В пять утра Ганнибал выехал из лагеря в сопровождении всех военачальников и сотни нумидийцев и проскакал по окрестностям, чтобы убедиться, хорошо ли спрятались в указанных им местах тысяча нумидийцев и пятьсот кельтиберов.
С холма, на котором в кустарниках и низкорослом леске притаилась нумидийская тысяча, Ганнибал оглядел расположение врага. Он увидел огромную римскую армию, переходившую через Ауфид, соединяясь с двумя легионами, уже выстроившимися за рекой.
Ганнибалу понадобилось немало времени, чтобы разгадать диспозицию, заданную Варроном римлянам; чтобы лучше разобраться в ней, он забрался на лишенный растительности холмик, откуда мог отчетливей различить происходящее во вражеских рядах.
Консулы сошлись во мнении, что мощную римскую пехоту следует поставить в плотный и глубокий боевой порядок, чтобы она смогла упорнее защищаться от напора ужасной нумидийской конницы.
Римская армия развернулась таким образом, что ее правый фланг упирался в Ауфид, а левый – в Канны и берег моря. Римская конница, силой всего в две тысячи четыреста всадников, прикрывала правый фланг, союзная, в количестве около трех тысяч пятисот человек, была отряжена на поддержку левого.
Во главе правого фланга, состоявшего из двух легионов и почти десяти тысяч союзных войск, был поставлен консул Луций Павел Эмилий; в центре, где находились три легиона и десять тысяч союзников, командовал проконсул Гней Сервилий Гемин; командование левым флангом, где были сосредоточены еще два легиона и десять тысяч союзников, взял на себя Гай Теренций Варрон.
Один легион и около пяти тысяч союзных войск были оставлены в резерве и находились частью в малом лагере, частью – в большом.
Ганнибал долго наблюдал расстановку римских войск и, просчитав чутьем гениального человека все случайности, которые могут произойти из диспозиции неприятеля, определил протяженность боевого порядка, выставленного римлянами, и после недолгого, но взвешенного размышления представил, как, учитывая численный недостаток своих рядов, он должен был бы возместить этот недостаток хитростью, чтобы противопоставить врагу столь же длинный порядок, избегая опасности быть обойденным с одного или с другого фланга.
Пока Ганнибал, молчаливый, погруженный в свои размышления, обдумывал все эти дела, Джискон, который до сих пор тоже молчал, внимательно наблюдая вместе со всеми за тем, что делалось у врага, вдруг громко крикнул:
– Клянусь богами!.. Никак не приду в себя от изумления при виде такого огромного количества врагов!
При этих словах Ганнибал вздрогнул, нахмурился, презрительно сдвинул брови, потом, обуздав первый порыв, обернулся с насмешливой улыбкой на губах к Джискону и спокойно сказал:
– Напротив, Джискон, там есть то, чего ты не знаешь и что гораздо удивительнее этой огромности.
– Ну и что?.. Что?.. – с юношеским любопытством спросил Джискон.
– В такой огромной людской массе нет человека, которого бы звали Джискон[109].
Взрывом громкого смеха встретили находившиеся рядом с Ганнибалом вожди этот ответ, заставивший покраснеть молодого офицера, который, стыдясь, опустил голову и замолк.
Затем, пришпорив скакуна, в сопровождении все еще хохотавших над насмешливым ответом Джискону соратников Ганнибал, погруженный в свои мысли, возвратился в лагерь.
Едва доскакав до своих, он выехал перед рядами и начал отдавать распоряжения.
Двадцать тысяч испанских и галльских пехотинцев он расположил в центре боевого порядка, длинным, но неглубоким фронтом, а справа и слева от них выставил по семь тысяч африканцев на глубоко эшелонированной позиции.
На левом крыле, обращенном к правому флангу римлян, Ганнибал разместил тяжелую галло-испанскую кавалерию, которой командовал Газдрубал. На правом крыле, обращенном к левому флангу римлян, заняли свое место нумидийские конники под начальством Магарбала.
Сам Ганнибал вместе с Магоном остался в центре, приказав испанским и галльским пехотинцам образовать боевой порядок в форме полумесяца.
Отдав все эти распоряжения, он выставил цепью перед фронтом армии балеарских пращников, которые получили приказ первыми сразиться с неприятелем.
Пращники рассыпались цепью и стали быстро приближаться к римлянам. Когда они оказались в тысяче шагов впереди карфагенских шеренг, Ганнибал привел в движение всю армию.
Солнце поднялось уже достаточно высоко и посылало на сражающихся обжигающие лучи. Балеарцы, засыпав римлян тучей стрел и камней, один из которых ранил в бедро консула Павла Эмилия, отступили в свободные проходы, оставленные между африканцами и галльско-испанской пехотой, и две армии – в лязге копий, мечей и щитов – с дикими, громкими, ужасными криками столкнулись между собой, и по всему фронту завязалось жестокое, страшное сражение.
Консулы, отважно сражаясь в первых рядах, воодушевляли солдат не словами, а собственным примером. Павел Эмилий, хотя и раненый, сражался не хуже Варрона. В центре проконсул Сервилий Гемин в таком страшном порыве обрушил плотные ряды своих легионов на хилые порядки галлов да испанцев, что те, хотя и защищались мужественно и энергично, тем не менее были потеснены и начали отступать, хотя и яростно отбивались.
Тем временем на правом фланге, где командовал Павел Эмилий, тяжелая галло-испанская конница под начальством Газдрубала с большой яростью врезалась в ряды римских всадников, предводителем которых был Минуций Руф, и чем дальше продолжалась на этом участке битва, тем больше можно было называть ее кровавой и жестокой резней.
На левом фланге римляне Варрона с помощью кавалерии союзников оказывали упорное сопротивление стремительным атакам нумидийцев, причинявшим своим обстрелом из луков величайшее беспокойство пехотинцам, которые ничем не могли на это ответить[110].
Однако в центре превосходство римлян было огромным. Галло-испанская пехота не смогла выдержать мощного натиска латинских легионов, она начала отходить, вскоре отступление стало беспорядочным и изогнутая линия фронта, определенная Ганнибалом, была прорвана, как он и предполагал. И хотя римские легионы из-за недостатка пространства для маневра не могли развернуть свои силы, тем не менее они преследовали противника с такой яростью, что их первоначально прямолинейный боевой порядок преобразовался в клин, острие которого вторглось в пустоту вогнутого построения противника.
Этого момента и ожидал Ганнибал, храбро сражавшийся в первых рядах; отойдя назад, он передал через Магона и Карфалона приказ вступить в бой африканским корпусам, чтобы они слева и справа двинулись на римские легионы и, разворачивая свои относительно глубокие боевые порядки на оставленном наступающим противником пространстве, атаковали его с флангов.
Приказания Ганнибала были исполнены очень быстро; не прошло и получаса, как Сервилий Гемин со своими двадцатью пятью тысячами пеших воинов были зажаты со всех сторон и даже не могли развернуть свои ряды. Он оказался в довольно жалком положении, так как двадцать пять тысяч его солдат не могли справиться с десятью тысячами врагов, хотя тех, возможно, было еще меньше.
Бой в центре стал еще более жестоким и кровопролитным, но теперь уже сражение развивалось с большим уроном для римлян.
Тем временем Газдрубал последней яростной атакой опрокинул римскую конницу и за какие-нибудь десять минут привел в совершенный беспорядок ее ряды, прорвал их, обратил в бегство и загнал в реку, где устроил страшную всеобщую резню. Тщетно Минуций пытался восстановить строй; он был тоже окружен; до последнего отбивался он от испанских и галльских мечей, но был побежден и убит.
В это время порывом налетел ветер сирокко, неся с собой огромные тучи пыли, которая летела в глаза римлянам, совершенно лишая их возможности смотреть и страшно увеличивая их страдания и потери.
В два часа пополудни Газдрубал, рассеявший и полностью уничтоживший римскую конницу, получил приказ от Ганнибала, который с удивительным спокойствием и редкостным проявлением активности словно бы множился и появлялся всюду, отважно сражался, предвидел развитие событий, отдавал приказания и сам устремлялся туда, где возникала в этом необходимость. Газдрубал получил от верховного вождя приказ спешно атаковать, вместе с нумидийцами, левый фланг римлян, все еще стойко оборонявшийся.
Тем временем по сигналу, данному Ганнибалом, конная тысяча, скрытая в лесочке на ближайшем холме, выскочила из засады и, переправившись через реку, еще красную от крови, заваленную трупами лошадей и римских всадников, обрушилась в тыл легионам Павла Эмилия, которые еще мужественно сражались с вражеской пехотой. Ряды римлян смешались; солдаты, ослепленные носившейся в воздухе пылью, получив удар в спину, растерялись и начали беспорядочно отступать.
Тогда Ганнибал, решивший, что пришел момент заключительной атаки, дал условный сигнал пятистам кельтиберам, и те вышли из окрестных овражков, приблизились к римлянам, дравшимся в центре поля сражения, и, бросив мечи и щиты, сказали, что желают впредь служить не Ганнибалу, а Риму.
Сервилий Гемин, раненый, придавленный ворохом забот, поблагодарил их и отправил в тылы боевого порядка.
Но едва они оказались позади римлян, как вытащили спрятанные под туниками мечи и принялись подсекать поджилки римлянам и поражать их в спину.
Такое коварство окончательно смешало легионы центра. Боевой порядок расстроился, но легионеры попытались проложить путь к бегству.
Тогда испанцы и галлы, перестроившись, бросились в атаку со всех сторон, окружили римлян и устроили им кровавую бойню.
Газдрубал тем временем разбил конницу союзников, прикрывавших левый фланг римлян; его тяжелая конница вместе с нумидийцами с силой ударила с тыла на легионы, которыми командовал Варрон; разбитые последними, они искали спасения в бегстве. Напрасно Гай Теренций в этой круговерти всеобщего разгрома пытался остановить бегущих; ему всего с семьюдесятью всадниками едва удалось уйти по дороге на Венузию.