Синтоизм представляет собой эквивалент национальной религии, помимо деталей, погружающий в самое далекое прошлое, с культом императора, наследника Солнца, соединенным с вечной Японией. Аристократия, решившая заимствовать на Западе секреты военной мощи, одновременно приняла решение вернуть свою веру и практики предков для того, чтобы техническая вестернизация не причинила ущерба национальному своеобразию японской культуры. Сразу же после Первой мировой войны Людендорф привел синтоизм как пример немецкому народу для поиска духовного единства. Он находил предложения теоретиков, от Макиавелли до Руссо, о вреде двойственности и страсти, передающей толпе убежденность в необходимости сражаться и умереть за Мир (Cité) и Бога.
«Немецкое христианство» было сознательной попыткой «национализировать» религию спасения. В надгробном слове Гинденбургу Гитлер использовал германское слово «Валгалла». Молодые гитлеровцы поклонялись подобию культа огня. Эти эпизоды пытаются приписать как восторженности бойскаутов, так и возрождению языческих обрядов. В случае победы в мировой войне Гитлер, вероятно, развязал бы войну против христианства, меньше упоминая «немецкое христианство» или «германскую веру», чем материализм и расизм, путаный набор идей, противостоящих рационалистскому и демократическому учению. Неравенство рас, доктрина вождя, единство нации, Третий рейх – эти темы, менее представленные системой, чем организованные пропагандой, могли бы вдохновить управление государством и воспитание элит, они устанавливали шкалу ценностей, связанную с жаркими страстями, вызывали единение верующих, освещенное церемониями. А могли бы они считаться истинно религиозными в цивилизации, отмеченной печатью христианства? Тот же вопрос можно задать по поводу коммунизма, который, кажется, навязал наконец религию замещения, о которой мечтали борцы за революцию, позитивисты и сенсимонисты.
К коммунизму применима формулировка Мишле: «Революция не принимала никакую церковь. Почему? Потому что она сама была церковью». Являясь гражданской религией, коммунизм освящает свои обязанности перед партией, социалистическим государством и будущим человечества. Религия мира с того времени, как партия становится у власти, ушла в оппозицию или, в эзотерическом представлении, стала всеобщей религией. В стиле позитивизма она намеревалась собрать все достижения прошлого и передать их обществу, которое исполнит человеческое предназначение. Она порывает с индивидуализмом эпохи Просвещения, но заявляет о счастье для всех. Она отказывается от жалости к слабым и доверия к толпе, но оправдывает человеколюбивыми чувствами построение социализма и необходимость обучения масс безусловному подчинению вождям. Она подчиняет науку, но от имени самой науки. Она выворачивает наизнанку смысл западного рационализма, но продолжает ссылаться на него.
А в чем же секрет успеха? Марксистское пророчество трансформирует схему эволюции в священную историю, которую будет завершать бесклассовое общество. Оно придает безмерное значение нескольким институтам (форма собственности, способ деятельности), из планирования посредством всемогущего государства оно делает решающий исторический этап. Интеллигенция легко совершает ошибки, которыми развивает склонность левых к конформизму. Одержимая стремлением увеличить национальный продукт, она готова избрать более короткий путь к изобилию.
Содержание догмы представляет собой интерпретацию истории: сталинизм распространяется в век потрясения с помощью катастроф. Астрология не была внезапно устранена научной астрономией, а позитивная история не подавляет историческую мифологию. До того как механистическая физика и космический порядок предстали перед взглядами восхищенных наблюдателей. Еще недавно каждое общество считало себя образцовым. Не подозревавшее о бесконечности времени, оно не рассматривало себя на одном месте, в своем таинственном становлении. Исторические мифологии менее выражают несовременные верования, чем бунт против уроков опыта.
В наше время технический прогресс является основополагающим фактом. Именно технический прогресс искореняет старые здания цивилизаций, а наши современники не видят более высокой цели, чем могущество и процветание, достигнутые с помощью машин. Смешивается приоритет интересов труда с каузальным главенством производительных сил и готовностью видеть в этом путаном анализе завоевание знаний.
Марксистская идеология обнаруживает порядок становления при безрассудном смешении интересов. Каждый подчиняется только самому себе, а все люди вместе производят то, что должно бы хотеть высшее сознание. В поисках прибыли капиталисты приводят к гибели строй, которому они обязаны своим богатством. В результате классовой борьбы возникает бесклассовое общество. Полная рыночная экономика, как лукавство гегельянского Разума, использует эгоизм индивидуумов для наибольшего добра для всех. Но есть основная разница: либерал считает перманентным несовершенство людей, он смиряется с режимом, где добро будет результатом многочисленных действий, но никогда объектом сознательного выбора. В результате он приходит к пессимизму, который видит в политике искусство создавать условия, где людские пороки способствуют созданию блага государства. Марксизм признает в прошлом разнородность намерений и событий, он становится сильным, когда разоблачается игра тайных сил, во избежание тирании социальной среды. Благодаря знанию исторических законов человек достигнет намеченных целей. Предвосхищение будущего позволит манипулировать и врагами, и сторонниками. С этого момента идеология становится содержанием догмы. Коллективный спаситель больше не испытывает историю, он ее создает, он строит социализм и кует будущее. Это превращение партии в мессию остается сектантским заблуждением, пока партия прозябает и активно ведет работу в немощной, непримиримой оппозиции. Ее настоящие притязания обнаруживаются при взятии власти. И это с как можно бо́льшим правдоподобием воплощает пролетариат, который очень тесно сливается с Государством.
Причина успеха, одержанного марксизмом-ленинизмом, среди прочих попыток религии замещения состоит в очень простом результирующем анализе: это победа революции допустила распространение коммунизма, но не привлекательность светской религии, приведшей к десяти дням, которые потрясли мир. Отныне пророки терпят поражение. Будущее светской религии особенно зависит от соперничества внутри самой власти.
Французские интеллектуалы первыми начали искать религию замещения: в настоящее время их коллеги в пролетарской Европе создают обоснованность советского абсолютизма так же, как прежде законоведы обосновали законность королевского абсолютизма, они интерпретируют священные письмена, декларации съездов или генерального секретаря в стиле богословов. Левая интеллигенция начала с требований свободы, а закончила подчинением партийной и государственной дисциплине.
А действительно ли сама идеология стала эквивалентом религии? И в который раз ответ колеблется между «да» и «нет». И в византийской традиции, и при советском режиме руководитель государства становится главой церкви. Идеология так же, как и в недавнем прошлом трансцендентная вера, определяет то, что важнее всего, она оправдывает власть и обещает – не человеку, но всем членам коллективного сообщества – справедливое вознаграждение в историческом будущем. Но коммунизм не выдает себя за религию потому, что каждую религию считает за суеверие. Он борется с церковью от имени атеизма, он отвергает ее от имени социализма, устраняет другие институты. Тоталитаризм чрезмерно расширяет направление частичной доктрины для того, чтобы казалось, что она охватывает все возможности человека.
Двойственность отношений между христианами и коммунистами, вероятно, позволит правительствам стран народной демократии спровоцировать заблуждения, попытки, сравнимые с «немецким христианством», чтобы соединить христианскую веру с элементами официальной идеологии. Мне не кажется, что такой же будет преобладающая тенденция с другой стороны железного занавеса[110]. Коммунистические власти сначала пытаются разорвать связи между национальной церковью и папством. Любой интернационал для них нетерпим. Затем коммунисты стали внушать последователям церкви необходимость устной поддержки правоверности государства. Но они почти не принуждают к этому музыкантов, шахматистов или романистов. Они пытаются придать политический характер деятельности или по крайней мере языку священников или епископов, они не поддерживают чисто религиозное толкование исторических идеологий. И скорее на Западе, чем в странах Восточной Европы, некоторые верующие плохо разбираются в драме с распятием и истории пролетариата, в бесклассовом обществе и тысячелетнем царстве.
И следовательно, коммунизм является в меньшее степени религией, христианством, которое продолжает служить образцом для Запада, чем политической попыткой, чтобы найти замену идеологии, возведенной в ортодоксию государством. Это учение еще питает притязания, в которых уже отказано католической церкви. Богословы без обиняков признают, что Откровение не содержит сведений об астрономии или физике или предлагает информацию о самых элементарных науках, выраженную в словах, доступных во времена Христа простому народу. Физик ничего не узнает в Библии об элементарных частицах, не больше он узнает в священных текстах и о диалектическом материализме.
Христианская вера может быть названа всеобщей в том смысле, что она может вдохновить все сущее; она была тоталитарной, когда не признавала самостоятельность светской деятельности. Коммунистическая вера становится тоталитарной с того момента, когда она хочет считать себя всеобщей, потому что только создает иллюзию всеобщности, внушая уважение к официальным истинам, подчиняя указаниям власти все виды деятельности, сама суть которых требует самостоятельности.
Считается, что поэты вдохновляются коммунистической верой, как другие вдохновляются христианством, что физики или инженеры страстно желают служить пролетариату. Кроме того, надо, чтобы убеждения и преданность были истинными, а не продиктованными извне бюрократами, приставленными к культуре. А еще надо, чтобы эти чиновники позволяли самому художнику искать форму, а исследователю – истину. Социалистический реализм или диалектический материализм не напоминают общность в единогласно признанных вере и знаниях. Псевдоединство достигается при подчинении особого чувства каждого духовного мира общественной функции, присваиваемой ему, выдвигая двусмысленные или ложные предложения, лежащие в основе якобы научного и философского учения.