Подобные чередования отчаяния и доверчивости не только сохраняют беспредельную наивность социалистов, прошедшую через все концлагеря и сохранившуюся при всех режимах. Они оставляют неоднозначность светской религии. Эта религия есть только догматическое ужесточение воззрений, популярных в среде левых, когда речь идет о коммунизме, и в среде правых, когда говорят о фашизме.
Тот, кто симпатизировал национал-социализму в 1933 году, не всегда думал о расизме, он сожалел о злоупотреблениях антисемитизма, утверждал необходимость сильной власти для установления единства нации, преодоления споров сторонников и проведения динамичной внешней политики. Такое нерешительное согласие характеризует не только сомневающихся людей или попутчиков, оно неизвестно среди тех, кто принадлежит партии, иногда даже внутри самой партии. Вера Геринга, вероятно, была отнюдь не более ортодоксальной, чем вера националистов старой традиции, воссоединенных оппортунизмом против демагогии коричневорубашечников.
Как думает в 1954 году христианин-прогрессист, который не был членом партии? Обратимся к книге, опубликованной священниками-рабочими. Они, по меньшей мере некоторые из них, приняли толкование событий в том виде, которому учит партия: «Руководители партии были правы, уроки последних политических и общественных событий доказывают нам это: план Маршалла, безработица, низкая заработная плата, Вьетнам, Африка, нищета, бездомность, неравенство, репрессии»[101]. Приписывать плану Маршалла, сократившему на несколько лет продолжительность экономического восстановления Франции, какую-то ответственность за низкие зарплаты или нищету – это типичный пример подмены фактов догмами, характерная подмена сталинской схоластики.
Священники-рабочие усвоили, может быть, не вполне точно осознавая, основные положения коммунистической исторической философии. Они приписывают рабочему классу единственную миссию и особые добродетели. «Наш класс казался нам прекрасным, несмотря на его раны, богатство настоящих человеческих ценностей, никогда не представлялось причины, чтобы умалить его значение и недооценить его. А перспективы, которые он открывает в истории человечества, слишком велики и слишком истинны для того, чтобы другие классы не заинтересовались им»[102]. От принадлежности к классу особенно будет зависеть способ мышления. «Претерпевая за всю свою жизнь условия пролетарского существования и будучи очень тесно связанными с рабочими массами, некоторые из нас скоро приобретут (или признают) новое мышление, другое классовое сознание. Они участвуют в рабочих выступлениях, они способствуют появлению пролетарского сознания: например, смысл политической борьбы для устранения выступлений, чувство быть обязательно солидарными, убеждения, что только этим можно избавить всех от капиталистической эксплуатации…»[103]. Пролетарское сознание, к которому приходят христиане, полностью сформировано коммунистической идеологией: «Мы знаем теперь, что сам пролетариат, не имея классового сознания и организованности, никогда не сможет победить врага, атакующего со всех сторон и в сто раз превосходящего его если не в числе и качестве, то по крайней мере в средствах подавления и репрессий, которые произойдут в виде открытой и жестокой борьбы и в лицемерной благосклонности и в качестве религиозного наркотика»[104]. Вот в каких выражениях священники-рабочие осуждают и приговаривают социалистические реформы: «И в странах, где эта социал-демократическая буржуазия оказывает сопротивление, она барахтается в противоречиях: репрессии, несправедливость, нищета, наступательные войны, возникающие вследствие этого «отныне неизбежного краха», если пользоваться выражением из «Оsservatore Romano…» («Римский обозреватель…»).
И правда, священники-рабочие остаются католиками: «Если мы сохраняем очень твердую веру в Христа и его Отца, властелинов Истории, значит, что эта социологическая, политическая история, в которой живут наши братья из пролетариата, тоже живет для нашей церкви». Они отрицают, что драма пролетариата заменяет драму спасения. Но часто выражения подчеркивают, что светское событие в разделенном сознании христианина-прогрессиста постепенно приобретает значение священного события. «Мы несем в себе беды пролетариата, и ни один из наших священников и ни одна из наших евхаристий не чужды этим бедам… Наша вера, которая была мощным двигателем для такой физической общности с нашим рабочим классом, ни в чем не была ослаблена или опорочена». Представим себе католическую церковь, отныне открытую, принимающую рабочий класс, благодаря временно́му освобождению, от истины к Христу. А пока «мы думаем и чувствуем вместе с церковью, потому что без этих минимальных материальных условий невозможна никакая духовная жизнь, потому что ни один голодный человек не может думать о Божьей доброте так же, как ни один угнетаемый человек не может думать о его всемогуществе». Таким образом, нельзя принести благую весть рабам до тех пор, пока рабство не будет устранено благодаря классовой борьбе…
Эти тексты свидетельствуют: для этих добрых людей, для христиан, жаждущих самопожертвования, коммунизм значит больше, чем воззрения на сегодняшний и будущий экономический режимы, даже больше, чем единственная идеология. Они прошли два первых этапа пути, ведущих от идеологии к религии: призвание пролетариата и его воплощение в Коммунистической партии, толкование сегодняшних фактов и глобальной истории в соответствии с догмой (капитализм – это зло в себе, взятие власти партией представляет, по сути, освобождение и т. д.). Последний этап католик не может преодолеть: если бесклассовое общество должно разрешить тайну истории, если человечество, лучше всего организованное для развития планеты, должно быть довольно своей участью, излечившейся от надежды, человек больше не будет тем, для кого Христос был распят, но будет тем, для кого Маркс пророчествовал конец предыстории благодаря мощности машин и мятежности пролетариев.
Христианин никогда не сможет быть настоящим коммунистом, не больше чем коммунист сможет верить в Бога и Христа потому, что светская религия, воодушевленная базовым атеизмом, признает, что судьба человека полностью завершается на этой земле и в мире. Христианин-прогрессист признается самому себе в этом несоответствии.
Скоро он сведет коммунизм к технике экономической организации, он полностью отделяет религиозную веру от коллективной жизни и отказывается признать, что христианская церковь не больше терпима к этому отделению, чем светская церковь. Она не считает коммунизм нейтральной техникой, сравнимой с машинами, предоставленными в распоряжение обществу, а христианская церковь хочет всегда быть наставником в жизни всех и каждого, но не заниматься заведованием причастий.
Скоро христианин-прогрессист будет готов совершить ошибку противоположного смысла. Он растроган страданиями пролетариата, он с такой страстью участвует в борьбе Коммунистической партии и использует те же самые слова с христианским оттенком для определения перипетий светской и тайн священной истории. Христианский смысл истории, который никогда не связан с последовательностью империй, стремится затеряться в марксистском смысле, цивилизации труда, наступлении масс, освобождении пролетариата. Неизвестно, стремится ли прогрессист к всеобщему процветанию, которое наконец освободит людей от тысячелетнего рабства и поднимет их до размышления о возвышенном или, если бесклассовое общество больше, чем Царство Божье, не станет объектом веры.
Ни пример социалистов, ни пример прогрессистов не позволяет прочертить линию раздела между членами партии и попутчиками. Есть члены партии, которые думают и чувствуют, как христиане-прогрессисты: преданностью, духом жертвенности, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление, кажущееся буржуазным пережитком, они вошли в религию. Они не верят в материализм, они хотят служить. Но зато большому числу попутчиков чужда религиозная ностальгия, они оценивают возможности партии и без отвращения одобряют создание рефлекторных установок, перестают сохранять для себя преимущества полусвободы.
Напрасно искать в партийной среде единственную версию исторической догмы или повседневную схоластику. Мы видели это[105], нельзя сказать, во что верят все члены партии (если только не в саму партию). Когда официальные сообщения заявляют, что девять кремлевских врачей убили нескольких сановников режима, выбранных среди умерших, и замышляют убийство других важных должностных лиц сверху донизу по должностной лестнице, то все знают, что им следует говорить (но не то, что они будут вынуждены сказать через три месяца), но они не знают причин и целей этого замысла. Никто в глубине души не принимает безоговорочно объяснение, которое выражают всеобщие слова, бесчисленные резолюции, за которые голосуют на бесчисленных собраниях по всему огромному Советскому Союзу, и каждый выбирает для себя собственную эзотерическую интерпретацию.
Двусмысленность состоит в другом: она не становится меньше, когда государственный указ переносится на основы догмы. Какой смысл придают верующие – люди внутреннего круга, борцы высокого ранга, местные управленцы – основным понятиям? Верят ли в Великобритании в равноценность пролетариата и партии, где партия еле-еле существует? Верят ли они в упадок советского государства, когда прежде ни один режим не управлялся такой многочисленной полицией? Каким они представляют себе бесклассовое общество в то время, когда формируется новая иерархия?
Мы уже нашли различие между людьми церкви и верующими людьми, между теми, кто сначала вступает в партию, и теми, кто сначала соглашается с пророчеством. Это различие не совпадает с различием между борцом и симпатизантом. Борец сделал решительный шаг и согласен с дисциплиной, в то время как симпатизант остановился на пороге. Но последний не обязательно является верующим человеком в том смысле, какой мы придаем этому слову, а борец всегда в глубине души есть человек церкви. Жорж Лукаш верит в марксистское пророчество и не без труда смиряется с тем, чтобы распознать в партии воплощение пролетариата. Некоторые попутчики не знают о призвании рабочего класса или бесклассового общества и подчиняются исторической неизбежности, обнаруженной объединением восьмисот миллионов человек под одними и теми же законами. Такие борцы представляют собой идеалистов, ищущих самопожертвования, а такие попутчики – циников, ищущих возможность сделать карьеру.