[86]. Многие сожалели, что суд вынес приговор за совершенные действия в то время, когда Советский Союз был еще страной-союзницей, а не врагом. Длительное пребывание в тюрьме сделало исполнение приговора еще более жестоким и затронуло чувства многих. Но несомненно, легальный приговор суда требовал выражений сожаления или неодобрения (если согласиться с вердиктом суда присяжных), но не злобного изобличения моралиста. Однако вина Розенбергов была по крайней мере весьма вероятной. Коммунистическая пропаганда получила это дело только через несколько месяцев после процесса, когда руководители партии были сначала убеждены, что борцы, обвиненные в шпионаже при передаче атомных секретов, до конца отрицали участие в этих действиях, которые любой хороший сталинский суд посчитал бы законными. Пропаганде удалось представить судебной ошибкой приговор, суровость которого, повлиявшая на атмосферу в момент процесса, не учитывала их мнение в момент процесса. Успех кампании во Франции меньше объясняется заботой о правосудии или эффективности методов психотехники, чем желанием обвинить Соединенные Штаты.
Парадокс усиливается еще и тем, если подумать, что многие считают, что ценности, которые исповедуют Соединенные Штаты, вовсе не отличаются от тех, которые их критики не перестают провозглашать. Низкий уровень жизни рабочих, неравенство положений, экономическая эксплуатация и политическое подавление – таковы пороки общественного порядка, которые изобличает левая интеллигенция. Этому она противопоставляет повышение уровня жизни, сокращение различий между классами, расширение личных и профсоюзных свобод. Однако официальная идеология США и защитники Аmerican way of life (американского образа жизни) могут, не хвастаясь, утверждать, что их страна приблизилась к цели, может быть, больше, чем какая-либо другая.
Желают ли европейские интеллектуалы Соединенным Штатам полного успеха или поражения? Определенно, они обвиняют их, особенно за противоречия между идеей и реальностью, при которой черное меньшинство является примером привилегии и символа. Однако вопреки глубоко укорененным расовым предрассудкам дискриминация смягчается, а положение черных улучшается. Борьба в американских душах между принципом равенства людей и цветным барьером заслуживает понимания. На самом деле, левые европейцы питают к Соединенным Штатам неприязнь, особенно за то, что они добиваются успеха, не следуя методам, соответствующим любимой идеологии. Процветание, могущество и стремление к единообразию условий – эти результаты достигнуты скорее за счет частной инициативы и конкуренции, чем за счет вмешательства государства, другими словами, за счет капитализма, который всякий интеллектуал благородного происхождения считает своим долгом не понимать, но презирать.
Успех, достигнутый опытом, американское общество воплощает не с помощью исторической идеи. Простые и скромные идеи, которые США продолжают поддерживать, в Старом Свете вышли из моды. Соединенные Штаты остаются оптимистами на манер европейского XVIII века: они верят в возможность улучшить судьбу людей, они не доверяют коррумпированной власти, они тайно враждебно настроены к власти, к претензиям некоторых знать лучше рецепт спасения, чем обычный человек – common man. У них нет места ни для революции, ни для пролетариата, у них есть только экономическое развитие, профсоюзы и Конституция.
Советский Союз закабаляет, проводит чистки среди интеллектуалов, по крайней мере он принимает их всерьез. Именно интеллектуалы создали грандиозную и сомнительную доктрину для советского режима, из которой бюрократы сделали государственную религию. Еще в наше время, дискутируя о классовых конфликтах и производственных отношениях, они одновременно получают удовольствие от радости богословских дискуссий, строгого удовлетворения от научной борьбы мнений и упоения размышлениями об универсальной истории. Анализ американской реальности никогда не доставит удовольствий подобного свойства. Соединенные Штаты никогда не терзают своих интеллектуалов, чтобы вызвать у них волнующее очарование от террора; некоторым из них они временно предоставляют славу, сравнимую со славой кинозвезд или игроков в бейсбол, но большинство из них остается в тени. Интеллигенция лучше переносит гонения, чем безразличие.
При таком безразличии добавляется другая, лучше обоснованная претензия: цена экономического успеха часто кажется слишком завышенной. Зависимость от индустриальной цивилизации, жесткость человеческих отношений, могущество денег, пуританская составляющая американского общества задевают интеллектуала европейской традиции. И они необдуманно приписывают действительности или, скорее, словам, которые они не любят, издержки, может быть, неизбежные, может быть, временные, о приходе к власти масс. Они сравнивают массовые журналы или продукцию Голливуда с высококачественными произведениями, доступными пониманию привилегированных людей, но не с чтивом, еще недавно предназначенным для обывателя. Ликвидация частной собственности на средства производства не изменит вульгарности фильмов или радио.
Кроме того, там интеллектуалы являются большими антиамериканцами, чем широкая публика, которая в Англии, например, трудно обходится без американских фильмов. Но почему интеллектуалы не признаются сами себе, что их меньше интересует уровень жизни рабочего, чем утонченность произведений и образа жизни? Почему они цепляются за демократический жаргон в то время, когда сами изо всех сил стараются защитить подлинно аристократические ценности от вторжения серых людей и массовой продукции?
Диалог между французскими и американскими интеллектуалами является тем более трудным, что ситуация у американцев во многих отношениях точно противоположная.
Количество дипломированных специалистов или профессиональных гуманитариев – и абсолютно и относительно – больше, чем во Франции, потому что оно увеличивается с экономическим прогрессом. Но теперь интеллигенция США в качестве типичного представителя имеет не ученого или писателя[87], но эксперта – экономиста или социолога. В США больше доверяют технарю, чем культурному просвещенному человеку. Разделение труда постепенно происходит даже в литературной сфере. А отличается ли масштаб авторитета, в соответствии с которым распределяются профессии умственного труда в США, от того, который имеется в Великобритании? За неимением точных исследований на этот вопрос трудно ответить определенно. В любом случае внутри той же самой страны иерархия, вероятно, варьируется в зависимости от групп. Каждая профессиональная среда имеет свою собственную иерархию. Простой массовый факт говорит сам за себя: романист или философ, которые во Франции остаются на первых ролях, не накладывают печать своей личности или словаря на американскую интеллигенцию.
Если левобережный Париж считается раем для писателей, Соединенные Штаты могли бы в этом смысле называться адом. И тем не менее формулировка «Назад в Америку» служит эпиграфом для истории американской интеллигенции последних пятнадцати лет. Франция восхваляет своих интеллектуалов, которые проклинают ее, а Соединенные Штаты не делают уступок своим интеллектуалам, которые, несмотря на это, восхваляют ее.
В обоих случаях побудительная сила остается той же самой: французы реагируют на унижение своей страны, американцы – на величие своей нации, и те и другие в глубине души остаются националистами, тоскуя по реваншу или объединяясь вокруг былой славы. Любопытно, но в Соединенных Штатах в том же самом 1953 году увидели, как разразилась полемика по поводу яйцеголовых, а в журнале «Партизан ревью» появились статьи «Америка и интеллектуалы». Последняя обнаруживала у профессионалов умственного труда явление «великоамериканского» патриотизма, первая – скрытую враждебность значительной части общественного мнения к людям идей.
Слово «яйцеголовые» имеет туманное происхождение – его приписывают нескольким создателям, – но оно получило ошеломляющий успех. В течение нескольких дней это слово облетело все Соединенные Штаты: газеты, еженедельники, иллюстрированные журналы публиковали статьи, в которых выступали «за» или «против» яйцеголовых. Полемика была приурочена к предвыборной кампании: утверждалось, что окружение Эдлая Стевенсона состоит из типичных представителей яйцеголовых, и республиканцы пытались скомпрометировать демократического кандидата, отождествляя его с ними. А так как полемика велась журналистами или писателями, которые были в социологическом смысле не меньшими интеллектуалами, чем те, кто их разоблачал, остается уточнить, какие черты делают из писателя или профессора презираемого всеми «яйцеголового».
Может быть, будет неплохо позаимствовать это определение у Луиса Бромфилда[88], одного из самых больших интеллектуалов среди антиинтеллектуалов. «Человек фальшивых интеллектуальных устремлений, часто профессор или протеже профессора, лицо абсолютно поверхностных знаний. Сверхэмоциональный и женоподобный в реакциях на любую проблему. Высокомерный и избалованный, тщеславный и презрительно относящийся к опыту более рассудительных и компетентных людей. Особенно путанный в манере мыслить, погруженный в мешанину сентиментальности и неистового следования учениям церкви, сторонник доктринерского социализма и либерализма Центральной Европы, в противовес греко-франко-американским идеям демократии и либерализма. Подверженный старомодной философской морали Ницше, философии, часто приводящей его либо в тюрьму, либо к бесчестью. Самовлюбленный педант, настолько приверженный рассматривать проблему под всеми углами так, что потом окончательно запутывается и все выкидывает из головы. Анемичное кровоточащее сердце»[89].
В этом определении суммируются классические обвинения, постоянно выдвигаемые против интеллектуалов: они претендуют на большую компетентность по сравнению с обычными людьми; им недостает мужественности, решительности; в силу видения всех аспектов проблемы они не улавливают основного и становятся неспособными принять решение (крайнюю форму аргумента отмечает намек на гомосексуальность). И наконец, идеологию «яйцеголовых», которые находят удовольствие в смягченном марксизме, расчищающем путь к коммунизму, определяет центральноевропейский социализм доктринерского характера. Этот тип полемики не ограничивается Соединенными Штатами. «Пустые мечтатели», «фантазеры», «книжные черви», «оторванные от реальности идеалисты» – вот классические оскорбления, которые отец буржуазного семейства бросал своему сыну, желающему посвятить себя карьере в области литературы или искусства. В этих же выражениях думают (если не высказываю