– Мы подумаем над вашим предложением, – сказал Сталин, – и примем окончательное решение, взвесив все про и контра. А теперь, товарищ Василевский, доложите, как обстоят дела в полосе Первого Белорусского и Прибалтийского фронтов. Ведь чтобы привести немцев в состояние полного отчаяния, будет необходимо еще не раз и не два делать им невыносимо больно.
– Севернее Варшавы, в полосе Первого Белорусского фронта, заканчивается сосредоточение перебрасываемых из-плод Барановичей мехкорпусов Кравченко и Богданова, – сказал Василевский, – а мехкорпуса Лизюкова и Ротмистрова уже завершили сосредоточение в полосе Прибалтийского фронта генерала Говорова. Замысел операции «Румянцев» предусматривает лобовое вторжение мехкорпуса Ротмистрова в Восточную Пруссию со стороны территории советской Литвы, наступление мехкорпуса Лизюкова от Августова на Эльблонг, с одновременным ударом Первого Белорусского фронта в обход мазурских болот и выходом через Торн и Бромберг в глубокий тыл восточно-прусской группировки в районе Данцига. Генштаб предлагает начать наступательные операции в Восточной Пруссии и Польше в период с пятнадцатого по двадцатое августа, сразу после завершения наступления в Венгрии и соответственно после ликвидации последних остатков частей группы армий «Центр», окруженных восточнее Минска…
– И сколько вы еще будете возиться с этими немецкими окруженцами? – немного раздраженно спросил Сталин. – Вы думаете, нам не докладывают, какой бардак творится в войсках, занимающихся истреблением окруженной вражеской группировки? Бедные нэмцы тычутся туда-сюда, нападают на наши тылы и штабы, а вы все никак не можете их успокоить. Разгромить и окружить у вас самостоятельно еще кое-как получается, а вот ликвидировать котлы – пока нет. Когда подобным делом занимались наши потомки из экспедиционного корпуса, все проходило значительно организованней и, я бы даже сказал, цивилизованней. А тут у вас в тылу цыганский табор на колесах, а вы с ним никак не можете справиться…
– Организованное сопротивление окруженных частей, товарищ Сталин, уже сломлено, – возразил Василевский. – Последний выход на связь немецких частей из котла отмечался три дня назад. В настоящий момент последние еще не сдавшиеся окруженцы представляют собой мелкие группы по три-пять тысяч человек, обремененные большим количеством раненых и почти без патронов. Еще несколько дней – и армейскую операцию под Минском можно заканчивать, передавая функции по зачистке местности истребительным отрядам НКВД.
– Ну хорошо, товарищ Василевский, – сказал Сталин, откладывая в пепельницу погасшую трубку, – мы даем вам на завершение этой работы еще неделю. Но к тому моменту, как наша армия начнет решающее наступление в Польше, в Москве необходимо провести парад военнопленных, по образцу того, который прошел в другой истории в августе сорок четвертого года. Скольких немцев вы уже успели взять в плен за это время?
– Всего группы армий «Центр» и «Север» включали в себя примерно семьсот тысяч солдат и офицеров, – сказал Василевский. – Сто тысяч сидят в Курземском котле, еще примерно столько же мелкими группами через территории Прибалтики сумели уйти в Восточную Пруссию. Сто пятьдесят тысяч нам удалось пленить, еще тридцать тысяч пока бродят по лесам, остальные предположительно погибли. Наши похоронные команды пока захоронили не более тридцати тысяч немцев, и эта работа осложняется тем, что их трупы разбросаны на огромной территории, и зачастую там, где годами не ступала нога человека.
– Очень хорошо! – повеселев, кивнул вождь. – Отдайте распоряжение грузить всех, кого удалось взять в плен, в эшелоны и отправлять в Москву. Будем оттаптывать Гитлеру его любимую больную мозоль, показывая всему миру большое количество битых нами белокурых юберменшей. И вот когда мы выкинем немецкую армию еще и с территории Польши, то придет время ставить в этой истории точку. Не так ли, товарищ Иванов?
– Именно так, товарищ Сталин, – подтвердил посол русских из будущего, – в тот момент, когда фронт выйдет на границы Германии и даже самому тупому немцу станет ясно, что эта война проиграна – тогда и придет время умереть фюреру германской нации только для того, чтобы его преемник сумел договориться с нами о почетной капитуляции. Вероятность такого исхода выше семидесяти процентов. Уж очень герр Рейнхард хочет жить, пока даже не догадываясь, какую роль мы ему уготовили на процессе над поджигателями этой злосчастной войны.
– Да уж, – хмыкнул в рыжие усы Верховный, – быть вашим врагом, простите за каламбур, врагу не пожелаешь. Умеете вы уязвить до самых печёнок. Врагов после такого у этого Гейдриха будет легион или даже целых два. Один в нашем мире, а другой в вашем.
– Мир у нас там подлый и жестокий, – ответил Сергей Иванов, – и каждая собака норовит сделать нам гадость. Ну и мы научились не оставаться в долгу и раздавать всем сестрам по серьгам, кто чего заслужил. В последнее время тема начала этой войны стала там у нас крайне зловонной. Особенно наших заклятых «друзей» на Западе заводит тема пакта Молотова-Риббентропа. С опорой на это вполне тактическое соглашение, подобное которому Германия имела фактически с каждой европейской страной, в том числе и с Польшей, в нашем мире сейчас утверждается тезис о равной ответственности Гитлеровской Германии и Советского Союза за развязывание Второй Мировой Войны. И в то же время полностью замалчивается роль стратегической Мюнхенской конференции, на которой Англия и Франция – державы-победительницы в прежней мировой войне – зажгли перед Гитлером зеленый свет в его завоевательном походе на Восток. Так что отнюдь не Гейдрих будет главной жертвой этой комбинации с международным трибуналом нового типа, и даже не политические элиты вашего Запада, которые к тому времени будут разгромлены военным путем, а наши евроатлантисты – враги жестокие, беспринципные и лицемерные. Именно их мы собираемся сунуть рылом в лохань с собственным дерьмом и заставить выхлебать ее до дна. А Гейдрих тут так, просто сопутствующая жертва: человек, который в послеверсальской Германии, как ему казалось, пошел по дороге, вымощенной благими намерениями, и очутился прямо в аду.
– Да уж, – подтвердил Сталин, – трудно у вас там. Как говорится, с волками жить – по-волчьи выть. Впрочем, есть мнение отпустить наших генералов и обговорить с вами кое-какие вопросы с глазу на глаз. Так что, товарищ Василевский и вы, товарищ Матвеев, идите, а товарищ Иванов пока задержится для душеспасительной беседы с товарищем Сталиным на общеполитические темы.
Пять минут спустя, там же.
Присутствуют те же, минус генералы.
– Товарищ Иванов, – сказал Верховный, когда генералы собрали свои документы с картами и вышли из кабинета, – а теперь разъясните, пожалуйста, смысл интриги с назначением в Венгрии двух соправителей? Я понимаю, что Иштван Хорти оказал нам большую услугу, сэкономил время и сберег жизни наших солдат, но не слишком ли толстый слой меда с маслом вы намазали на его бутерброд?
Сергей Иванов посмотрел на советского вождя кристально чистым, честным взглядом и ответил, чуть заметным пожав плечами:
– А лично Иштван Хорти и его заслуги тут вообще ни при чем. То есть заслуги и авторитет «доброго малого» тут при чем, но в самой минимальной степени. Не было бы его – пришлось бы для уравновешивания молодого коммуниста Яноша Кадора выдвигать аналогичную фигуру, но с меньшим потенциалом.
– А зачем вообще требуется уравновешивать коммунистов? – с чуть заметным раздражением спросил Сталин. – Утверждая социальную справедливость и низвергая господство класса помещиков и капиталистов, мы приближаем к воплощению вековую мечту человечества. Учение Маркса и Ленина всесильно, потому что оно верно.
Сергей Иванов хмыкнул и сказал:
– И Маркс с Энгельсом, и товарищ Ленин, да и вы сами, товарищ Сталин, много раз повторяли, что марксизм – это не догма, а руководство к действию. И тут получается неувязка. Практические результаты воплощения теоретических построений отличаются от желаемого результата зачастую до полной неузнаваемости. Социализм в СССР строили, с грехом пополам приспосабливая европейские теоретические выкладки к расейской действительности, а теперь, после войны, начнется обратный процесс – выработанный на наших просторах шаблон будут со страшным скрипом пытаться прикладывать к малюсеньким европейским странам. Население той же Венгрии меньше, чем Московской области вместе с Москвой. Если изучить послевоенные события в нашем мире, кто и чего творил в Восточной Европе на ниве ускоренного построения социализма, то становится видна вызванная левыми перегибами и торопливостью цепь народных бунтов, антиправительственных мятежей, внутрипартийных и межпартийных склок, закончившаяся для мировой системы социализма весьма печально. Все умерло, и воскрешение не представляется возможным.
Выслушав эту тираду, советский вождь подошел к столу и с каким-то особенным ожесточением принялся набивать свою трубку.
– Вы полагаете, что уравновешивая наших товарищей наиболее прилично выглядящими несоциалистическими элементами, вы устраняете возможность левых перегибов? – спросил он. – Но не случится ли при этом так, что перегиб произойдет вправо – и страна, только что отвоеванная нами у буржуев, вернется в лоно мирового капитализма?
Сергей Иванов на это ответил:
– Американцы, когда восстанавливали германскую государственность в западных оккупационных зонах, заставили руководство новорожденной Федеративной Республики Германия подписать секретный договор – так называемый канцлер-акт – в котором описывались пределы немецкого суверенитета на сто и более лет. Это компонент системы защиты интересов Советского Союза, так сказать, на государственном уровне. Такой договор о пределах суверенитета должен действовать без различия того, какая политическая фракция – левая или правая – победила в данный момент на выборах. В нашем прошлом в ФРГ социал-демократы плясали под американскую дудку ничуть не менее бодро, чем правые консерваторы. Второй уровень защиты должен быть чисто партийным. Коминтерн, который вы, слава Марксу, Энгельсу и Ленину, еще не распустили, должен следить, чтобы его подопечные не впадали ни в правый, ни в левый уклон, а их вожди не пытались построить для себя систему личной власти. Третий уровень – это двухпартийная политическая система и тайный договор между двумя партиями о том, как широко может колебаться государственная политика, чтобы не навредить национальным интересам, потому что при уклоне вправо будет задействован пункт «один», а при уклоне влево – пункт «два». На начало двадцать первого века любая попытка построить однопартийную систему приводила к тому, что фракционная политическая борьба переносилась внутрь партии власти. И там, в тихом партийном омуте, водятся самые жирные черти: Тито, уже известный вам Ракоши, Дубчек, Чаушеску, Горбачев с Ельциным, наконец. Видели бы вы, сколько всякой сволочи повылезало из недр КПСС на переломе между восьмидесятыми и девяностыми годами. И, как правило, это были отнюдь не рядовые коммунисты, а партийные идеологи, секретари обкомов и горкомов… Всем «хороши» американцы, но их двухпартийная система, после гражданской войны связанная внутренним консенсусом, более ста лет удерживала их истеблишмент