Любой человеческий поступок является выбором между несколькими возможными, ожидаемыми ответами, не противоречащими ситуации: последовательность поступков понятна, но не необходима. Следовательно, если это привязывается к восстановлению события как такового, то история есть, по сути, разнообразие с выравниванием на протяжении времени. Но история как таковая не является ни прогрессом, ни упадком, ни бесконечным повторением тех же самых совокупностей. По меньшей мере только опыт способен показать, в какой степени или в каких областях события организуются либо в последовательном, либо в циклическом развитии.
В этом плане предвидения того же вероятностного характера, как и объяснения, возможны и легитимны. Если несколько раз обращали внимание на разложение режима, проанализировали причины этого разложения и если обнаруживаются в режиме одного и того же типа те же признаки болезни, то можно отважиться без уточнения даты сделать прогноз подобного развития с похожим завершением. Или, кроме того, мысленно можно продолжить частичную последовательность, причины которой предположительно продолжат действовать. На эти предвидения, когда речь идет о направленном или циклическом движении, влияет коэффициент неопределенности. Но тенденция может измениться на противоположную: огосударствление экономики, свидетелем которой мы являемся в ХХ веке, может быть, не будет иметь продолжения в ХХI веке. Развитие производительности, может быть, прекратится после военного краха или при безграничной экспансии бюрократии. Британская демократия показывает достаточно своеобразных возможностей для того, чтобы избежать заранее предрешенного разложения.
Последовательная смена творений в отличие от последовательности поступков содержит значение, которое возможно выделить из теории: отношение творений между собой на самом деле зависит от неминуемого окончания деятельности, выражением которой они являются.
Достижения науки организуются в единое целое в настоящем, в котором находят свое место и предыдущие достижения. Научная истина при последовательном приближении к ней является актуальной сегодня, как и в тот день, когда она была задумана в первый раз. Каким словом можно назвать такую историю науки именно в качестве науки? Накопление, прогресс, разработка? В любом случае ответ зависит от особого смысла научной сферы, но не от обстоятельств, в которых она развивается.
И только исследование прошлого позволит нам установить, каким образом на самом деле развивалась наука, в какое время благодаря какому человеку математическая или физическая теория была изложена в первый раз, когда прошел опытное испытание закон, выраженный математически. История науки в качестве последовательности поступков не имеет никакой привилегии по сравнению с историей других поступков. Но отношение между истинами, открытыми вчера, и актуальной системой зависит не от исторического расследования, а от философского анализа.
Взаимодействие ученых и институций, идей и экономических структур может способствовать взаимному объяснению сознаний и поступков, выразившихся в социальной области. Что касается науки, направление исследований, философская интерпретация результатов и ошибок становятся понятными с помощью разнообразных влияний или среды. Но такие виды объяснений никогда не смогут исчерпать значения конкретного творения в качестве творения. Обстоятельства объясняют, что были проведены поиски, но не было найдено верного решения. Эти обстоятельства не определяют открытия истины в том плане, в котором преимущество вооружения определяет победу армии. Обстоятельства не связаны с этим открытием, как военная ситуация 1941 года не связана с решением Гитлера начать операцию «Барбаросса». Верное решение проблемы или формулирование закона не является ни следствием причины, ни реакцией на ситуацию, оно возникает из способности суждения, имеющегося у историка как у исторической личности, которой события или благоприятствуют, или парализуют, ориентируют или уводят в другое направление, но не вынуждают[72].
В каждой специфической области различие между деяниями и творениями принимает другое значение. Аналог истины в искусстве есть качество. Говоря об особенностях искусства, шедевр невозможно объяснить именно таким образом. Актуальность шедевра может быть противоположна актуальности истины. Истина имеет значение во все времена потому, что у нее в определенном смысле есть единственное, навсегда приобретенное значение. А шедевр имеет значение на все века потому, что он имеет неисчерпаемое значение, потому, что для каждого времени имеет свой человеческий аспект.
Шедевры не врастают во все главное по типу научных предположений, и, может быть, каждый из них является в своем значении самым настоящим выражением личности – художника, школы или общества. Несмотря на их своеобразие, творения не меньше связаны друг с другом. Техник находит решения, заданные для задач, поставленных перед всеми архитекторами. Пропорции, форма, композиция Парфенона задают постоянные уроки, даже если каждое поколение по-другому интерпретирует его духовное послание. Тождественность поиска и средств создает между моментами живописи и архитектуры глубинное родство, которое освящает, единство особого мира и несравненное значение каждого творения и многозначные связи между различными произведениями.
Творения в их особом смысле появляются, с точки зрения историка-специалиста, как выражение сообщества, закон которого есть в меньшей степени имитация или борьба, чем диалог. Творец продолжает тех, которые были до него, даже когда в своей профессии он противостоит им. Объединение ученых, художников или философов никогда не отрывалось от общества, отражающего их стремления и конфликты, идеал или реальное существо. Это объединение больше не смешивается с обществом даже тогда, когда мыслители или созидатели считали себя на исключительной службе коллектива. Не потому, что религиозные или политические убеждения художника часто не вдохновляют усилия творца: когда творец достигает высокого качества, вписанного в особый мир, в котором действуют даже те, которые не осознали своей особенности. Скульпторы соборов вовсе не нуждались в том, чтобы принадлежать к сообществу художников и думать о понятии искусства.
О чем бы ни шла речь – о науке или искусстве, – история творений сильно отличается от истории событий: значение самой истории вытекает из характеров особой вселенной.
Отношение между двумя моментами истории наук может быть понято на схеме событий: открытие бывает случайным или необходимым, приписываемым одинокому гению или подготовленным работой коллектива. Или же это отношение понимается в плане значительных содержаний: открытие задним числом принимает вид рациональности. Не надо доказывать, что Ньютон неизбежно сформулировал бы закон всемирного тяготения именно в то время и в той форме, в которой он это сделал. Задним числом историк склоняется к тому, чтобы описать рациональное развитие фактов, известных благодаря закону, который ими управляет.
Развитие науки не относится к категориям случайного детерминизма, наука понятна сама по себе, ее не надо ни сводить к главному отношению, ни встраивать в главную совокупность. Смена последовательностей художественных стилей или философских школ соответствует пониманию, которое не достигает необходимости математического доказательства, но выходит за пределы возможности решения. Может ли предсказание будущего ссылаться на рациональность сверхчувственной вселенной?
Невозможно предвидеть ни становления науки, ни возникновения искусства. Из этого не следует предположения, что всеобщая история сравнима с историей одного из особых миров и с легитимностью предвосхищения. Но существует большее. В предыдущей главе мы показали двусмысленность исторической совокупности. Ссылка на единственный фактор предполагала бы одностороннее определение, которое непостижимо. Экзистенциальная совокупность является приблизительной и случайной. Единственная законная интерпретация совокупности, которая не отменяет ни случайный характер детерминизма, ни множественность значений, есть та интерпретация, которая привязана к единственной проблеме, относящейся к определяющей части человеческой судьбы. Если проблема содержит решения, каждое из которых есть необходимое условие следующей проблемы. А если, наконец, содержится радикальное решение, история становится совокупностью в смене последовательностей: привилегированное положение придаст смысл этой совокупности.
Такова на самом деле основная идея гегельянской системы. Параллелизм, допускаемый между диалектикой категорий и диалектикой обществ, придает смене режимов необходимость, аналогичную той, которая связывала категории друг с другом. История философии как таковая есть философия истории; идеи, которые люди создают себе из окружающего мира и из самих себя, представляют собой моменты становления духа. В конце концов, дух воспримет сознание природы и самого себя.
Философии истории различаются в зависимости от особого мира, который они принимают за образец. В сравнении с произведениями искусства различные цивилизации будут замкнуты каждая в своем своеобразии, но в бесконечном диалоге между собой. По сравнению с этапами науки цивилизации следуют друг за другом по законам неумолимой логики. В соответствии с диалектикой последовательность цивилизаций сравнима с последовательностью философских идей.
На самом деле, мы увидели, формально можно определить, самое большее, конечное состояние, а еще надо задать как гипотезу разумное призвание человечества. Это конечное состояние в череде обществ задним числом не обнаруживает необходимого порядка. Приблизительный порядок, который исходит из накопления документов и фактов, соответственно объясняется случайным детерминизмом, непредвиденными столкновениями между ситуациями и личностями, природной средой, притяжением коллективов и инициативой некоторых людей.
Чтобы провести долгое ученичество человечества через усилия к относительному изобилию, надо привести к бедности будущее коллективных сообществ. На протяжении веков средства производства мало изменились: можно ли отбросить в небытие возведение и гибел