Помимо такой прогнозируемости в неопределенные сроки или невозможности предвидеть в точные сроки можно ли установить причины, которые сделают неизбежными (но с переменной частотой) вооруженные конфликты между суверенными государствами? В настоящий момент нельзя догматически утверждать или отрицать возможность теории. Война кажется связанной со слишком большим количеством социальных явлений, чтобы можно было перечислить все явления, от которых она зависит. Общий факт состоит в том, что война отражает природу международных отношений. И надо было бы, вероятно, изменить суть этих отношений, чтобы устранить риск войны.
Характеристики населения – рождаемость, смертность, распределение по возрастам – очень удобны для лучшего прогнозирования: различных детерминантов (определяющих факторов) немного, они медленно меняют свое значение, на них почти не влияют внешние причины. Расчет, какими будут уже родившиеся возрастные категории, вперед на десять или двадцать лет содержит мало случайностей: формула «все явления к тому же однозначные» означает возможность отодвинуть вероятность военных катастроф, эпидемий, голода, а следовательно, внезапных изменений «надежды на жизнь». Демографическое прогнозирование на двадцать или пятьдесят лет является более проблематичным потому, что эволюция не всегда продолжается в одном направлении. При падении рождаемости – это видно на примере Франции – может последовать внезапный рост.
А по поводу экономического сектора, который чаще всего пытаются прогнозировать, можно сказать, что никакой метод или не будет полностью удовлетворительным, или не сможет достигнуть неоспоримых результатов. Краткосрочное прогнозирование в национальном плане предполагает знание основных переменных и изменений внутри системы. Такое прогнозирование редко содержит серьезные ошибки потому, что вне исключительных обстоятельств тенденция не меняется внезапно. Прогнозирование достигло бы полной точности только при известных в деталях бесчисленных схемах, по которым проходит продукция, а определимые переменные могут повлиять на общее движение товаров. Но такое прогнозирование осталось бы в любом случае неопределенным: согласно гипотезе, оно пренебрегает внешними нарушениями; человеческое поведение, особенно поведение предпринимателей, подчиняется коллективным и неожиданным реакциям доверия или недоверия.
Прогнозирование ситуации, с точки зрения логики, имеет тот же характер. В 1953 году специалисты не были согласны с надвигающейся американской рецессией и даже с обстоятельствами, которые ее вызвали. Дискутируют о природе и понимании теории положения: уязвимость, связанная с экономическим кризисом в состоянии полной занятости, будучи принятой, доказывает только, что переменная, которая приводит к перемене тенденции, будет всегда такой же, к какой не может быть применима математическая модель. Механизм снежного кома (автоматическое усиление расширения и спада) известен и, может быть, зависит от психологии потребителей, предпринимателей, министров, которая после рецессии постепенно восстанавливается. У каждого кризиса своя история. Взаимосвязь между всеми переменными экономической системы позволяет выбрать теорию, которая обнаруживает меньше упорядоченности, чем возможных последовательностей, между которыми события в каждом случае определяют то, что реализуется в данный момент.
Подтвержденное или опровергнутое краткосрочное или среднесрочное прогнозирование не вызывает принципиального вопроса. Скептицизм политиков так же неприятен, как и чрезмерная самоуверенность специалистов. Опытным путем будут известны пределы точности и уверенности предвидения, пределы, которые будут изменяться в зависимости от режимов.
Эти элементарные замечания приводят нас к проблеме, которая здесь очень важна: можно ли спрогнозировать эволюцию экономических режимов и переход от одного режима к другому? Можно ли доказать, что капитализм разрушится сам по себе, что социализм непременно сменит капитализм, особенно если не знаешь, когда и каким образом?
Непредвиденность американской ситуации за шестимесячный срок не означает непредвиденности исторического долгосрочного изменения. В зависимости от уровней события кажутся определенными при расчетных основаниях или подверженными бесчисленным влияниям. Может быть, оценка американского национального дохода через двадцать лет будет менее случайной, чем оценка показателя объема промышленного производства на двадцать месяцев вперед (хотя прогноз на срок до двадцати лет предполагает, что не произойдет никаких потрясений, что в период войны или революции вызывает серьезные оговорки). Остается узнать, относятся ли внутренние преобразования или крах режима к разряду ожидаемых фактов, так сказать, определяемых немногими причинами с заметными результатами.
Предположим, что режим, управляемый поисками выгоды и решениями, принятыми миллионами потребителей, достаточно неустойчив, он в этом не существует, он продолжается. Чтобы доказать его саморазрушение, надо сначала уточнить обстоятельства, в которых режим будет парализован, затем показать, что эти обстоятельства происходят вне независимости от режима. Закон, гласящий о конъюнктурном понижении нормы прибыли, представляет попытку этого порядка, но это в настоящее время не больше чем курьез. Эта попытка на самом деле предполагает, что прибыль будет отчисляться с одной прибавочной стоимости, другими словами, части стоимости, которая соответствует стоимости рабочей силы. Надо признать закон стоимость – труд, марксистскую концепцию заработной платы и прибавочной стоимости, согласиться с положением, по которому норма прибыли сокращается по мере того, как уменьшается часть переменного капитала. Формирование средней нормы прибыли помешало бы признать, что замена рабочего машиной сократит возможность прибыли. Столько необходимых предположений, чтобы примирить теорию с опытом, побуждают к отказу от самой теории.
Закон о конъюнктурном понижении нормы прибыли не позволит утверждать, что капитализм неизбежно разрушит сам себя. Влияния действительно стремятся замедлить понижение нормы прибыли (например, снижение стоимости товаров, необходимых для поддержания рабочего и его семьи). В рамках, очерченных «Капиталом» Маркса, объем прибавочной стоимости увеличивается при увеличении количества рабочих. Но неизвестно ни с какой скоростью уменьшается норма прибыли, ни какова минимальная норма, необходимая для выживания режима.
А то, что нет теории неизбежного краха капитализма, ничего не доказывает о его шансах на будущее. Теория обычно сводится к упрощенной модели. Без особого труда строятся модели непрерывной гармонии (либералы построили их много). Пессимисты с трудом создают модели, которые подтверждают их мрачные перспективы: если бы капитализм главным образом был определен противоречивой моделью, он никогда не стал бы существовать. Пессимисты – не теоретики, они историки, они видят впереди неизбежный упадок.
Таким образом, экономисты, которые говорят о созревании, полагают, что развитие американской экономики создало ситуацию, в которой полная занятость стала если и невозможной, то менее затруднительной. Маркс считал, что поиск прибыли – души и принципа системы – приводил к истощению источника прибыли. Еще недавно некоторые экономисты, наблюдающие исчезновение границ, замедление роста населения, сокращение выгодных капиталовложений по мере развития средств производства, были расположены к опасению, что отношение между малоприбыльной выгодой капитала и процентом прибыли было таким, что оно сохраняло постоянным процент безработицы.
Двадцать лет назад доктрина о созревании – современная версия саморазрушения капитализма – была в моде. Сейчас этого нет: развитие американской экономики склоняет к оптимизму. Понятно, что в определенный момент рыночный режим будет тормозиться сокращением количества выгодных капиталовложений. Возможности инвестиций, создаваемые техническим прогрессом, станут более редкими и более трудными для использования, чем обычные возможности начального периода индустриализации, создание автомобильных и железных дорог или автомобильных заводов. Даже при таком предположении экономисты не претендуют ни на пророчество, ни на вывод об апокалиптическом крахе капитализма, ни на неизбежность всеобщего планирования, но только на необходимость вмешательства общественных властей (понижение процента прибыли, государственных инвестиций)[68].
А подсказывает ли опыт, что рыночные механизмы будут вытесняться планированием по мере того, как капитализм достигнет зрелости? Российская экономика, по выражению прибыли на «душу» населения, «на одного рабочего», или при распределении рабочей силы между тремя сферами, примерно на полвека моложе, чем американская экономика, но российская подчиняется центральному планированию, а американская – нет. Распределение режимов в мире в середине ХХ века – это исторический факт, но не заслуга экономического периода[69].
Внутри самих экономических систем, которые остаются в основном капиталистическими, грозит ли развитию капитализма период зрелости? Есть аргументы в защиту этого положения: государство берет на себя ответственность за благосостояние и полную занятость, обязательную экономию (исключая бюджетную и самофинансирование), заменяющую личную и непосредственную бережливость, фиксированные цены, управляемые или гарантированные органами государственной власти, становящимися все более многочисленными и т. д. А то, что вмешательство государства развилось в ХХ веке во всех капиталистических странах, это не вызывает сомнения, но роль государства непропорциональна экономической зрелости стран. Национализация не является адекватным результатом технико-экономического развития, ее установление происходит при посредстве политики и демократических институтов. Социализация экономики являлась историей, различной для каждой нации, управляемой несколькими основными явлениями, среди которых всеобщее избирательное право, а также увеличение производительности и накопление твердой ставки капитала на крупных предприятиях.