Вот это уже существенно! Именно публикации в столь солидной газеты и обратили на меня внимание руководства Центрального военно-медицинского управления (ЦВМУ). Я раскручивал тему Таганрогского подполья, напечатал очерк «За себя и за нас: новые факты о героях Таганрогского подполья», затем сделал солидный обзор писем по этой публикации. Видимо, это не осталось незамеченным. И вот в начале 1978 года, когда я готовился к переводу в журнал и потихоньку сдавал дела, раздался звонок из ЦВМУ. Звонок на кафедру. Меня быстро нашли, я взял трубку.
Звонил сотрудник политического отдела при ЦВМУ – я уж не помню точно, как назывался отдел, но подобные отделы обязательно были при каждом управлении. Он сообщил о том, что к празднованию шестидесятилетия Вооружённых Сил выдающемуся военному хирургу полковнику медицинской службы Михаилу Филипповичу Гулякину будет присвоено звание Героя Социалистического Труда и сказал, что руководство ЦВМУ хотело бы, чтобы очерк об этом человеке для Медицинской газеты написал именно я. Не знаю почему, но, тем не менее, это так. Нужно было подготовить материал с таким расчётом, чтобы опубликован он был именно к 23 февраля.
Я не стал сообщать, что к ЦВМУ уже фактически отношения не имею, что приказ начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота о моём переводе уже состоялся.
Очерк? Отчего же не сделать очерк!?
Тогда я впервые услышал имя Михаила Филипповича Гулякина.
Ну что ж, времени как раз у меня было предостаточно, поскольку переход с одного места службы на другое – если это, конечно, не в войсках, а в Москве – превращается в маленький отпуск.
И вот я отправился в Главный военный клинический госпиталь имени Н.Н. Бурденко. Быстро решил формальности с пропуском, который был заказан заранее, и выслушал как пройти в корпус, где находится кабинет Гулякина.
В небольшом холле с большими глубокими креслами под белыми чехлами, с пальмами в кадках, остановился перед кабинетом с табличкой «Главный онколог». Обычная дверь. Обычная табличка. Как-то и не подумаешь, что это – кабинет такого человека! Я ещё не разу не видел Гулякина, но слышал многие восторженные оценки. Представлялось, что это какой-то необыкновенный гигант. Властный, суровый, жёсткий, твёрдый… Ну, словом, выглядеть должен, по крайней мере, как командующий армией или по крайней мере командир дивизии…
Постучал в дверь и слегка приоткрыл её. Ответа ведь через дверь не услышишь.
– Разрешите?
– Да, да, проходите, – услышал спокойный, негромкий, чем-то очень располагающий, приятный голос.
Из-за стола, стоящего перпендикулярно к окну, поднялся невысокий, худощавый, уже немолодой человек – Гулякин был ровесником Вооружённый Сил, в 1978-м ему исполнялось шестьдесят.
Сделал два шага на встречу и протянул руку. Я ощутил твёрдую силу в рукопожатии. Силу, которую внешне и не видно.
Представился.
– Да, да, мне звонили. Просили вас принять, – сказал он. – Только прошу извинить, у меня очень мало времени. Может, всё-таки ни к чему этот очерк? – спросил на всякий случай и чувствовалось, что этот вопрос он задавал не впервые.
Я коротко объяснил, по чьему поручению должен его написать, хотя как раз в это время перехожу с кафедры в журнал. Ну и это вроде как прощальное задание военно-медицинского ведомства.
Гулякин указал на один из стульв напротив стола, сам сел за стол и, видимо, что бы как-то сделать лёгкую прелюдию к беседе, поинтересовался, в какой журнал я получил назначение.
– Советское военное обозрение, – сообщил я.
– Советское? – он посмотрел вопросительно.
– Именно Советское, – подтвердил я, тут же поспешил пояснить, поскольку уже не раз сталкивался с удивлением, когда говорил о журнале – всем было известно «Зарубежное военное обозрение».
– Я о таком не слышал, – мягко сказал Гулякин.
– Этот журнал до сих пор выходил на пяти иностранных языках и распространялся примерно в ста странах мира. Поэтому о нём особенно не было известно. С января нынешнего года он выходит ещё и на русском. Теперь получит известность.
– И чем вы там будете заниматься?
– Я назначен в отдел боевой подготовки.
– Мне сказали, что вы служили на военной кафедре мединститута. У вас медицинское образование?
– Нет, я в недавнем прошлом строевой командир. Окончил суворовское военное и высшее общевойсковое командное училища.
– Я поинтересовался, чтобы понять, сколь знакома вам медицинская тема. Ну а теперь слушаю. Что бы вы хотели узнать для очерка? О чём расспросить?
Началась обычная беседа журналиста с героем очерка. Я делал пометки в блокноте, отмечая, что Михаил Филиппович рассказывает очень интересно – был бы диктофон, пожалуй, осталось бы только перепечатать всё, что он рассказал, облечь в форму очерка, да и готов материал.
Он посмотрел на часы только тогда, когда фактически беседа подошла к концу. Сказал своим мягким, тёплым голосом:
– Извините, у меня совещание. А совещание, как вы знаете, проводится только в служебное время.
Настало время удивиться мне, ведь до окончания рабочего времени, оставалось буквально минут пятнадцать. Заметив моё удивление, Михаил Филиппович сказал:
– Да, да, пятнадцати минут вполне достаточно. Я не понимаю тех руководителей, которые вещают перед подчинёнными часами, чаще не ради дела, а ради демонстрации свих амбиций. Вы ещё достаточно молодой человек, вам ещё предстоит руководить большими коллективами, а потому помните, из всего что говорится на совещании, подчинённым нужно две три фразы. Ну а для чего говориться остальное, это вопрос…
Я встал, обещал сообщить, когда появится публикация в Медицинской газете, ну и попросил разрешения, если темой заинтересуются другие издания, снова обратиться к нему.
Он согласился не сразу, думал. Ну а когда я уже надел шинель и сказал по-военному:
– Разрешите идти? – всё же он был полковником, а я в ту пору ещё толь-только получил майорское звание, сказал:
– Обращайтесь… Только помните, что у меня очень мало времени.
Уже потом, после многих встреч и долгих разговоров, я заметил, что Михаил Филиппович всегда старался, очень ненавязчиво передавать свой жизненный опыт.
Вот хотя бы несколько слов о весьма привычно – о совещаниях. А как точно сказано: действительно, если вспомнить все совещания, на которых мне приходилось присутствовать во время службы в ряде соединений, можно было точно сказать – разговоры были краткими и дельными, а вот когда командовал ротой и меня привлекали на совещание офицером базы боеприпасов, многочасовые говорильни просто убивали. Можно было выловить две три полезных для себя фразы – и то только в лучшем случае. Что же касается времени проведения подобных мероприятий, то в армии строго соблюдалось правило – совещания проводились только в рабочее время, хотя, конечно, для офицеров это понятие весьма условно. И всё же в те часы, когда обычно, если офицер не был ответственным в подразделении или не возникали какие-то особые задачи, и можно было идти домой, совещания не проводились.
Вспомнить же мне довелось тот самый первый разговор с Михаилом Филипповичем уже не в советское время, а в демократе-, нет, точнее, демокритизированное. К примеру, в поликлинике, где работает жена, совещания проводят только не в служебное, а в личное время врачей. То есть, врачи, пришедшие на службу примерно без четверти восемь утра, отработавшие минимум восемь часов в жуткой молотилке, принимая в каждые 12 минут одного больного, по истечении рабочего дня с добавками, после паузы в минут двадцать-тридцать, чтоб обслужили больных, впихнутых сверх нормы, вызываются – в нерабочее, повторяю, время – для слушания моновещания начальства. Совещанием и не пахнет. Говорят ведь только руководители, весь день просидевшие в кабине за решением каких-то насущных сует. Им же так хочется удовлетворить свои амбиции – ну и удовлетворяют на измотанных врачах, не отпуская их с работы своевременно. Причём, отнюдь не 15 минут вещают, а как правило, полтора-два часа. В то время как положено иначе. Хочешь повещать, сократи приём настолько, насколько хочешь, и вещай на здоровье.
Да, вот бы нынешним руководителям поинтересоваться школой Гулякина – школой тех поколений, которые выиграли войну, которые подняли страну, а не добивали, подобно нынешним, созданное ими.
Впрочем, тогда я ещё не задумывался над подобным, поскольку гражданской жизни совсем не знал. Находясь в воинском строю с суворовского училища, я полагал, что тот порядок, который видел в армии, где бы ни приходилось учиться или служить, существует во всей стране. Изъяны в этом порядке наблюдал лишь на центральной базе боеприпасов, которую охраняла моя огромная – в 238 человек по штату – рота, да и то потому, что там офицерство очень близко соприкасалось с элементами гражданской жизни. На заводе по изготовлению артиллерийских изделий работали вольнонаёмные…
Очерк о Михаиле Филипповиче я сделал быстро. Отнёс его в редакцию Медицинской газеты. Сдал и фотографию, которую взял специально для публикации.
– Гулякин на фото без звезды героя, – проговорил редактор и сам рассмеялся, – Ну-да, ведь она ещё не вручена. Что ж, дорисуем. Газета ведь должна выйти на следующий день после вручения.
Медицинская газета не имела таких возможностей как скажем «Правда», «Известия», «Советская Россия», и вряд ли могла получить фото со звездой Героя немедленно. В те времена электронной почты практически ещё не было, и никто даже не предполагал, что такое может быть.
Очерк я подготовил, по меркам Медицинской газеты, довольно большой, почти на целую полосу, ну и ждал, как всякий автор, солидной публикации. Газета вышла. Но очерка там не оказалось. Вместо этого я нашёл на первой полосе две фотографии – Гулякина и генерал-полковника медицинской службы Ефима Ивановича Смирнова, которому в один день с Гулякиным было тоже присвоено это высокое звание, о чём в Медицинской газете заранее не знали. Но не отозваться на это событие газета не могла. Тем более Медицинская газета ведь не военная, а к гражданской деятельности Смирнов был гораздо ближе, нежели Гуляки, поскольку занимал пост Министра здравоохранения СССР в 1947 – 1952 годах.