Юлий Ким
Александру Анатоличу Ш. с неизменным п. и всегдашней л.
Александру и Наталье —
С любовью, дружбой и так далье.
Наташе и Саше
Сочиненьица наши.
Мы с Юликом решили при помощи Булгакова немножко поиздеваться над системой театрального производства. У Михаила Афанасьевича есть пьеса с полутрагической судьбой «Полоумный Журден» – театральное хулиганство по мотивам «Мещанина во дворянстве» Мольера. У Булгакова это так: заболел Мольер, и актеры пытаются сыграть «Мещанина во дворянстве» без него. Когда-то Немирович-Данченко просил Булгакова об этом, как теперь говорят, проекте. Ничего не получилось. К нему подступался Юрий Александрович Завадский – ничего. Теперь рискнули мы.
Кончилось это тем, что мы забыли про Булгакова, в общем, довольно хамски обошлись с Мольером и при помощи родного коллектива и Володи Дашкевича сочинили зрелище под названием «Хотим сыграть Мольера». В программке написано: «Ироничное баловство по пьесе Мольера “Мещанин во дворянстве” в сценической версии Александра Ширвиндта со стихами Юлия Кима и музыкой Владимира Дашкевича». Публика смеется, аплодирует, но, когда Юлик показывал материал на репетициях, артисты смеялись больше.
Андрей Максимов
Александр Анатольевич!
Наверное, надо придумать что-то ироничное и смешное? Но что поделать, если я уважаю Вас совершенно искренно и серьезно? С этим и дарю книжку. А еще – с надеждой.
Прошло 20 лет. За эти 20 лет Андрей много чего написал, много чего поставил, много чего проинтервьюировал, в том числе и меня, и все эти годы мы не устаем друг другу нравиться. Чтобы не быть голословным, вот свежий имейл.*
* Уважаемый
Александр Анатольевич!
Поскольку шутить с Вами, это все равно, что читать свои стихи Пушкину или пьесы Шекспиру, я буду серьезным. Я Вас очень люблю, уважаю и боюсь. И когда у меня только возникает мысль показать Вам свою пьесу, страх побеждает. А тут на премьере «Мольера» подскочил Нифонтов и попросил: мол, дай что-нибудь для нашего театра. Ну, я и дал, конечно, с удовольствием. Я буду счастлив поставить эту пьесу сам. Я буду еще более счастлив, если найдется желающий ее поставить. И я абсолютно спокойно пойму, если пьеса не понравится. Моя любовь к Вам насчитывает такое количество столетий, что никакая мелочь ее не разрушит.
С почтением, Андрей Максимов
Он прислал мне пьесу под названием «Синяя Борода». Я не стал ждать следующих 20 лет и сразу Андрюше ответил.*
* Дорогой Андрей Маркович!
Очень тронут сообщением о твоих ко мне любви и уважении и просто возликовал, узнав, что все-таки есть в постсоветской культуре один человек, который меня боится. Для меня это приятная премьера на закате дней. Мое к тебе отношение – идентичное. И это не слова, ибо ты сам видел, как я на закате тех же дней, о которых упоминал выше, рискнул, превозмогая титаническую лень и слабость в коленках, выползти на сцену в спектакле «Где мы?∞!..», ностальгически воплотив ретроинтеллигента в законе. Ничья внешность, кроме твоей, для этого воплощения в воображении не возникла, и я, превозмогая то, о чем писал тебе выше, долго и старомодно гримируюсь, несмотря на то, о чем писал выше.
Насчет пьесы. В атмосфере театральных поносов и режиссерских новаций я смутно помню, что «Синяя Борода» – это сказка Шарля Перро, а также помню несколько опер и комедий про ту же Бороду с кровавым паркетом в тайной комнате и каким-то синюшным монстром. Все это помнят в нашей стране два человека – ты и я. А без такого фундамента знаний первоисточника сама затея и так далее…
Временно перестань меня бояться, звони, приходи, пиши, умело маневрируя, чтобы миновать подскакивающего к тебе Нифонтова.
Твой поклонник
Михаил Ардов
Александру Ширвиндту по старой дружбе.
Пути Господни неисповедимы. Иногда натыкаешься на людей, которых не видишь десятилетиями, и происходит это в самых неожиданных местах. То, что милейший, обаятельнейший и эрудированнейший нежный еврей Миша Ардов стал православным священником, я знал. Но на службах у него я не был, а он со светской жизнью давно завязал. И тут вдруг на Головинском кладбище в маленьком уютном храме, провожая артиста нашего театра Толю Гузенко, очень лаконично и искренне совершал отпевание священник. Его почти не было видно за спинами прощающихся. Но что-то в его голосе и интонации мне послышалось знакомое. И только когда выносили Толю из храма, я столкнулся со священником, который обиженно шепнул мне: «Что ты не здороваешься?» Я узнал Мишку и поздоровался. В следующий раз, когда отпевали Ольгу Аросеву, я уже знал, что в этом храме надо не забыть поздороваться с Михаилом Викторовичем.
Валерий Плотников
Саша! Этот альбом дарю на память о замечательных днях в стране Финляндии, где мы и познакомились.
Желаю наилучшего всего в наступившем 2000 году!
От автора и фотографа.
В Доме актера по всем коридорам, а их там километры, развешаны фотографии – как изобразительная летопись нашего многострадального дома. В основном это работы Плотникова. Он как всякий большой художник страшно дорожит своими негативами и никогда ничего не дарит. Как-то в Петербурге, в Выборгском дворце культуры, когда я готовился выйти на сцену в спектакле «Орнифль», в гримерную вошел Валера и торжественно поставил на столик мою фотографию в изящной рамочке размером 30х40 сантиметров (для несведущих на правах рекламы сообщаю, что в фойе Выборгского дворца перед каждым крупным гастрольным мероприятием Плотников демонстрирует и продает свои работы). Валера сказал: «Это тебе. Я расписался, распишись и ты». От неожиданности я его поцеловал и в слезах ушел играть спектакль. Когда вернулся в гримерную, портрета не было. Оказывается, он удачно его продал, потому что совпали три обстоятельства: автограф автора, автограф портрета и сам герой, которого можно было увидеть на сцене.
Кстати, я у Валеры на фотографиях всегда с рюмкой и закуской. Это хамство, потому что у меня кроме рюмки есть еще другая профессия. Он это всегда игнорировал. Но я не обижаюсь. В его альбомах идут подряд портреты гениальных писателей, художников и актеров, и для вздоха и оттяжки они периодически чередуются со мной при пол-литре. В этом – элемент моей надежды на бессмертие.
Когда думаешь о Валере, возникает ощущение фундаментальности и стойкости характера. Я знаком с ним много лет и не помню, чтобы он хоть раз изменил себе.
Аркадий Ваксберг
Шуре Ширвиндту – с любовью без коварства.
Очень хочется пополнить произведение людьми, которые интеллигентностью, умом и образованностью выгодно отличаются от автора. К таким относится Аркаша Ваксберг и еще, пожалуй, пара человек, которые, к сожалению, в этой книге не присутствуют.
Новелла Матвеева
Глубокоуважаемому Александру Анатольевичу Ширвиндту – от поклонницы Вашего таланта и Вашего взгляда на вещи.
Я поймал себя на мысли… Прекрасное, кстати, выражение. Как это понять? То ли употребляющий его первый раз в жизни мыслит, то ли у него такой склероз, что нужно ловить себя в момент, когда случайно влетела мысль. А выражение очень ходкое. В общем, я поймал себя на мысли, что, перелистывая страницы подаренных книг (сейчас написал глупость: ничего я не перелистывал, а просто читал автографы), натыкаюсь на послания людей, с которыми либо вообще не был знаком, либо был знаком шапочно. И я подумал: чего о них писать, если я их лично не знаю (хотя сейчас очень модно рассуждать о том, в чем ничего не соображаешь). А потом решил, что это нерентабельно, так как вся жизнь строится на рекламе и саморекламе, и что же я буду упускать возможность прорекламировать неожиданно хорошее отношение к себе замечательных людей, с которыми почему-то незнаком или знаком шапочно.
Новелла Матвеева была абсолютно редким существом: самобытный поэтический дар, музыкальная персональность и, конечно, голос. Такое не придумаешь, не выучишь и даже не спародируешь. Да и сама фраза Новеллы в мой адрес – парадоксальна. Почему-то Новелла меня не просто уважала, а глубоко. Как можно глубоко уважать, когда с человеком незнаком? С другой стороны, писать «поверхностно уважаемому Александру Анатольевичу Ширвиндту» – грубовато. Но это полбеды. Дальше она переходит к моему таланту, поклонницей которого являлась, и моему взгляду на вещи. Но о каких конкретно вещах она говорит, не расшифровывает. Потому что общего имущества у нас не было, я ей ничего не дарил, она мне тоже, и поэтому здесь «вещи» также надо понимать поэтически-виртуально.