Признаем на время даже этот оптимизм: должны ли были страны Запада, которые прошли в XIX веке этап развития, соответствующий этапу первых пятилетних планов, принести в жертву реальное освобождение мифу об идеальном освобождении? Там, где капиталистический или смешанный режим скованы в своем развитии, люди обращаются все к тем же аргументам, что и в слаборазвитых странах: безусловная власть одной группы, хозяйки государства, она единственная может сломить сопротивление феодалов или крупных собственников и ввести коллективное накопление. Там, где продолжается экономическое развитие или уровень жизни достаточно высок, зачем пролетариям реальные свободы (если пока есть частичные) приносить в жертву полному освобождению, которое странным образом смешивается со всемогуществом государства? Может быть, оно дает ощущение прогресса тем рабочим, которые не имеют опыта профсоюзов или западного социализма. С точки зрения немецких или чешских тружеников, которые знают реальные свободы, полная свобода всего лишь мистификация.
Когда пролетариат в большинстве своем следует за вождями, нацеленными на реальное освобождение, интеллектуалов левого толка одолевают глубокие сомнения. Может быть, они бессознательно разочарованы отношением рабочих, привлеченных более доступными преимуществами, чем грандиозными задачами. Художники и писатели почти не размышляют о британском лейборизме или шведском синдикализме, и они имеют право не уделять свое время исследованию достижений, во многих отношениях замечательных, которые тем не менее не привлекают внимания великих умов. В Великобритании руководители лейбористского движения, рабочие по своему происхождению, выказывают обычно больше скромности, чем управляющие, пришедшие из интеллектуальных профессий. Исключение составляет А. Беван[34]; он также был окружен интеллектуалами и секретарями профсоюзов, являющимися его первыми противниками.
Во Франции все происходит по-другому, где более влиятельные профсоюзы имеют секретарей, принадлежащих партии, где реформы проходят бесплодно. Там возникают противоречия, которые раздирают и восхищают экзистенциалистов, левых христиан, прогрессистов: как отделить себя от партии, воплощающей собой пролетариат? Как присоединиться к партии, более озабоченной служить интересам Советского Союза, чем интересам французского рабочего класса?
Говоря проще, проблема имеет разные решения. Если считать, что Советский Союз представляет вопреки всему дело пролетариата, то сторонники вступают в партию или сотрудничают с ней. А если, наоборот, считать, что реальное освобождение имеет лучшие шансы в западном лагере или что раздел территории Европы предлагает единственный шанс миру, а Франция географически находится на стороне стран буржуазной демократии, в этом случае ищут возможности избавить профсоюзы от влияния тех, кто честно находится на службе у Москвы. Наконец, можно искать среднюю линию прогрессизма внутри, а нейтралитета вне страны, не порывая с Западом. Ни одно из этих решений не требует метафизических умствований, ничто не превращает интеллектуала во врага пролетариата. Но при одном условии: решение должно быть принято в соответствии с исторической обстановкой, без ссылки при этом на марксистское пророчество.
Желание быть солидарным с пролетариатом свидетельствует о хороших чувствах, но вовсе не помогает ориентироваться в мире. В середине ХХ века не существует мирового пролетариата. Если вступить в партию русского пролетариата, приходится сражаться с американским пролетариатом, который объединяет по меньшей мере несколько тысяч коммунистов, неквалифицированных рабочих негров или мексиканцев, чтобы считать их за американский рабочий класс. А если вступить во французские профсоюзы с засланными коммунистами, они противостоят немецким профсоюзам, почти единым в противостоянии коммунистам. Но, если ссылаться на голосование большинства, Франция должна была бы стать в 30-е годы социалистической, в 50-е годы – коммунистической, а Англия осталась бы лейбористской.
Миллионы рабочих, занятых ручным трудом на заводах, не имеют стихийно единой воли или единого желания. В зависимости от стран и обстоятельств они выбирают насилие или уступки. Истинный пролетариат определяется не опытом, прожитым рабочими, но исторической доктриной.
Почему же философы, желающие найти конкретные факты, в середине ХХ века, после Второй мировой войны, находят их в марксистском пророчестве о пролетариате, именно во Франции, стране, в которой насчитывается больше крестьян и мелких буржуа, чем пролетариев? Путь Сартра к подобию коммунизма кажется диалектическим, содержит переориентацию «за» или «против». Человек склоняется к тому, чтобы считать разные «проекты» в конечном результате бесплодными. Радужное видение бесклассового общества следует за описанием «скользкого» общества, как у натуралистических романистов политический оптимизм охотно сочетается с описанием человеческих низостей: голубой цветочек будущего на навозе настоящего.
Экзистенциальный психоанализ как марксистская критика идеологий разоблачает доктрины, обнажая их грязные интересы, которые скрывались под словесным благородством. Такой метод рискует привести к чему-то вроде нигилизма: почему наши собственные убеждения кажутся нам более чистыми, чем убеждения других? Обращение к изъявлению воли, индивидуальной или коллективной, в стиле фашизма, находило выход во всеобщем отрицании. «Пережитая интерсубъективность» пролетариата или исторический закон находит выход в другом.
Наконец, философия экзистенциалистов – это моральное вдохновение. Сартра неотступно преследовала мысль об истинности, коммуникации и свободе. Любая ситуация, парализующая приход свободы, противна предназначению человека. Подчиненность одного человека другому искажает диалог между типами сознания, равными потому, что являются равно свободными. Этический радикализм в сочетании с незнанием общественных структур предрасполагает его к словесной революционности. Ненависть к буржуазии обращает его к обычным реформам. Пролетариат не должен входить в сделку с «негодяями», которые сильны своими правыми достижениями. Таким образом, философ, исключающий любую «всеобщность», снова вводит в обиход призвание рабочего класса, не осознавая противоречия, менее преодолимого, чем скрываемого.
Вдохновение христиан-прогрессистов носит иной характер, а дело их совести иногда даже трогательное. Оно не подходит для не-католиков, чтобы для тех не было обвинений в лицемерии или фанатизме. Меры, принятые против священников-рабочих, потрясли христиан, они также были использованы людьми, безразличными к религии, которые воспользовались случаем, чтобы подорвать авторитет церкви и, главное, вернуть ее к сотрудничеству с коммунистами, взывая к людям, проницательность, но не духовные качества которых поддерживают споры.
Первый факт, исходя из которого понимаешь положение христиан-прогрессистов, – это связь между большим числом французских пролетариев и коммунистической партией.
Так, автор «Jeuness de l’Eglise» («Молодость церкви»)[35] пишет: «Вы могли бы учитывать только влияние церкви, делающей добро для всех, и мы имеем в среде рабочих только нечто внешнее, удобное, но абстрактное и искаженное. Но мы также, чего бы это ни стоило, должны идти до конца. До конца, который ознаменовал бы собой, так сказать, органичную связь коммунизма со всем миром рабочих».
Почему эта связь является органичной? Автор книги не приводит исторических объяснений: слияние со временем профсоюзов с Народным фронтом, сопротивление, подрывная деятельность для освобождения – это причины, которые, истолковываемые буквально, объяснили бы все и повсюду. Коммунистическая партия совершила почти научное «открытие причин угнетения рабочего класса». Она организует этот класс по-другому, с упором на жестокость «для действий, отдаленный успех которых сто`ит больше, чем немедленные и частичные результаты». И наконец, коммунизм мог бы предоставить рабочему люду «философию, о которой Жан Лакруа писал с большой проницательностью, что – это постоянная философия пролетариата»[36].
«То, что мы ищем, – пишет далее Jeunesse de l’Eglise, – мы ищем страстно потому, что, если мы его не найдем, мы в отчаянии пойдем ко дну – это новая историческая сила, святая, хранимая от всех грязных делишек прошлого, способная выполнить то, о чем другие только думают и используют эгоистично. Но эта сила действительно существует: в ней мы видим насыщенность, рост потенциала по мере того, как события приближали нас к народу. Единственное, что достойно нашей надежды, – это мир рабочих… Нет, рабочие – не сверхчеловеки, не святые, и они иногда проявляют слабость перед мерзостями, когда великие сего мира подают пример, превращая их в добродетели. И тем не менее, несмотря на это, они несут в себе молодость нового мира – нового по сравнению с тем, который разлагается на наших глазах, но который через века и через пространства догонит цивилизацию, где деньги и капитал еще не все скупили и развратили»[37].
«Рабочие несут в себе молодость мира, коммунистическая партия с ними органично связана, но «продвижение вперед рабочих возможно только по планам и благодаря средствам, которые подсказывают рабочим условия их существования и борьбы, их борьбы»[38]. Отныне они, без колебаний, делают вывод: «рабочий класс снова станет христианским – мы в этом твердо уверены – но это будет только после того, как он сам, своими возможностями и направляемый имманентной философией, которую он несет в самом себе, завоюет человечество»[39]. И еще: «Человечество благодаря рабочему движению скоро обретет новую молодость»