ожив в оную жимолостных ягод или пьяницы, замазывают крепко и ставят в теплое место. И сие называют они приголовком, который киснет с превеликим шумом.
Знак его совершенства: как перестает греметь, тогда мочат они сладкой травы в больших кадях пуда по два и по три и квасят объявленным приголовком, и при всем поступают, как выше показано, а сие называют они брагою. Когда брага греметь перестает, тогда кладут оную в чугунные или медные котлы, накрывают деревянной крышкой, в которую вместо трубы обыкновенно вмазывается ружейный ствол, и гонят раку до тех пор, пока в ней есть кислость.
Сия рака крепостью подобна хорошему вину, чего ради и пьют оную за вино, не перегоняя в другой раз. А ежели перегнать, то вино столь крепко бывает, что можно травить железо. Делают же брагу и без приголовка, заквасив водою, в которой мочена негодная трава, что по выгнании вина в котлах остается.
Из трех пудов или и из двух с половиною выходит раки печатное ведро, которое из казны по 20 рублей продавалось. [Прежде сего во всяком дворе бывала винная продажа у кого вина бывало насижено, тот и сам пивал, и других паивал за соболи, а когда у того не ставало, то все перехаживали к другому, и с тем, у которого пили.
Таким образом мягкая рухлядь вся вкруг ходила, а как учреждена казенная продажа, то вся начала в казну доставаться целовальникам, ибо казаки, выпив все вино у себя, со всем на кабаки приходят и пропиваются.
Но с тех пор как учинилось запрещение, чтоб вина им не сидеть, не столько они разоряются, потому что в долг им не дают, а на то, что купить, не завсегда имеют, притом которые из них редко в кабак зайдут, ежели не пьяные, приходят с тем, чтоб допить, как им надобно, в меру, которая состоит в том, чтоб повалиться бесчувственным.]
Если кому неизвестны тамошние обстоятельства, тот, проведав о помянутом пространном казачьем житье, без сомнения, пожелает ведать, откуда получают столь великие доходы; чего ради сообщу я здесь для таких любопытных краткое о прибытках их известие.
С начала завоевания Камчатки имели они хороший случай богатиться: 1) от частых походов на немирных камчадалов, которых они покоряли военною рукою; 2) от ясачного сбора, при котором каждому рядовому казаку по несколько мягкой рухляди доставалось на пай, ибо каждый камчадал, кроме ясака, должен был дать им по четыре лисицы или соболя: одного зверя – сборщику, другого – подьячему, третьего – толмачу, четвертого – на рядовых казаков; а такие излишние поборы назывались у них чащинами, а в Якутске – беляком; 3) от торга с камчадалами, которым они при сборе всякие мелочные товары продавали или в долг отдавали дорогою ценою, [в том числе бывали такие бессовестные люди, что однажды задолжив камчадала, вечно должником почитали, ибо ежели камчадал не в состоянии бывал заплатить всего долга, то уплата его не почиталась в уплату, хотя бы на нем и один токмо соболь остался, а 30 уплачено было].
И хотя по бывшем следствии оные излишние сборы отвращены [и старинных долгов править не велено], однако повольный торг с камчадалами состоит за казаками. Они снимают товары у купцов и, развозя по камчадалам, продают им двойною ценою и выше, но не все на мягкую рухлядь, ибо берут они по цене и потребное к своему содержанию, как, например, лодки, сети, съестные припасы и пр.
И сие есть одно средство, что казаки в бесхлебных оных и всем скудных местах могут содержать себя жалованьем пеших казаков, которого денежный оклад 5 рублей да за хлеб денег по якутской цене, а каждому исправному казаку, кроме нужного к пропитанию, на одно платье летнее и зимнее, на собак и на военные припасы надобно не меньше 40 рублей на год, ибо пара куклянок продается по 6, по 7 и по 8 рублей, штаны теплые рубля по 2 и по 3, на торбасы зимние и летние, на шапку и рукавицы не меньше четырех рублей положить должно, на чулки шерстяные – рубль, на две рубахи пестрядинные или холстинные – 4 рубля, ибо там пестряди и холста по 4 аршина на рубль продается, на летние ровдужные штаны – 2 рубля, нарту самых плохих собак с прибором ниже десяти рублей достать не можно, винтовка по тамошнему месту немалой цены стоит, а пороха и свинца и за великие деньги достать не без трудности.
Глава 7. О подчиненных каждому российскому острогу камчатских и корякских острожках, о посылаемых к ним сборщиках и о других казенных камчатских доходах
Понеже выше сего показано, что российских острогов на Камчатке ныне пять, а есть ли к ним приписные камчатские и корякские острожки или нет, про то неизвестно, того ради сообщу я здесь известие, какие иноземческие острожки в бытность мою к трем старинным острогам, к Большерецкому, Верхне– и Нижне-шантальскому принадлежали, кто именно в них тойоны были, и сколько имели подчиненных, и каких окладов, а наконец, по сколько сборщиков из каждого российского острога, и в которые именно места отправлялись.
Большерецкий присуд, как выше сего писано, по берегу Пенжинского моря, от устья Большой реки к югу до реки Опалы, к северу до Воровской, по берегу Восточного моря от Авачи до Налачевой реки простирается, а всех острожков в тех местах, по переписным книгам, считается семнадцать, а именно[452]:
За сбором в помянутые места присылается ныне из Охотска ежегодно комиссар из тамошних служивых людей, который на Авачу и по Пенжинскому морю сам ездит, а с Опалы и из других посторонних острожков сами камчадалы в острог приезжают.
Сколько же ясака самому комисару добрать не случится, то по возвращении в острог посылает он от себя служивых за недобором, одного по Пенжинскому морю, другого на Авачу, третьего на Опалу, а иных к тем камчадалам, которые, оставив прежние жилища, поселились в ведении других российских острогов.
Прежде сего и курильцы состояли под Большерецким острогом, и туда посылался из Большерецка сборщик, но ныне из Охотска нарочный присылается. При каждом сборщике бывают писчик, толмач, целовальник да несколько человек служивых людей, которым казну караулить должно.
Ясак принимает комиссар при всех объявленных людях к совету их, который годен или негоден, причем толмач переводит, что надобно, писчик вписывает в шнуровые книги и дает отписи. Ясак отдается на руки целовальнику, а хранится за его ж и за комиссарскими печатями. И сие обо всех комиссарах разуметь должно.
К Верхнему Камчатскому острогу, которого ведомство от вершины Камчатки до Вытылгиной речки, по берегу Пенжинского моря от Конпаковой на север до реки Коврана, а по берегу Восточного моря от Кроноцкого носа на юг до Шипунского острожка простирается, принадлежат следующие острожки:
За ясаком в помянутые острожки обыкновенно посылались по три сборщика, один на Бобровое, другой на Пенжинское море, а третий по реке Камчатке, но ныне присылаемые из Охотска сборщики иногда по всем местам сами ясак собирают, а от себя уже посылают токмо за недобором.
К Нижне-Шантальскому острогу принадлежат следующие иноземческие острожки:
За ясаком в помянутые острожки посылаются по трое сборщиков, один на Тигиль, другой на Уку, третий на Карагинский остров; а живущие по реке Камчатке, яко подгородные, сами с ясаком в острог приезжают, который от комиссара принимается.
Всех камчатских острогов ясачный сбор с 2716 душ состоит из 34 бобров и кошлоков, из 17 сороков 26 соболей и из 1962 лисиц, к которому надлежит еще присовокупить до 100, например, бобров с островных и живущих на Лопатке курильцев, которого сбора по тамошней цене можно положить на 10 000 рублей, тем наипаче что иногда вместо красных лисиц приносятся в ясак соболи, сиводушки, черно-бурые, крестовки, а где бобры ловятся, там и бобры или кошлоки, а по иркутской цене вдвое или, свыше.
По ясачном сборе главный казенный тамошний доход от винной продажи, которого будет до трех или четырех тысяч. Подушного сбора с казачьих детей малое число, а других казенных доходов никаких при мне не было, ибо с купечества десятая выделяется в Охотском остроге. Но, может быть, ныне казенные оные доходы умножились – отдачею на откуп Берингова и других островов, где бобры промышляются.
Глава 8. О купечестве
К аково было на Камчатке купечество[453] с начала ее покорения, коим образом оно состояло за одними приказчиками и за служивыми, которые из Якутска присылались за ясачным сбором, и как у служивых торг бывал с камчадалами, оное уже из вышеописанного явствует, а здесь должно объявить особливо о том, с которого времени начали приезжать купцы настоящие, какие товары в тех местах похожи и какова прибыль от тамошнего торга.
Хотя мелочники езжали на Камчатку при сборщиках и с самого покорения Камчатки, однако их за купцов почитать нельзя, для того что они не столько пеклись о купечестве, сколько о службе, которую и наряду с казаками служили, а часто и команду получали над ними от приказчиков; особливо же что никто почти из них не желал казаком не быть, которое, однако, счастье случалось не всякому: ибо большая часть, невзирая на военную службу, остались под именем посадских, [которые там гораздо ниже казачьего почитаются,] и при первой ревизии в подушный оклад положены, как тамошние настоящие жители.
Уповательно, что тогда из столь отдаленного, нового и малолюдного места никого вывозить не велено было.
Настоящих купцов приказчики с довольным числом товаров начали приезжать сперва в Охотск, а потом и на Камчатку, в то время как Вторая Камчатская экспедиция в оные места переехала и, по многолюдству, был от нее великий расход товарам со столь великою прибылью, что некоторые мелочники, которые из России пришли на судах в работе, в шесть или семь лет сделались такими купцами, у которых торга до 15 000 и более.
Напротив того, некоторые от чрезвычайной той прибыли и свое потеряли, не хотя скоро выехать и желая больше обогатиться. Между тем, вдавшись в роскоши и не смея своим хозяевам явиться, там было и поселились, уповая, что и их, так как вышепоказанных, защитит от вывоза в свои места дальнее расстояние и малолюдство камчатских обывателей; однако в том ошиблись, к немалой пользе купцов, которые посылают в те места приказчиков.