главное в литературном факте, живописи или политических институтах определяется технологией, статусом собственности или классовыми отношениями. Заранее не устанавливают границ действия причины не потому, что они исключительны или непреодолимы, но потому, что все перемешано: общество выражает себя в литературе так же, как и в производительности; микрокосм отражает все. Но он (микрокосм) будет уловимым только по отношению к разнообразным точкам зрения только тогда, когда человек полностью не определит сам себя единственным вопросом и когда общества не будут создаваться по одному глобальному проекту.
Так же и историк, в отличие от социолога или философа, ищет целостность в меньшей степени в особых причинах, чем в характеристиках исторической личности, нации, культуры. Но какие они, исторические индивидуумы? И можно ли уловить по прошествии времен особенность индивида?
Никто не отрицает реальности европейских наций в начале ХХ века. Но это реальность неоднозначна. Однородность языка и культуры в Великобритании, Франции или Испании далека от того, чтобы быть полной. Несколько национальностей, определяемых по языку, образу жизни или культуре, не имеют в середине ХХ века государства, которое принадлежало бы только им. Например, на национальные Государства, суверенные в своих правах, жизни граждан и решения правительства влияют внешние события. Если говорить на языке А. Тойнби, нация не представляет собой вразумительной сферы для изучения. Становление Франции не отделяется от становления Англии или Германии, оно не является выражением единой души или по крайней мере той, которая постепенно проявляется в диалоге и обмене. Если говорить в абстрактных терминах, по поводу исторических целостностей возникают три вопроса относительно степени их независимости, последовательности и оригинальности. Два последних вопроса особенно интересуют целостности национального типа, первый же имеет важное значение, когда мы переходим в сферы, понятные для Тойнби.
На эти три вопроса О. Шпенглер отвечает утвердительно. Каждую культуру можно было бы сравнить с организмом, который развивается по своим законам и идет неуклонно к своему концу, заключенному в нем самом, и не способным ничего получить извне из того, что изменяет его сущность. Каждый из организмов будет выражать свою душу, не сравнимую ни с какой другой, от своего рождения до смерти в своих многочисленных творениях. Эти утверждения далеко опережают факты. Ассимиляция культур в один организм, если только она сводится к нечеткому сравнению, выделяет неверную метафизику. Определение своеобразия каждой культуры с помощью любых наук, даже математики, и абсолютное непризнание накопления или прогресса в развитии знаний приводит к пренебрежению очевидными фактами. Отрицание влияния того, что культуры воздействуют друг на друга, является совершенно случайным в то время, как заимствование орудий производства, идей, институтов не подлежит сомнению. Взятое буквально, основное положение книги отрицает само себя: оно сделает невозможной попытку, которая ссылается на нее.
Арнольд Тойнби вносит нюансы в ответы на три вопроса. В начале его «Постижения истории» цивилизации представлены как понятные сферы в отличие от наций. По мере того как развивается творчество, обнаруживаются такие контакты между цивилизациями, что в конечном итоге между нациями и цивилизациями, по крайней мере для автономного развития, различие кажется скорее незначительным, чем принципиальным. Внутренняя связь цивилизаций скорее утверждается, чем доказывается. Тойнби охотно повторяет, что различные элементы цивилизации согласуются между собой и что их нельзя изменить, не повлияв на другие. Но этим он скорее доказывает взаимозависимость, чем гармонию. В каждую эпоху цивилизация поддерживает элементы, заимствованные из прошлого, но не современные, свойственные духу реальности. Цивилизация принимает институты или творения, созданные другими. Но где граница между античной цивилизацией и цивилизацией западного или восточного христианства? Каковы связи между христианством и техническим веком?
Тойнби с трудом выявляет внутреннюю связь цивилизаций потому, что он неточно объясняет особенность каждой из них. Так в чем же состоит, что определяет особенность цивилизаций? В соответствии с текстами следовало бы ответить: религия. В некоторых случаях незаметна такая особенная религия: какие трансцендентные верования отмечены в Японии, а какие в Китае? Когда это заметно четко, как, например, в двух европейских цивилизациях – западнохристианской и восточнохристианской, Тойнби никогда не удается выявить единый дух и веру, и из этого он выводит особые черты бытия или судьбу исторического индивида. Неизвестно, является ли внешнее преобладание религии связанным с причинным порядком или оно передает иерархию ценностей, установленных толкователем между различными видами человеческой деятельности. Когда в последнем томе своего произведения Тойнби внушает, что на историческом горизонте произойдет слияние цивилизаций и единой церкви, последователь Шпенглера превращается во внучатого племянника Боссюэ[62].
С тех пор как устранены два метафизических постулата Шпенглера – органицистская[63] метафизика культур, догматическое отрицание универсальности разума и истины, – больше не существует препятствия на пути человеческой целостности. Автономия развития, внутренняя связь, особенность цивилизаций существуют в общих чертах в фактах, но не так, чтобы обнаружить одно определенное значение. Цивилизации по своей природе не отличаются от других исторических индивидуумов, они более автономны и, естественно, менее связаны, чем совокупности низших измерений, более, чем смежное расположение, и менее, чем совокупность.
Этот отрицательный вывод присоединяется к суждению, которое могло бы быть подтверждено непосредственно. Это проистекает из истории, как из индивидуальной человеческой жизни: она не представляет собой ни реального, ни многозначного, эмпирически наблюдаемого единства. Поступки индивидуума вписываются в многочисленные совокупности. Наши мысли, вовсе не зацикленные на них самих, содержат в себе наследие веков. За время одной жизни обнаруживается единый неизменный стиль, который легче почувствовать, чем определить. Биографии, сводя события к личности, внушают относительное постоянство характера, или, говоря более нейтрально, метод противодействия, и создают эстетическое впечатление единства, так же как психологи или психоаналитики внушают неоднозначное единство судьбы, с которой каждый смиряется, поскольку многое испытал на себе. А то, что мелкий буржуа из Экса стал также художником Сезанном, – это опытный факт: целостность человека и художника не является иллюзорной, она почти не поддается разумению.
Элементы коллективной истории являются, хотя и в меньшей степени, связанными друг с другом, как и эпизоды судьбы отдельного человека. Коллективность понимается начиная с ее инфраструктуры: с организации труда до создания различных систем вероисповедания; пути понимания, может быть, не встречают непреодолимых препятствий, а также время от времени не обнаруживают необходимой последовательности.
Говоря другими словами, целостность смысла не рассматривается вне определения ценностей или иерархии человеческой деятельности. Марксисты, которые считают, что «экономический фактор» несет эту унификацию, смущенно смешивают главенство причины и главенство интереса, они каждый раз неявно призывают последнее, когда им показывают границы первого. Шпенглер представляет себе это единство значения, он делает его только правдоподобным с помощью биологической метафизики. И наконец, Тойнби намеревается найти эмпирическим путем эквивалент шпенглеровской доктрины: действительно, автономия, связь, своеобразие цивилизаций постепенно растворяются в процессе исследования. Если история, которую он прочерчивает, в конечном итоге сохраняет определенную структуру, это значит, что философ постепенно заменяется историком и что диалектика империй и церквей, обитель земная и обитель небесная, направляет и организует повествование.
По сравнению с Богом каждая жизнь представляет на самом деле целостность значения потому, что все то единственное, что важно, – это игра в диалоге творения и Создателя, в драме, где играется спасение души. Экзистенциальный психоанализ претендует на аналогичную целостность в выборе, который делает само по себе каждое сознание: целостность не относится к одному поступку – сознание всегда остается свободным измениться – оно есть целостность значения, которое приобретает целая жизнь, рассматриваемая наблюдателем, относящаяся к единственной проблеме, равнозначной проблеме спасения в философии атеизма. Все похождения людей на протяжении их жизни имеют лишь один смысл по мере того, как все вместе ищут путь к спасению.
Логика вновь обретает то, чему учит последовательность доктрин: философия истории есть секуляризация теологии.
Общественные науки совершают первое действие философии: заменить грубые факты, бесчисленные действия, которые предлагаются наблюдателю, непосредственно или в документах образом реальности, определяемой проблемой, самой по себе образующей некоторую деятельность: экономика – это управление, которое в борьбе с природой пытается обеспечить коллективному сообществу средства выживания и преодоления бедности; политика – управление, стремящееся к формированию сообщества, которое пытается организовать совместную жизнь людей, а значит, определять правила сотрудничества и управления.
Такое различие не является реальным. Любая деятельность, которая создает или увеличивает групповые ресурсы, содержит политику, поскольку она требует сотрудничества индивидуумов. Кроме того, политический порядок содержит экономический аспект, поскольку он распределяет благосостояние между членами сообщества, налаживая гармонические связи при совместном труде.