Элик Рязанов при всей титанической трудоспособности всегда ошибался в приоритете своих талантов. Великий режиссер и сценарист, он почему-то считал, что писательство – это все-таки его основное. Накропал массу книг. Еще больше, чем накропал, подарил мне с автографами. Совершенно не стеснялся своей многотомной прозы, но почему-то всегда стеснялся своих прелестных стихов. Приносил он, например, композитору Андрею Петрову стихи для очередного фильма. Андрей, заикаясь, спрашивал: «Чь-чь-чь-и?» Элик называл Ахматову, Ахмадулину, Левитанского или Самойлова. Андрей читал, и, если говорил: «За-за-за-мечательно», Элик смущаясь признавался: «Вообще-то это мои».
В нашей стране были и есть очень немногие фигуры, создававшие оптимизм и дававшие надежду на завтра в самые разные времена: Дунаевский, Гайдай, Рязанов, Горин, Шварц, Жванецкий… Фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!» опережает по популярности в новогоднюю ночь салат оливье. И продолжается это десятилетиями. Недавно в телепередаче Андрея Малахова, где я был якобы героем, Филипп Киркоров вынес на руках Барбару Брыльску и сказал: «Мог ли я представить, восьмилетним пацаном смотря премьеру самого любимого фильма времен Советского Союза, что спустя почти 45 лет вынесу любимую актрису на руках как главный подарок в юбилей любимого артиста!» – и положил Брыльску рядом со мной.
От участия в «Иронии судьбы» помимо всенародной славы я еще имею не использованную по глупости привилегию – бесплатную перевозку самого себя.*
* Сертификат
«Почетный пассажир Аэрофлота»
Данный сертификат выдан г-ну Ширвиндту Александру Анатольевичу.
Владелец имеет право на пожизненный бесплатный перелет первым классом на рейс авиакомпании «Аэрофлот – российские международные авиалинии» Москва – Санкт-Петербург – Москва 31 декабря каждого года.
Генеральный директор ОАО «Аэрофлот»
До сих пор иногда призывают запретить показ «Иронии судьбы» – с таким азартом и ожесточением, как будто фильм был снят вчера. Так, митрополит Рязанский Марк в канун 2019 года набросился на фильм.*
* Каков смысл, какова идея этого фильма? Собрались друзья-приятели, крепко напились, и произошло новогоднее чудо – главный герой нашел свою настоящую любовь. Это обретение новой любви построено на предательстве – на предательстве своей невесты. Но самое главное: христианство, Церковь призывают людей к труду, к постоянной работе над собой… А здесь совсем другая картина: для того, чтобы случилось чудо, не нужен труд, можно просто встретиться, посидеть, напиться – и чудо произойдет само собой. Эта идея, безусловно, является идеей вредной…
Несмотря на это справедливое ожесточение, народ каждое 31 декабря с нетерпением ждет, когда герой Андрюши Мягкова снимет штаны на диване героини Барбары Брыльской и тем самым дико зашокирует митрополита Рязанского. Полностью разделяю его негодование. Единственное, чем могу оправдать перед митрополитом Рязанским рязановскую вольность, – это тем, что герой Мягкова снимает все-таки штаны, а не трусы. И в противовес этому стриптизу Ипполит принимает душ в пальто и меховой шапке.
Элик Рязанов, ближайший, любимый друг, все время присутствовал в моей творческой судьбе. И не только в кинематографе. Так, он, к примеру, посоветовал мне сыграть в спектакле по пьесе Жана Ануя «Орнифль, или Сквозной ветерок». Он сказал: «Для тебя это проще простого – не надо перевоплощаться, запудрись и играй». Видимо, я тоже у него ассоциировался со сквозным ветерком, при котором нет ежесекундного погружения в смысл. Я запудрился и играл «Орнифль», не побоюсь этого слова, с успехом 17 лет.
Михаил Козаков
Дорогой Анатолий Густавович!
Вся наша семья Вас нежно любит и желает Вам здоровья, счастья, денег и всего, чего Вы хотите!
P.S. Знаете, почему у меня такие грустные глаза? Не знаете? Потому что… Ну а впрочем, это я объясню Вам лично.
Вот, Щурёнок и Татуся,
Вам в подарок мемуар.
Я писал его не труся,
Выпускал душевный пар.
Шурка! В твой славный промежуточный юбилей между шестьюдесятью и семьюдесятью прими ты и Таточка (на нее вся надежда) эту книжицу… Не жду, что прочитаешь целиком, но вдруг что-то тебе покажется интересным.
К сему прилагаю альбом «Мой Бродский».
Таточка, дорогая, подружка многолетняя!
Вот тебе мой опус. Читай его вторую часть —
«Третий звонок».
Ко всем своим литературным посылам надо относиться серьезно, а не так небрежно, как я. Мой друг Козаков был не только актером и режиссером, но еще и писателем и поэтом. Как-то мы приехали на гастроли в Израиль. Мишка там в это время уже жил. И так как он соскучился не только по мне, но вообще по всему, что оставил на родине, то он на меня набросился. Он как раз написал мемуары. Мишка был из тех людей, которые при встрече спрашивают: «Ну как ты?» – и, когда ты открываешь рот и начинаешь отвечать: «Я…» – они прерывают: «А знаешь, что у меня?» И идет монолог о себе в течение суток, двух, трех. А уж когда не виделись год… И вот утро, гостиница, маленький, но уютный номер, я в ванной бреюсь и делаю что-то еще, что делают в этих местах, входит директор нашего театра Мамед Агаев, который жил в номере рядом, и видит, что я в ванной, а на постели лежит снятая с телефонного аппарата трубка. Он говорит: «У вас тут трубка». Я объясняю: «Это Мишка читает мемуары». Можно было не поднимать с постели эту трубку, иногда только говорить: «Ха-ха…» – и снова уходить бриться, обедать, любить женщин. Потом возвращаться и говорить: «А!» – и снова бросать трубку на кровать. Прелесть Мишки была в том, что его упертость в профессию превалировала над возможностью сосуществования.
И еще один нюанс. Когда мы были помоложе, то пили много. Олега Николаевича Ефремова и Михаила Михайловича Козакова, людей дикого темперамента, особенно в состояния опьянения, обуздать не могли. Единственным, кого эти два персонажа слушались в период запоя, был я. И мне звонили из театра «Современник» неожиданно, часа в два ночи, и говорили: «Пожалуйста, если нетрудно, подъезжайте. Олег Николаевич…» Я даже не дослушивал, что с Олегом Николаевичем, и перся. В это время великого Ефремова держали несколько человек. А у него был пунктик: нутряной демократ, он ненавидел все, что касается роскоши, барства, и в состоянии крайнего опьянения ногами бил машины, стоявшие у театра. Тогда машины были признаками неслыханного благополучия. Причем Олег так расходился, что бил и свою машину тоже. Тут надо было обуздать его, чтобы машину не пришлось потом «госпитализировать». Михаил Михайлович Козаков тоже славился буйством в период запоев. Однажды я все-таки поволок его к одному очень опытному наркологу. Тот долго с ним разговаривал, потом выгнал его из кабинета, позвал меня, как вызывают родителей, и сказал: «Понимаете, у Михаила Михайловича такая трофика, что, когда он совершенно трезвый, то уже как будто в нем пол-литра. А когда он еще доливает в себя, представляете, что получается?» Очевидно, то же самое происходило и с Олегом Николаевичем. Люди такого таланта, характера и буйства даже трезвые находятся в состоянии крайнего опьянения. Очень опасно доливать туда еще. Тем не менее я всегда умел сохранить их для искусства, друзей, бесконечных жен и любовниц и для детей. Чем очень горжусь.
Давид Самойлов
Александру Анатольевичу Ширвиндту и его семейству на память о Дезике.
Всегда очень приятно поврать на тему «Я и великие». Особенно, когда трудно проверить. И особенно, когда великие якобы были близки. Очень хочется иногда не врать, но не получается. Я имею в виду беседы с великими о мироздании, смысле бытия и свершениях в творчестве. Поэтому все-таки честнее брать какой-то эпизод, пусть даже незначительный, который ярче осветит эпоху, личность и взаимоотношения. Великий поэт, сейчас стало уже абсолютно ясно, что это так, Давид Самойлов – с изысканным вкусом, решительный и смелый (это не одно и то же) – сегодня ассоциируется с каким-то воздушно-поэтическим побережным Пярну, шутливо-ироничной стихотворной перепалкой с коллегами и Михаилом Козаковым. А я, в силу низменности своего существования, в эти высоты забираться не могу и просто вспоминаю, как в подмосковной Опалихе на полностью заросшем бурьяном участке, в одной половине покосившейся старой дачи жила семья Гали и Дезика Самойловых – весело, нище, пьяно и дружелюбно. В один из визитов к Дезику во мне возникла корысть. Дело в том, что в конце 1960-х, как, впрочем, и в их начале, попытки приобретения транспортного средства выливались в многолетнюю проблему. Где-то, по-моему, в 1967 году, я был вынужден продать «Победу» по случаю, ибо другого случая продать это отдаленно напоминающее автомобиль приспособление не предвиделось, и остался без колес. Тем самым я лишил всю московскую актерскую богему возможности когда-нибудь до чего-нибудь доехать. И вот в этот безлошадный период я однажды сидел у Дезика в Опалихе, попивая кориандровую настойку. Для сведения нынешних – был такой самый дешевый в мире напиток, стоивший, если мне не изменяет память, 2 рубля 50 копеек пол-литра, в синих бутылках, запечатанных сургучом. Один вид этого продукта уже приводил в дрожь, не говоря уже о результате потребления. Тем не менее это было самое желанное алкогольное приобретение. В перерыве между рюмками