Потом затопили юрту и, накаля каменья, начали сухую рыбу варить в корытах, а сварив, обливали щербою хантаев, обретающихся при них болванчиков и березу, которая еще в юрте стояла, а рыбу сами ели.
Напоследок должно им было березу из юрты вынести, чего ради два человека, взлезши по ней на юрту (а по лестнице выходить – грех), подали оную сидящим в юрте, которые, обнесши вкруг всей юрты, отнесли оную на балаган, где лежит она во весь год, а почтения ей никакого не отдается. Таким образом праздник их окончился.
У северных камчадалов есть в обрядах немалая отмена в сравнении с южными. На праздник их приехал я ноября 19 дня поутру, однако не застал начала, ибо до моего еще приезда юрта у них была выметена, над полками сделаны грядки, а на них накладены поперечные колья с обтесанными головками, которые у них называются урилыдач.
Сверх урилыдачей около очага накладены были сухие дрова для праздничного употребления. За дровами и за кольем на урилыдачей ездили камчадалы с церемониями, как вышеописанные камчадалы за березою.
Немного спустя по моему приезду все бабы из юрты вон вышли и разошлись по балаганам и, несколько помешкав, возвратились. В юрту входили сперва старухи, после малые девочки и бабы, а наперед себя опускали они сладкую траву, к которой у некоторых привязаны были кипрей и юкола.
Оные припасы принимали у них нарочно определенные к услужению при праздновании два камчадала, которых я называть буду ниже сего служителями, и вешали на урилыдачей над их местами. Каждая баба, войдя в юрту, клала на очаг понемногу тоншича, а потом отходила на свое место.
Между прочими спустилась в юрту одна баба с двумя двойняшными девочками. У бабы была в руках сладкая трава, а у девочек и в руках и на голове тоншич. Баба, сняв у девочек с головы тоншич, положила на очаг, а после нее и девочки тоншич из рук на огнище бросили. Помянутая баба не мать оным девочкам была, но нянька, а мать их одна входила в юрту.
После того привели к очагу дряхлую старуху, у которой и в руках, и на голове, так как и у других, был тоншич, и она, сбросив его на огнище, отрясалась, приговаривая неведомо что.
Вскоре потом вышли два мужика из углов, сели по сторонам лестницы с топорами и с деревянными чурками. Служители приносили к ним со всякого угла по пластине юколы, которую они, положив на чурки, топорами надрубывали, приговаривая, чтоб юкола была спора и из балаганов не убывала.
Надрубленную юколу разносили служители по тем же углам и раздавали обратно, у кого взяли, отломив сперва по малому кусочку и на огнище бросив. После того стали они есть, потчуя друг друга с угла на угол. И первый день праздника их в 11 часу пополудни тем окончился.
На другой день поутру рано от каждой семьи мужик или баба поехали по соседним острожкам к друзьям своим, для сбирания корма на праздник. Ибо хотя у них и своего довольно, однако ж, по обыкновению их, припасы на то время у соседей сбирают, подобно как у наших под наседку яйца.
В острожек возвратились они уже вечером и, затопив юрту, бабы начали стряпать, толочь ягоды и коренья, и оная стряпня продолжалась почти во всю ночь. Между тем огонь на очаге не угасал, но бесперемежно курился. Ибо, по их обычаю, должно быть неугасимому огню до тех пор, пока стряпня окончится, и угашение огня при оном случае за великий грех почитается.
Изготовив кушанье, что учинилось часа за два до света, юрту скутали, и бабы начали вить из травы веревки, головы рыбьи обертывать в тоншич, накладывать на шеи травяные плетешки, а при всем том неведомо что наговаривая, пробавились до самого свету.
По окончании помянутого действия служители начали со всех сбирать рыбьи головы, обверченные в тоншич, огню в жертву, и класть на очаг, а при положении каждой головы приседали подле лестницы на колоду.
После того все бывшие в юрте обоего пола, от мала и до велика, приходили к очагу и бросали с себя тоншичевые перевязки, а некоторые семьи, изогнув кольцом объявленные травяные веревки, сквозь них проходили, а после на огнище клали. Сие у них за очищение грехов почитается.
Вскоре после очищения пришел к очагу старик и, пошептав над травою и тоншичем, которые на очаг набросаны были, начал из них веревки вить, а свивши, махал два раза по юрте, крича изо всей силы неведомо что, а по нем и прочие то ж делали. Сие значит у них изгнание всех болезней из юрты.
Напоследок камчадал очищал у очага двойнишных дочерей своих, положа на оный хахалчу рыбку и омегу из четырех мешочков, которые над постелей своей повесил.
Немного времени спустя служители со всех четырех углов юрты крест-накрест брали юколу и потчивали урилыдачеи, а за ними следовали и все камчадалы и мазали их: иной толкушей, иной сараной, иной сунилом или что у кого пристряпано было. А после стали друг друга потчивать, переходя с одной стороны юрты на другую.
Потчиваются они, кормя друг друга из своих рук ложкой. Как обед их окончился, то камчадалы, раздевшись донага, взяли по хомяге (посуда, с чем по воду ходят) в руки, а вместо платья получив от служителей по тоншичной перевязке на шеи, которые сняты с урилыдачеи, вышли из юрты вон и пошли на реку по воду, следуя один за другим рядом.
У передовщика была в руках хомяга да толкуша, а у другого хомяга ж да лучина. При выходе из юрты двое камчадалов, из которых одному спереди, другому назади идти надлежало, садились на малое время подле лестницы, а придя на прорубь, передовщик, околотя оную толкушкою, черпал воду, сперва оборачивая хомягу против воды, потом по воде, а по нем и все то ж делали; и сколько кто в один раз зачерпнуть мог, то и нес с собою.
С проруби шли они тем же, как и прежде, порядком и, взойдя на юрту, спускались в оную по веревкам с великою осторожностью, чтоб не расплеснуть, ибо оное за грех почитается, а принимали у них двое подростков, нарочно для того оставленных, потому что служители сами за водою ходили.
На юрте стояли они до тех пор, пока от всех посуда с водою принята была. Между тем четыре раза кричали они изо всей силы, плеща руками и топая ногами. А войдя в юрту, тот, который ходил с лучиною, обжигал оную на огне и обмакивал во все посуды с принесенною водою. Напротив того, из воды вынув кусок льда, в огонь бросил и воду давал всем пить вместо освященной.
Потом бабы с остальным от потчивания кушаньем пошли по своим балаганам и там остались.
Напоследок старики и мужиков всех вон выслали, и мы по просьбе их выйти принуждены были, для того что имело у них происходить тайное действие, при котором, кроме некоторых стариков и двух служителей, никому быть не должно. Однако же я упросил, чтоб они толмачу моему при том быть позволили, который рассказал мне, что у них происходило.
Сперва старики приказали служителям затопить юрту, а когда она истопилась, то служители принесли по горсти сухой травы и разбросали по юрте, потом всю юрту и полки устлали чирелами (травяными рогожами), в двух углах зажгли по жирнику, а напоследок все старики начали вязать тоншич и, поменявшись друг с другом, повесили оный на спицы, служителям отдали приказ, чтоб в юрту и из юрты никого не пускали, и юртеную дверь наглухо закрыли, а сами легли и имели между собою разговоры о промыслах звериных и рыбных.
Несколько времени спустя приказали они одному служителю за дверь пощупать, а после открыть, и принести из балагана рыбью щеку да целую рыбью ж голову, а самому ему на балаган ходить не велели.
Принесенные щеку и голову рыбью принял старик и, обернув в тоншич, нечто пошептал на них и сел у очага, а к нему приходили прочие старики и, потоптав объявленную щеку и голову, перейдя через огнище, возвращались на свои места. Потом служители вышли из юрты вон, и тем окончилось первое тайное их действие.
По прошествии двух часов собрались в юрту все мужики, бабы и малые ребята, которые того года или хворали, или тонули. Бабы всем мужикам и малым ребятам обвязали головы тоншичем и, дав им в одну руку тоншич, в другую сладкой травы, выслали вон из юрты.
При выходе обносили они сладкую траву вкруг лестницы и, взойдя на юрту, обошли вкруг оной три раза по солнцу, а после того, стоя на верху юрты, рвали мелко сладкую траву и тоншич и бросали в юрту, а перебросав, и сами входили и, сняв с себя тоншичевые перевязки, на огнище клали, и, потоптав ногами, те, которые хворали, отходили по своим местам; а которые тонули, те легли на огнище, и все то представляли, что они в то время как тонули, делали и кликали поименно, от кого тогда требовали помощи, которые, придя к очагу, из пепла их, аки бы из воды, таскали.
Напоследок принесена была рыбья щека и брошена на огнище с приговором «ту, ту, ту», и изломаны на обеих сторонах юрты по две рыбки-рогатки и разбросаны по полу.
Между тем служители, побывав на дворе, жирники загасили, чирелы, которыми юрта устлана была, собрали и расклали маленький огонь, а в него положили камень и, сжегши все перевязки, бывшие на головах у больных и у утопленников, приказали ребятам погасить оный каменьем. Таким образом тайное их действие окончилось, и того дня ничего больше не происходило.
На третий день поутру рано затопили юрту и положили перед огнем два пука сухой травы или соломы и прутьев, вместе связанных, и праздничные служители стали один у одного, а другой у другого пука.
Как огонь разгорелся, то они, поменявшись пуками, начали их развязывать и прутья роздали по мужчинам, из которых иные их мелко ломали, а иные в кольца вили с неким наговором. Солому всю перенесли на одну сторону очага и стали делать пома.
Что значит оный пом и для чего делается, того и сами камчадалы сказать или не умели, или не хотели, впрочем, сделали его наподобие человека, вышиною около полуаршина, а тайный уд приплели ему сажени в две и долее и положили его головою к огню, а тайный уд к потолку привязали.
Между тем как пома делали, несколько человек, взяв по одной травинке, выходили вон из юрты и, обтерев столбы у своих балаганов, возвратились в юрту и бросили оные в огонь, а с ними вместе и розданное прутье сожжено ж было.