуту выскочил обратно, держа в руке водочную бутылку.
– Сто граммов для храбрости? – насмешливо хмыкнул Квасневский. – Раньше ты, помнится, храбрее был.
– Святая вода, – буркнул однорукий, забираясь на переднее сиденье. – Пуля пулей, а если с нечистью столкнемся, не помешает. Ну, отцы командиры, чего ждем? Рассвета? Поехали… с Божьей помощью.
Бывшему партизану захотелось немного пофорсить, вспомнить боевое прошлое. Когда у него еще были обе руки, и он мог вот так запросто щегольнуть лихостью. И Степаныч, и Квасневский понимали его, оттого и полезли молча на заднее сиденье.
– Давай, Кудлатый. Керуй[11], – вполне серьезно прибавил председатель горсовета. – Поймаем упыря, даю слово, похлопочу о ставке следопыта при управе. Богу Божье, а не гоже здоровому… и не спорь!.. здоровому мужику на паперти тереться. Когда стране не то что рука – каждый палец на вес золота.
Лесняк промолчал. Но уже то, что острый на слово Кудлатый ничего не ответил, тем, кто его знал, говорило о многом.
Верткий «виллис», уверенно петляя по кривым улочкам, быстро проскользнул через сонный городок и примерно минут через двадцать выскочил в предместье.
Городской окраиной этот район, отведенный под фольварки, считался лишь потому, что участки по другую сторону от широкого гостинца, именуемые в народе Панским углом, были включены в земельный реестр мэрии. И налоги с нее взимались в городскую казну. А вообще эту территорию занимало несколько огромных усадьб, принадлежащих бывшим залесским богатеям. В глубине поместий угадывались очертания двух- и трехэтажных зданий. С дороги они казались пряничными домиками.
Война и в частности, та самая массированная бомбежка секретного объекта и тут внесла свои правки в архитектурный ансамбль Панского угла. С одним исключением. Если фольварк Якалов советские бомбардировщики на самом деле превратили в груду щебня, то соседние дома (спасибо корректировщикам) пострадали только частично. Ближайшие соседи щерились дырами в крышах и выбитыми окнами. А те, что подальше, хотя бы через ряд, – еще вполне годились для жилья. Именно в них, брошенных хозяевами, нашли временное пристанище жители городка, чьи дома были уничтожены или серьезно пострадали во время боевых действий.
Вот только усадеб уцелело всего четыре, а семей в Залесье, оставшихся без крыши над головой, оказалось больше четырех десятков. Поэтому чопорные особняки сперва по собственному почину бездомных, а потом и с одобрения народной власти временно превратились в общежития. Пока люди не обзаведутся личным жильем.
Так что нравы в Панском углу сейчас царили почти как в цыганском таборе. И несмотря на поздний час, гам в округе стоял, будто на ярмарке ближе к закрытию, когда покупатель уже схлынул и продавцы начинают больше между собой переговариваться, нежели торговать… не покидая насиженных мест с товаром.
Всякий, кого интересовали дела местных жителей, мог бы никого и ни о чем не расспрашивать – вполне хватило бы посидеть часик у ограды или полузгать семечки у пересохшего фонтана любой из обжитых усадеб.
Слушая указания Лесняка, водитель остановил машину, немного не доезжая земельного надела семейства Якалов. В призрачном лунном свете вид нескольких гектаров изрытой воронками территории, усеянной осколками кирпичной кладки и торчащими пеньками, как обломками гнилых зубов – обгоревшими останками некогда прекрасного сада, – навевал весьма печальные мысли о бренности бытия и прочих превратностях судьбы.
Игорь Степанович почему-то опять вспомнил о Корнееве, потом – об убитой снайпером беременной жене Малышева, и вздохнул. Все же он относился к Николаю и Андрею больше как к сыновьям, чем к командирам…
Но как водится, если только ты не болен и не заключен под стражу, жизнь редко предоставляет возможность для длительных раздумий. Громкий женский вопль перекрыл даже общий гам Панского угла. Так вопить можно только от смертельной боли или непереносимого ужаса.
– Pomócy!!! Matka Boska! Ratunku!!! Blagam! Upior mnie goni!!![12]
На крик бывшие фронтовики и партизаны среагировали одинаково, в том числе не знающие польского языка солдаты: похватали оружие и развернулись в сторону руин. Кто стоя, только чуть пригнувшись, как для прыжка, а кто и занимая позицию для стрельбы с колена.
– Pomócy!!!
В глубине фольварка Якалов возник чуть размытый от движения белый силуэт, который быстро приближался к гостинцу, размахивая руками и вопя во все горло. Луна не ко времени решила утереться облаком, и видимость существенно ухудшилась. По резвости и тонкому силуэту можно было предположить, что это молодая женщина, а вот от кого она убегает, разглядеть не удавалось. Вроде бы виднелось что-то позади, но очень уж невнятно, расплывчато. Да и то, как сказать… Ночью любой куст танком прикидывается, не то что упырем.
– Рассредоточились, – взял на себя командование Семеняк. – Остапчук, Комар! Заходите слева. Стрелять только по моей команде. Анджей, Томаш, не высовывайтесь! Ловите паненку, как добежит, и отступайте за машину.
– Есть…
Солдаты заняли указанные позиции, а поляки двинулись навстречу несущейся сломя голову девушке. Как ей удалось добежать до гостинца, не зацепившись за пенек или не навернуться в яму, одному Создателю ведомо.
За эту минуту тучка ушла, да и расстояние существенно сократилось, и стало видно, от кого же девушка убегала. И не только это.
– А нех же мне шляк трафи! – ругнулся Квасневский, хватая в объятия бегунью. – Баська?! Пся крев! Ты откуда здесь?!
– Раскудрить твою через коромысло… – согласился Игорь Степанович, правда глядя на преследователя племянницы председателя. Но продолжать мысль не стал. Остальные промолчали, только Остапчук присвистнул.
Понять, что на руинах фольварка ночью делает их бывшая связная, конечно же важно, но с этим можно и позже разобраться. Тем более что девушка пребывала в полном расстройстве и не вполне осознавала, что происходит. Даже вырываться пыталась, пока Квасневский не врезал ей по-родственному… по мягкому месту. По лицу бить не рискнул – рука у пана инженера тяжелая. Быка не быка, а мужика с ног сшибал на раз. А вот по юбке припечатал хлестко, от души. Как выстрелил. Девчонка взвизгнула, но и в чувство вроде пришла.
Убедившись, что поляки утащили девушку в укрытие и приступили к допросу, Семеняк сосредоточился на ее преследователе. От избранной жертвы и соответственно от гостинца того отделяло метров тридцать, так что не совсем понятно, как он собирался догонять девушку. Странный тип… Если не сказать больше.
Впрочем, мог вспугнуть, а потом уже гнаться из злости, хоть и понимал, что добыча уходит. С виду ничего особо необычного. Одежда военного фасона, хоть и составленная из обмундирования не просто разных родов войск, а частично разных армий. На голове – характерная, ни с чем не спутать, четырехугольная польская конфедератка. Китель – эсэсовский, бледно-серый, а вот брюки песочно-желтые… Но кого этим удивишь в первый послевоенный год? Людей больше интересует состояние, целость одежды, а не ее цвет или форма. Срезают погоны и шевроны, а на остальное плевать. На одном и том же кителе вполне могут соседствовать пуговицы с орлом и со звездочкой.
Но тут неизвестный рыкнул нечто маловразумительное и прыгнул… Нет, не так – сиганул с места шагов на десять, мгновенно сократив расстояние почти вдвое.
– Твою дивизию! – пробормотал Семеняк, мотнув головой. Глаза протирать не стал, поверил увиденному сразу. Атеизм атеизмом, а на войне быстро о Боге вспоминаешь. И еще скорее о нечисти.
Что находилось у преследователя Баси под одеждой, неизвестно, а вот лихо заломленная конфедератка оказалась насаженной на оглоданный до блеска, отсвечивающий желтизной череп. Упырь жадно щелкал челюстью и посверкивал глазами, которые к тому же источали призрачное зеленоватое сияние. В общем, та еще картинка. Идеальное наглядное пособие для лектора из общества «Знание», разъезжающего по стране с выступлениями на тему «О вреде алкоголизма». Поголовье пьющих индивидуумов сократилось бы радикально. Даже не выходя из клуба…
Упырь заметил остальных и щелкнул зубами громче. Протянул руки… Кисти прятались в черных лайковых перчатках. Из утробы донеслось глухое и как бы довольное рычание, а потом глаза полыхнули ярче.
– Огонь! – рявкнул Семеняк, опережая прыжок упыря. – Огонь!
Солдаты врезали из двух стволов, довольно кучно. Первые очереди, слишком длинные, большей частью ушли вверх, диагонально прострочив мундир на груди упыря. Но уже следующие, в три-четыре патрона, легли точно, превращая китель в сито… Именно так. Не в мокрое месиво из ткани, крови и плоти, а в дуршлаг. А еще – упырь не упал… Только покачнулся и отступил на шаг. Выстрелы сбили его с настроя, но не остановили. И по яркому свечению глаз было понятно, что как только патроны у автоматчиков закончатся, упырь бросится на людей.
Он дергался от попадающих в него пуль, рычал, но и не думал погибать. Еще бы – как убить мертвое?
Поддавшись общему азарту и выстреляв полдиска, Игорь Степанович понял, что только зря переводит боезапас.
– Живучая падлюка… А если так?
Семеняк опустил автомат и сунул руку в карман, нащупывая гранату.
– Fange! Padnij![13] Граната!
Все три команды были отданы на разных языках, в расчете что их поймут именно те, кому они предназначались. А потом, неторопливо, навесом, как перебрасывают друг другу яблоко, кинул «зетку» упырю. Прямо в подставленные ладони.
Не ошибся с идентификацией. Судя по тому, что тот хапнул гранату обеими руками, родным языком нечисти был немецкий. Поэтому сработали соответствующие рефлексы. А вот мозгов, даже самых примитивных, в черепе не осталось. Упырь не просто поймал презент, а еще и прижал к груди. Зафиксировал для надежности.