Ну а после операции, ещё не зная того очень и очень знакового заявления о «колоколе», я попросил привезти мне блокноты и книги… Достоевского, Ивана Ильина…
И стал писать… Что подтолкнуло к такому решению? Вполне понятно… Высшие силы направляют наши поступки. Каждый, внимательно проанализировав свою жизнь, все неожиданные и резкие повороты, может убедиться в этом. Но быстрее в этом убеждаешься, когда оказываешься на серьёзном рубеже…. Можно сказать, на грани…
Первая операция прошла успешно. Коржикову удалось убрать всё то, что нависало надо мной довольно продолжительное время, грозя разделаться окончательно. Я проснулся от наркоза ещё на операционном столе и увидел, как Андрей Витальевич завершает работу – он сам забинтовывал ногу и делал это как-то особенно, от глаз не могли укрыться аккуратность и особенная заботливость. Руки хирурга – это руки волшебника. Дума, что удалось показать это в предыдущих главах книги…
Лечение предстояло этапное. Спасена и очищена от опасностей нога. Теперь нужно разделаться с лимфатическими узлами, которые держали оборону, пока нога была поражена. Операция сложна не самой операцией, а последствиями. Лимфоузлы ведь в таком месте, где очень трудно наложить надёжные швы. И швы зачастую расходятся.
Перед операцией Коржиков водил меня на ультразвуковое исследование. Опасность ещё оставалась. Если бы обнаружили, что оборона оказалась прорванной, то и операция не нужна. Смысла в ней никакого нет. Ну, сами посудите, какой смысл удерживать рубеж, если противник уже вышел на оперативный простор в тылу этого рубежа.
Крутили и вертели долго. Андрей Витальевич постоянно находился рядом. И вот тут я снова заметил особенность его работы, работы по Гулякински.
– Как будто, всё в порядке, – сказала женщина, проводившая исследования, глядя на него.
– Так думаете? А ну ещё раз посмотрите, – и он произнёс какое-то слово по латыни.
Ну что я вам скажу, дорогие читатели. Конечно, сравнение неточно, но, у стрелков-спортсменов есть такое слово «мандраж». Если он обрушится, никаких результатов… Надо успокоиться, а время идёт. Здесь же как успокоишься? Вот сейчас приговор. Я же понимал очень многое – не зря столько работал над книгами о Гулякине, над его мемуарами, не зря проводил долгие вечера в беседах с ним, беседах разнообразных и откровенных.
За это время можно было бы вполне овладеть с помощью такого уникального собеседника некоторыми профессиями – если бы на месте Гулякина был не хирург, а, скажем, педагог, историк, психолог… Ныне, конечно, нередко можно видеть, как иные руководители в гражданской медицине во время многочисленных проверок поликлиник ничего кроме порядка в санузлах и наличия туалетной бумаги, проверить не в состоянии. И где только профессиями овладевали? Или просто боятся вникать. Ведь когда больных гораздо больше, чем физически могут принять врачи, что ответишь? А санузлы удобны. Если непорядок, значит медобслуживание никудышнее… это не выдумки. За всем тем, что иногда говорю о современном состоянии дел, факты. Просто они для другой книги…
Медицинской профессией так просто не овладеешь. Вспомним, как из военврача 3 ранга Гулякина хотели сделать оперативного работника штаба!
Но вернёмся в кабинет УЗИ. Я понимал, сколько серьёзно то, что сейчас будет выявлено.
Помнил, как долго искали у Михаила Филипповича очаг, и нашли отчасти по его настоянию. Ну а здесь, настоятельно требовал этого Коржиков. Найти! Он требовал найти… Это в чём-то другом можно отступить и сказать: не нашли, и хорошо. Здесь нет. Всё что не замечено и не найден, сработает.
Наконец, женщина, проводившее исследование сказала:
– Всё чисто.
– Вы уверены? – переспросил Коржиков.
– Да, на сто процентов. И даже более.
– Спасибо, – как-то очень неторопливо, протяжно, проговорил Коржиков. – Вы нас избавили от многих неприятностей.
Мы вышли.
– Ну, что же, – сказал он мне. – Теперь со спокойным сердцем берёмся за операцию…
И снова малоприятная подготовка, снова все действия, которые необходимы и накануне, и с утра. Но это же последний рубеж! Ещё немного и всё. Больше операций не будет… Таковы были надежды.
Когда всё прошло успешно, швы срослись, не раскрываясь, Коржиков признался.
– Я ведь, когда осваивал эту операцию, заметил, что у одного из наших корифеев всегда всё проходит без осложнений. Но он любил говорить, в чём дело. И вот как-то, ассистируя ему, я заметил тонкую деталь – заметил, под каким углом он держит скальпель. И разгадал. С тех пор и мне удаётся. Ну вот, освою – поделюсь с товарищами.
Сколько же у лучших учеников и последователей Гулякина было от него, доброго наставника, старшего товарища!
Если бы не попадал я в госпиталь после выхода книг целых два раза, наверное, вряд ли бы понял это в полной мере. Не случайно данное издание выросло вдвое по сравнению с предыдущим.
Ну что ж… Дело пошло на выздоровление. Замаячила впереди выписка. И подживало всё неплохо. На одной из перевязок Коржиков перекрестил рану и сказал:
– Хорошо, хорошо заживает. Гранулки образуются…
Но странное дело. Вот как-то так получалось, что не видел я скорой выписки. Каждый человек что-то видит впереди определённое, что-то планирует, даже мысленно проживает грядущее, ну хотя бы, к примеру, лето, которое в разгаре. После выписки ещё и часть июля впереди и август. Не видел я этого – пелена неизвестности.
А через день эти самые гранулки, которые радовали Коржикова – я не совсем понял, что он имел в виду, но не до уточнений было – его очень обеспокоили.
Что было от меня скрывать? Сказал откровенно:
– При первой операции я обнаружил, что кое-где кость поражена. Прошёл эти места, почистил. Но, прилипчива эта зараза. Да, слишком вы затянули с обращением к нам, слишком…
– Что же делать?
– Будем думать… Есть варианты новой чистки кости с замещением костной ткани с другой ноги… иначе просто большеберцовая кость не выдержит нагрузки.
Сказал с сомнением. Возможно, чтобы на меня сразу не обрушивать жестокое слово – ампутация. Но видно было – сам не уверен, что следует идти таким путём. А всё же он – не столько я, – а именно он не переставал надеяться. Вот что удивительно.
Ну а я в те дни иногда разговаривал по телефону с Гулякиным. Он интересовался ходом лечения. Конкретно ничего не говорил. Мне не говорил. Но когда узнал о рецидиве, завил твёрдо:
– Здесь решение одно… Ампутация за сустав. С этой болезнью не шутят.
За сустав – это выше колена. Это высокая ампутация.
Я чувствовал, что и Андрей Витальевич понимает это, но ему так хотелось спасти ногу.
На следующий день меня пригласил к себе в кабинет Николай Алексеевич Ефименко. Он всё уже знал о том, что произошло. И о том, что я не слишком настроен на долгое этапное лечение.
– Послушай-ка, мне сказали, что ты не хочешь остаться на двух ногах? – спросил он.
– Просто это невозможно. Этапное лечение, как мне сказали, чуть не в течение трёх лет. Нет это не для меня, – возразил я, разводя руками.
– Ну не три года, но действительно не быстрое это дело, – согласился Николай.
– Ну и потом здоровую ногу подпортить придётся?
Мне уже пояснили, что берётся костная масса с малоберцовой кости здоровой ноги и укрепляется тем самым поражённая берцовая кость. Кто-то даже сказал, что, мол, малоберцовая-то и не очень нужна.
Ну над этим мои замечанием Николай, конечно, посмеялся, заметив, что лишнего в организме человека нет ничего.
– Смотри… Конечно, придётся потерпеть. Зато будешь на своих двоих. Такая методика хорошо отработана в Главном госпитале Военно-Морского Флота в Купавне. Я позвоню туда, попрошу помочь. У меня с ними добрые отношения.
– Были мы в том госпитале с Михаилом Филипповичем, знаю… Читательская конференция там была. Далековато, – усмехнулся я. – Нет, не выдержу я долгого лечения. Как бы хуже не было.
Я понимал, что Николай Алексеевич Ефименко всей душой хочет помочь, что, наверное, он просто не представляет меня на протезе. К тому времени мы очень с ним подружились. Он не настаивал, поскольку, конечно же понимал, что есть риск в том этапном лечении.
Кстати, как раз на моей госпитальной койке некоторое время назад лежал как раз больной, которому всё успешно сделали. Ногу спасли, но спасли ненадолго. И остался он на ноге, которую несколько ослабили, забрав одну косточку для замещения.
Николай Ефименко прекрасно всё это понимал. Ему ли не знать, что далеко не все операции завершаются успешно. Сколько разных нюансов. Кстати, и мне ведь делали первую операцию с полной надеждой на успех. А эта болезнь шуток не любит.
Ну а что касается меня самого, я на уровне подсознания понимал, что не случайно всё, что не должен я остаться на ногах. Почему? Это не тема данной книги. Это в книге «Я родился на Советской Земле», которую рассчитываю завершить в скором времени.
Да и потом ведь настоящий хирург – а Николай Алексеевич Ефименко стал к тому времени настоящим, даже не просто настоящим, блестящим хирургом, – мог быть уверен в успехе того, что делает сам или в крайнем случае делают его подчинённые. Тут же ему бы пришлось положиться на другое, хоть и военное – военно-морское – но всё-таки другое учреждение.
Мы ещё немного поговорили о всякой всячине, и он стал собираться по делам.
«Остаётся только ампутация!»
Через некоторое время состоялся консилиум. В кабинете начальника отделения собрались хирурги знающие, опытные.
Кабинет начальника отделения довольно просторный. Здесь я вечерами работал – мне специально оставляли ключи. Полностью исписал несколько еженедельников.
Мне предложили сесть на стул у входа.
Сначала дали выступить Андрею Витальевичу Коржикову, как моему лечащему врачу. Коржиков доложил то, что можно было докладывать при мне. Наверное, и до моего прихода совещались. Выступили и другие ординаторы отделения со своими предложениями.
Кажется, меня попросили выйти на несколько минут, поскольку надо было окончательно принять решение. И наконец, когда я вошёл снова, начальник медицинской части госпиталя сказал: