Юнна Мориц
Брат актёр!
Сей мир – шатёр,
В шатре – костёр,
В костре – мы
Во время чумы.
У каждого поэта, художника, артиста были разные периоды: синий, голубой, зеленый, красный, желтый, черный. Если биография длинная, то и спектр цветов широкий. А еще если в спектре каждый раз – новое мировоззрение, то это, возможно, говорит не о беспринципности, а о широте восприятия.
Здесь явно период туристической ностальгии. Юнна, мало меня зная, уловила суть моих желаний. Я на самом деле хотел бы жить в шатре типа палатки, жечь там костер, потому что лучше огня и воды ничего на свете нет. А топить собой во время чумы – это тоже вполне разумная мысль, потому что во время чумы до крематория добираться опасно.
Владимир Любаров
Александру Анатольевичу, остроумием которого я восхищаюсь!
Я не знаю, каким моим остроумием восхищается Любаров, потому что я лично ему, к сожалению, никогда не острил. Тут два варианта: либо он меня где-то застал шутящим, так как в театр он не ходит и поздно ему привыкать, либо ему пересказывает шутки моя коллега актриса Оля Кузнецова, его подруга, приносящая мне его альбомы и календари, которыми моя супруга завесила всю дачу и часть участка, потому что, в отличие от него в отношении меня, с полным основанием является его ярой поклонницей.
Игорь Кваша
Таточка и Шурёна! Обожаемые мои!
Так много мы помним, что аж страшно!
Люблю вас обоих!
Здоровья!
Игорь всегда жил с ощущением необходимости срочно что-то сделать для друзей. Если он не успевал сегодня, он связывался по телефону ночью и обещал исправиться завтра. И еще он был великий спорщик и всегда знал все, даже то, чего никогда не знал. Вспоминаю, как он напросился на бега, сказав, что никогда в жизни там не был, но давно мечтает. Мы с Аркановым взяли его с собой, предупредив, чтобы он не спрашивал, где лошадь, вел себя тихо и не позорил нас, заядлых ипподромщиков. Буквально через час Игорь, освоившись, уже категорически рекомендовал ставить на ту или иную лошадь, журил нас за некомпетентность и говорил, что больше нас с собой на ипподром не возьмет. И так во всем. Максималист в дружбе, любви и профессии.
Так как я крупный писатель и каждое мое новое сочинение пользуется огромным успехом и выходит неслыханным тиражом, то основная задача издателей – попытаться хоть пару экземпляров продать. Для этого есть такие хитрые уловки, как презентация нового издания в книжном магазине. Книжка выставляется чуть ли не на тротуар, рядом обычно портрет автора, если его лицо не противнее самой книжки, в богатых книжных магазинах все время звучит вокзальное предупреждение, что буквально через пару часов в левом углу за стеллажом «Народная медицина» состоится встреча читателей с автором, который расскажет о создании книжки и раздаст автографы. Несколько случайных старух и стайка девушек, сбежавших с занятий, восторженно ждут авторских откровений. Автор в моем случае откровенно говорит, что он не писатель, но с удовольствием распишется на своем произведении. Это тонкий ход, ибо после такого воззвания старушки и девушки вынуждены вскладчину купить хотя бы одну книгу и попросить коллективный автограф.
И вот в книжном магазине «Москва» на Тверской я, склонившись над столом, надписывал книжки, и тут протянулась рука и раздался бархатный голос: «Если можно, что-нибудь интимное». Так как это был мужской голос, я вздрогнул и поднял голову. Передо мной стоял Игорек Кваша, который не поленился прийти в магазин, за свои деньги купить мою книжку и сделать мне приятное.
Заключение
В начале данного монолога я ерничал по поводу вступления как литературного «жанра». Ерничал-ерничал, а вступление все-таки произошло. Что делать, так мы живем – яростно против чего-то протестуем, а потом, остыв, прекрасно в этом прозябаем. Значит, раз все-таки было вступление, придется закольцевать и написать заключение. Но, прежде чем писать, необходимо по дурной привычке яростно на него обрушиться, что я и делаю.
У законопослушного обывателя понятие «заключение» ассоциируется с пенитенциарной системой. А в случае с литературой, видимо, это или заключение под читательскую стражу, или заключение на срок читательского внимания.
Кокетливое «подводя итоги» подразумевает предъявление символического счета за прожито-прожранную жизнь. Проверив сумму, принято сыто ухмыльнуться и дать самому себе щедрые чаевые. Если пролистать меню моей биографии, то в целом получается, что я не делал того, чего не хотел. Тут возникает опасение, что я делал то, что хотел. Опасение напрасно, ибо я толком вообще никогда ничего не хотел. Нет, не то, что вообще ничего не делал, а в основном делал вид, что делал то, что хотел. Бессмысленное и мучительное существование, если не решить, что это цельность и принципиальность. Хотя вообще слабое тщеславие – залог вторичности.
Постоянные поиски смысла бытия приводят к утопии продления жизненной эрекции для сравнительной соревновательности с соотечественниками.
Одно из величайших смысловых откровений нашего шоу-века – это построение Максима Леонидова: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». По этой схеме можно расчлененно анализировать всю структуру многовековых информационных, эмоциональных, финансовых, социальных взаимоотношений. По этой схеме могу и о себе. Я слишком поздно понял, что индивидуальное творчество выгодно отличается от коллективного: в нем не надо никому, кроме как себе любимому, что-то доказывать, не надо учитывать степень дебилизма сообщников, делать скидку на ситуацию, успевать вписываться в рамки отпущенного времени, и при этом надо иметь мужество и страсть постоянно не оглядываться.
Если ты талантливее близкого окружения, с каждым часом крепнет его ненависть. Дальнее окружение в этом контексте делится на независимых поклонников и несведущих о твоей гениальности обывателей. Поклонники провоцируют на ощущение, что их все-таки мало. Обыватели раздражают некомпетентностью относительно чужой уникальности. Совмещение этих эмоций заводит в тупик. Раздражение усиливается на фоне затухающей узнаваемости на улице в связи с ожесточенно-массовым появлением свежих одноразовых кумиров и круглосуточной направленности человеческого взгляда на экраны смартфонов.
Самуил Маршак написал: «Ты старомоден. Вот расплата / За то, что в моде был когда-то». Мы все расплачиваемся за то, что были когда-то в моде.
Я давно уже живу сегодняшним днем, потому что завтрашний день как явление очень сомнителен: а вдруг нет?
Наша жизнь напоминает телеигру «Кто хочет стать миллионером?». Массовка в студии, как и общество, за незначительное вознаграждение прикидывается энциклопедически образованной и делает вид, что поддерживает игроков. Игроки, как и в жизни, не доверяют соотечественникам, а если вдруг поверят, то тут же накрываются из-за бездарной поддержки. Следующая схожесть игры и судьбы – это право на ошибку. Здесь, как и в реальности, тебе разрешают ошибиться и тут же обязательно раскаяться и тогда продолжить игру, но уже до роковой ошибки. 50: 50 – азартная рулетка, лотерея – надежда на удачу, не подкрепленная никаким знанием. В жизни нам тоже все время обещают беспроигрышную лотерею, в которой никто никогда не выигрывает. Наконец, самое рисковое и пикантное условие жизненной игры – звонок другу, который за 30 секунд должен спасти кореша. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, сколько денег ты сможешь выиграть. Друг, как обычно, долго извиняется, что боится оказаться несостоятельным, потом пару раз переспрашивает, потом молчит, якобы думая, и не успевает уложиться со своей помощью в 30 секунд. Схема этой игры – лекала нашей действительности, доведенные до телевизионного абсурда.
Мы погрязли в фитнесе. Все чего-то хотят добиться от своего тела, чтобы быть сильнее, быстрее, моложе и чаще. И мозги сползают все ниже и ниже – в мышцы. По-моему, лучше спокойно сесть под куст и побыть на оставшихся кусках природы столько, сколько дается организму в данный момент.
Огорчает некоммуникабельность, абсолютная поверхностность взаимоотношений. Искренность как явление выхолощена. Огромная шапка вранья и словоблудия очень давит…
Современность раздражает так давно, что растягивает эмоцию: раздражает, раздражает, раздражает – и привыкаешь. Накопление раздражения не трансформируется в катарсис. А накопление слабостей усиливает тревожную умиротворенность. Но у меня никакой хандры и меланхолии нет. Только бодрая депрессия.
Возрастающий с годами барьер между трусливым смыслом и агрессивным маразмом пугает человечка, а багаж случайных знаний внутри уже несвежей особи создает некую выгребную яму эрудиции, из которой, как рыбаки опарышей, старички вылавливают крупицы «истин».
Никогда не убедишь молодое поколение в том, что оно будет старым. Все настоящее рождается тогда, когда ты молод. Чем дольше живешь, тем больше возникает химии, ума, расчета, карьеры. А чем искреннее хамелеон, тем профессиональнее мимикрия.
Оставаться всю жизнь самим собой страшно. Кто это знает, кто ты сам собой? Если сволочь и упорно остаешься ею – радости мало. А если, не дай бог, хороший человек, то нечего панически завидовать состоявшейся сволочи.
Ускоряющаяся тенденция времени – быть испуганно-зарвавшимся говном. Это очень карьерно заманчиво. Но мне лично поздно. Становиться говном надо с идеологической платформой и стальными мускулами и нервами. А вообще, все эти эмоции абсолютно краткосрочны, потому что авгиевы конюшни в каждом отдельном субъекте федерации вынуждены будут разгребать потомки, которые не поймут, что исторически ценного в этом навозе.