может считаться основоположником и хорошим католиком, каким он и был. Он в большей степени интересовался покорением природы, чем размышлениями о сверхъестественном. Марксисты II или III Интернационала охотно повторяют, что религия – дело частное, но они считают организацию гражданского общества единственным серьезным делом. Перенос страстей логически следует за перемещением центра интересов. Люди убивали друг друга, чтобы определить, какая церковь достойна миссии интерпретировать священные тексты и совершать таинства, но какая партия или какой метод предложили лучший шанс распространить по этой юдоли слез материальное благополучие для всех.
Демократия или национализм действительно вызывают не менее страстный пыл, чем бесклассовое общество. В эпоху, когда высшие ценности связаны с политической реальностью, люди с не меньшим фанатизмом служат национальной независимости, чем якобы идеальному порядку. В этом неопределенном смысле все политические движения, которые потрясают современную Европу, имеют религиозный характер. Но тем не менее там не найдется сути религиозной мысли. В этом отношении коммунизм уникален.
Марксистское пророчество, и мы видели это, соответствует типичной схеме иудео-христианского пророчества. Любое пророчество несет осуждение действительности и рисует образ того, что должно быть и будет, выбирает личность или группу, чтобы преодолеть пространство, отделяющее недостойное настоящее от лучезарного будущего. Бесклассовое общество, которое принесет общественный прогресс без политической революции, можно сравнить с тысячелетним царством, о котором мечтали милленаристы[100]. Бедствия пролетариата доказывают его призвание, а Коммунистическая партия становится церковью, которой противодействуют буржуазные язычники, отказывающиеся услышать благую весть, и социалисты-евреи, не признавшие революцию, о приближении которой они сами столько лет заявляли.
Поношения или предвидения можно перевести в понятные слова. Производительные силы, развивающиеся благодаря науке, поставленной на службу промышленности, пока обеспечивают приличные условия жизни только меньшинству населения. Скоро развитие техники в сочетании с изменением формы собственности и управления создаст для всех людей блага изобилия. Они с легкостью переходят от марксистского пророчества к «великой надежде ХХ века», от революционной веры к теории экономического прогресса.
Каким образом пророчество перекинется либо к разумному взгляду на становление современных обществ, либо к псевдорелигиозной догме?
Или оно может придать гибкость этой теории и принять ее в качестве творения перестройки, называемой взаимодействием всех жертв капитализма, всех тех, кто, лично не пострадав от режима, видит в нем пороки и хочет их устранить. Призвание пролетариата все-таки не исчезнет, оно перестанет быть исключительным. Благодаря их количеству, их страданиям промышленные рабочие будут призваны к выдающейся роли для гуманизации технократических обществ. И они будут не единственными, кто подвергается несправедливости и будет ковать будущее.
А может быть, без всякой конкуренции на словах усилится пролетарская особенность коллективного спасителя и партии, его представляющей. Необходимо и достаточно, чтобы партия была провозглашена авангардом пролетариата, каким бы ни было количество промышленных рабочих на самом деле, реально участвующих в действиях партии. Это сближает ее с церковью, посланником спасения. И кто бы ни пришел в нее, он сразу же получал крещение: именно церковь выражает главную волю пролетариата; не-пролетарии, которые им подчиняются, тоже участвуют в этом деле, а настоящие пролетарии, отказывающиеся идти за ними, больше не относятся к избранному классу.
Первый метод, метод социал-демократии, – это в общем смысле мирные реформы и демократия. Коммунистический метод – это насилие и революция.
На первом направлении пророчество деградирует в обычных диспутах, различаясь от страны к стране; марксизм разлагается на свои составляющие элементы, исторические предположения, экономические предпочтения. На втором направлении партия-церковь превращает доктрину в догму, выбирает схоластику; воодушевленная яркой жизнью, она объединяет огромные когорты сторонников.
Для того чтобы система коммунистической интерпретации никогда не давала сбоя, пролетарские представители партии не должны проявлять ни исключений, ни сдержанности. Этот указ, в свою очередь, обязывает отрицать неоспоримые факты, подменять реальные и многочисленные конфликты борьбой, стилизованной под коллективную, определенную ее функциями в заранее записанном предназначении. Из этого возникает схоластика, которую мы встречали несколько раз на предыдущих страницах. Бесконечные рассуждения об инфраструктуре и суперструктуре, различие между тонким и грубым смыслами, устная согласованность между пророчеством и точно противоположными историческими событиями, отказ от объективности, подмена грубых событий (взятие власти большевиками в 1917 году) историческим значением события (пролетарская революция).
Социал-демократы отказались от этой схоластики, они не ищут возможности совместить факты и вчерашние предвидения, не пытаются вместить бесчисленное богатство человеческого общества в несколько концептуальных рамок, но в то же время они теряют авторитет системы, уверенность в придуманном будущем. Коммунисты же, наоборот, стараются увязать каждый эпизод своих действий со всеобщим ходом истории, самой истории естественной философии. Они всё знают, они никогда не ошибаются, а искусство диалектики позволяет совместить любой аспект советской реальности с доктриной, легко прогибающейся во всех направлениях.
Соединение пророчества и схоластики вызывает чувства, подобные религиозным чувствам: веру в пролетариат и историю, милосердие к тому, кто сегодня страдает, а завтра будет победителем, надежду, что в будущем наступит пришествие бесклассового общества. Не эти ли околобогословские добродетели возникают у борца за великое дело? В этом случае он меньше привязан к истории, чем к церкви, у которой связи с Мессией постепенно ослабляются. Остается надежда на будущее, которое из-за невозможности наступления с помощью стихийных сил придет посредством насилия. Милосердие для страдающего человечества ожесточается вследствие равнодушия классов, наций или индивидуумов, приговоренных диалектикой. Сегодня и надолго коммунистическая вера оправдывает все средства, а коммунистическая надежда запрещает соглашаться с тем, что к Царству Божьему ведет несколько дорог, а коммунистическое милосердие не оставляет даже врагам права умереть с честью.
Скорее сектантская психология, чем всеобщая церковь. Борец убежден, что принадлежит к небольшому числу избранных, ответственных за всеобщее спасение. Верующие, привыкшие следовать за линией партии, покорно повторяя последовательные и противоречивые объяснения о советско-германском пакте или о заговоре убийц в белых халатах, становятся в определенном смысле «новыми людьми». Согласно материалистической концепции, люди, созданные по определенной форме, будут полностью удовлетворены своей судьбой. Инженеры человеческих душ не сомневаются в пластичности человеческого материала.
С одной стороны, социализм деградирует из-за непонятной приверженности к государственному управлению экономикой и коллективной собственности, а с другой стороны, он расширяется в глобальную систему интерпретации, которая одновременно охватывает и космос, и перипетии гражданских войн в Гватемале.
Мне могут сказать, что коммунистическая вера отличается от политико-экономического воззрения только непримиримостью. А разве не всегда новая вера бывает непримиримой? Церковь становится толерантной по мере того, как она постепенно подтачивается скептицизмом. Но речь идет не о простой непримиримости. Из национализма и демократии не возникает ничего похожего на светскую религию коммунизма. О фанатизме можно говорить при условии, что этим термином обозначаются указы, которыми партия и ее вождь преобразуются в руководителей мирового пролетариата, система толкования, налагаемая на непоследовательность фактов, а путь к социализму провозглашен единственно верным для всех народов. Фанатик – это коммунист, который делит людей на два лагеря в зависимости от их отношения к священному делу, борец, который принуждает буржуазного язычника писать его автобиографию в соответствии с правдой, обнаруженной пролетарским государством.
Коммунизм – это идеология, в которой культ партии, интерпретирующей схоластику, обработанную революционным государством и воспитательной дрессировкой, дающейся борцам, трансформирован в догматизм слов и поступков. А также в зависимости от того, что взять за отправную точку или за точку прибытия – марксизм 1890 или сталинизм 1950 года, – можно попытаться принять с серьезностью или с легкостью понятие светской религии.
Но ничто не определяет этого колебания лучше, чем бурная, патетическая история соперничества между социалистами и коммунистами. Но последние не знают сомнений: с 1917 года они обнаруживают в своих братьях врагов и предателей, которые перешли в лагерь капиталистов в тот день, когда они не признали в русской революции первого исполнения пророчества. И наоборот, социалисты с удовольствием обвиняют большевиков в жестокости, позоре социализма без демократии или в диктатуре над пролетариатом, названной диктатурой пролетариата. Но им никогда не удается добиться полного успеха: если этот путь ужасен, есть ли другой путь?
А разве социалисты и коммунисты вместе не против капитализма и не одинаково враждебны анархии рынка и благосклонны к планированию и коллективной собственности? Когда большевики ликвидировали меньшевиков и социалистов-революционеров, когда затеяли большую чистку и когда крестьяне, сопротивлявшиеся коллективизации, высылались миллионами, социалисты Запада, гуманисты, привыкшие к парламентским методам правления, реагировали на это с ужасом и ощущали себя практически отстраненными от этих диких строителей, как и от фашистов. Но как только Сталин умер, его последователи смягчили несколько крайних приемов и патологических форм режима и протянули руку прогрессистам и христианам для того, чтобы марксисты социал-демократий снова задались вопросом: не были ли, в конце концов, методы деспотизма и пятилетние планы единственно возможными и для России, и для развивающихся стран? Ускоренная индустриализация сделала неизбежной чрезмерность террора, а процесс социалистического строительства постепенно сделает его бесполезным. Великий раскол разрешится сам собой с демократизацией советского строя.