Что нам постоянно повторяют редакторы Esprit? Что пролетариат – это носитель универсальных ценностей и его борьба, исходя из этого, является борьбой всего человечества. Откуда такие формулировки, которые смущенно выражают неопределенные чувства? Мы должны быть «благодарны Марксу за то, что он дал нам понять, что развитие философии связано с продвижением пролетариата, который ведет себя как носитель ценностей, которые превыше его самого». «По всем рассуждениям, продвижение вперед рабочего класса – это событие, которому сегодня нужно содействовать, чтобы учиться рассуждать»[42]. «Если пролетариат – носитель будущего, то, несомненно, мера его освобождения будет мерой освобождения для всех, а не свержения власти, которая заменила бы тиранию денег диктатурой обожествленного труда»[43].
А что такое «продвижение рабочих», в котором участвует (как он нас в этом убеждает) профессор философии? Повышение уровня жизни, усиление рабочих профсоюзов, общественное законодательство, гуманизация производственных отношений – да. Эти реформы не выводят рабочих в первые ряды. Рабочий, имея дело с материалами, занимается каждодневным трудом и может быть защищен от мерзостей тех, кто живет в словесном мире. Технический прогресс рабочего не «продвигает», он заменяет ручной труд машинным и физические усилия новыми знаниями. Ручной труд опускается ниже по социальной лестнице не из-за недостатков капитализма или социализма, но вследствие исторического детерминизма и внедрения прикладных наук в производство.
В определенном смысле продвижение рабочих – дело реальное. То время, когда неквалифицированные рабочие, отстраненные от всяких знаний, замкнутые в мелкие сообщества без всяких коммуникаций, остававшиеся чужими в историческом опыте, – это время прошло. Теперь люди умеют читать и писать, они живут вблизи крупных метрополий, сильные мира сего с ними заигрывают, чтобы править от их имени. Но – неизвестно почему – время народных масс – это также время империй, крупных хищников и заговоров. Убийства императоров или шефов полиции в темных углах дворцов происходит в ту же эпоху, что и триумфальное шествие Нюрнбергского процесса или первомайских демонстраций в Москве. Сила рабочих организаций вызывает нарастающую пассивность рабочих, взятых в отдельности. И с одной, и с другой стороны железного занавеса собственно рабочая культура угасает по мере того, как пролетарии «обуржуазиваются» и жадно потребляют ужасную литературу так называемой популярной прессы или социалистического реализма.
Более того, формулировки «продвижение рабочего класса», «тирания денег» и «цивилизация труда» достаточно двусмысленны. Можно догадаться о желаниях тех, кто их использует. Почему бы людям не отдать лучшее, что у них есть, в коллективное пользование, для блага идеала? Рискуя быть обвиненным в цинизме, я не думаю, что какой-либо социальный порядок мог бы довериться добродетели или бескорыстию граждан. Для того чтобы добиться максимальной производительности труда, сторонники плановой экономики давно установили неравенство заработных плат и даже прибыли: советский директор оставляет для себя бо́льшую часть фондов, в которых накапливаются излишки прибыли предприятий.
Возмущения против денег приводят к антикапиталистической и антибуржуазной литературе начиная со знаменитых страниц молодого Маркса. Одновременно левые приняли идеалом универсальные удобства, отвергнутые мыслителями, хранящими верность аристократическим цивилизациям. Враги современного мира, такие как Леон Блуа, Бернанос, Симона Вейль, вправе разоблачать власть денег. Но прогрессисты, возмущенные тем, что машинам не удалось за два века победить многовековую бедность, что классы и пролетарские нации не могут похвастаться равномерным распределением богатств, на что рассчитывают они? Если они не надеются на мгновенное преобразование прежнего человека, они должны лелеять надежду на чудесное увеличение доступных благ и в результате этого обещать самым энергичным, самым амбициозным возместить земные блага. Планирование, коллективная собственность подавляют некоторые формы выгоды, но не жадность ко всем удовольствиям этого мира. Короче, желание денег. Современная экономика, социалистическая или капиталистическая, неизбежно является монетарной экономикой.
Во всяком обществе существует меньшинство, безразличное к деньгам и готовое посвятить себя большинству в революционных партиях, но чаще всего это бывает при режимах, едва вышедших из революции, чем в устоявшихся режимах. Это меньшинство особенно слабое в цивилизациях, где на первое место ставится временный успех, успех в делах. Общественная природа мятежна по отношению к желаниям идеологов. Запрет, введенный для членов коммунистической партии, получать зарплату, более высокую (партминимум), чем зарплата рабочих, не продержался дольше всплеска энтузиазма. В процессе выполнения пятилетних планов к соцсоревнованиям прибавилась старая формулировка времен НЭПа: «Обогащайтесь». Коммунисты имеют право совмещать наслаждения и власть. Элита, объявляющая себя пролетарской, в компенсацию за услуги, которые она оказывает обществу, считает нормальным жить, как вчерашние аристократы. Возможно и даже вероятно, что советские граждане возмущены привилегиями своих директоров не меньше, чем американские граждане привилегиями своих капиталистов.
Но, скажут мне, ведь в Советском Союзе деньги не правят потому, что богатые не обладают властью. И это правда, они не обладают властью, связанной с богатством: правящий класс относит себя к партии и к идее. С точки зрения правящего класса, легитимность, о которой говорят подчиненные, имеет меньше значения, чем форма осуществления власти. С другой стороны железного занавеса и экономическая и политическая мощь находятся в одних и тех же руках, а со стороны Запада эти власти распределены между солидарными и соперничающими группами. Распределение власти есть первое условие свободы.
Революционеры от идеализма приписывают рабочему классу сверхчеловеческую миссию – покончить с настоящим злом индустриальных обществ. Но у них нет смелости заявить, что пролетариат по мере своего неизбежного «обуржуазивания» теряет свои добродетели, которые были доверены его призванием.
Неудовлетворенность, которую оставляет реальное освобождение, обыденная мудрость свободного синдикализма приводят к тому, что интеллектуалы становятся восприимчивыми к обаянию идеального освобождения. Реальное освобождение рабочего в Великобритании или в Швеции представляется им скучным, как английское воскресенье, а освобождение советского рабочего – чарующее, как прыжок в будущее или катастрофа. Хотелось бы, чтобы телевизионные приемники сняли с освобожденных пролетариев Москвы ореол мучеников.
Создается впечатление, что экзистенциалисты подпишутся под формулировкой Фрэнсиса Шансона: «Призвание пролетариата не в истории, оно должно преобразовать историю»[44]. Клод Лефорт также заявляет: «Потому что намечена основная цель – уничтожение эксплуатации – политическая борьба рабочих может только потерпеть поражение, если не добьется успеха»[45]. За неимением точного определения слова «эксплуатация», зададимся вопросом: с какого момента неравенство доходов или трудовой договор между предпринимателем и наемным рабочим начинает заключать в себе эксплуатацию? Это предложение двусмысленно. Каким бы ни было значение, которое ему приписывается, оно – ложное: пролетариат одержал частичный успех, но этот успех никогда не был полным. Ничто не указывает на то, что промышленные рабочие имеют задачу преобразовать историю.
Но что же указывает, по мнению философов и христиан, на такое уникальное предназначение? Страдание, которое свидетельствует о социальной несправедливости и человеческих бедах. Обездоленность пролетариата стран Запада в наше время должна затронуть нечистую совесть привилегированных слоев общества. А как по поводу того «прокаженного меньшинства», ставшего стыдом и символом нашего времени, – евреев, уничтоженных Третьим рейхом, а также троцкистов, сионистов, космополитов, жителей стран Балтии или Польши, преследуемых по велению генерального секретаря Коммунистической партии, узников концлагерей, обреченных на медленную смерть, чернокожих в Южной Африке, перемещенных лиц, неквалифицированных рабочих в Соединенных Штатах или во Франции? А если несчастье вызывает призвание, то сегодня оно перейдет к жертвам расовых гонений.
«Противоречие» между наемными рабочими в промышленности и предпринимателями – это то самое противоречие, которое в ХХ веке коммунизм все больше эксплуатирует в развивающихся странах потому, что в странах капитализма пролетариев не так уж много и они недостаточно революционны. Он добивается других успехов, когда разжигает национальные страсти и требования народов, над которыми в недавнем прошлом господствовали белые. ХХ век – это в бо́льшей степени время колониальных или национальных войн, чем классовая борьба в классическом смысле этого слова.
А то, что пролетарии как таковые менее склонны к жестоким действиям, чем нации, борющиеся за независимость, расы, которые считают низшими, этот факт легко объясним, если забыть школьные учения. Промышленные наемные рабочие подчиняются дисциплине труда. Иногда в период первоначального накопления капитала они восставали против машин или против своих хозяев, безработицы и дефляции. Такие бунты подвергают опасности ослабленные государства и правителей, готовых к отступлению. Организованные рабочие находятся под двойным подчинением – производственной системы и системы профсоюзов. Производительность одной и другой растет одновременно, производство создает больше товаров, а профсоюзы переводят все возрастающую часть в распоряжение наемных рабочих. При этом рабочие неизбежно смиряются со своим положением. А руководители профсоюзов без больших обид соглашаются с обществом, которое не отказывает им в участии во власти или в распределении прибылей.