Новый император Риохай не объявил о вторжении. Императрица послала на остров в форме лука дипломатическую миссию, и новая администрация Мугена приняла ее по всем меркам любезно. Кризис миновал. Но воздух в академии по-прежнему полнился тревогой, и ничто не могло уничтожить растущий страх, что после выпуска их курс прямиком отправится на войну.
Только Цзян, казалось, совершенно не интересовался новостями о политике Федерации. Если Рин спрашивала его о Мугене, он морщился и отмахивался от этой темы, если Рин напирала, крепко жмурился, качал головой и начинал громко напевать, как ребенок.
— Но вы же сражались с Федерацией! — воскликнула Рин. — Как вам может быть это безразлично?
— Я этого не помню, — ответил Цзян.
— То есть как не помните? Вы же были на Второй опиумной войне, все там были!
— Так мне рассказывали.
— Так, значит…
— Значит, я не помню, — громко произнес Цзян слегка дребезжащим голосом, и Рин поняла, что лучше оставить эту тему, иначе он скроется на неделю или начнет вести себя как полоумный.
Но пока она не говорила о Федерации, Цзян продолжал уроки — все в той же хаотичной и мечтательной манере. Лишь к концу второго курса Рин научилась медитировать по часу, не шевелясь, и как только ей это удалось, Цзян потребовал, чтобы она медитировала по пять часов. Это заняло еще почти год. Когда она наконец справилась, Цзян дал ей маленькую прозрачную фляжку, обычно в таких хранили сорговое вино, и велел взять ее на вершину горы.
— У самой вершины есть пещера. Ты узнаешь ее, как только увидишь. Выпей это и начинай медитировать.
— А что здесь?
Цзян уставился на свои ногти.
— То да се.
— И надолго?
— Сколько времени это займет. Дни. Недели. Месяцы. Не могу сказать, прежде чем ты приступишь.
Рин сообщила другим наставникам, что будет отсутствовать неопределенное время. К этому времени они уже привыкли к выходкам Цзяна, махнули на нее рукой и попросили не отсутствовать больше года. Рин понадеялась, что это шутка.
Цзян не сопровождал ее на вершину. Он попрощался с ней на верхнем ярусе академии.
— Вот плащ на случай, если замерзнешь. Там сложно укрыться от дождя. Увидимся на другой стороне.
Дождь лил все утро. Каждые несколько шагов Рин приходилось счищать с обуви грязь. Добравшись до пещеры, она так дрожала, что чуть не выронила фляжку.
Она оглядела грязную пещеру. Рин хотела разжечь огонь, чтобы согреться, но не нашла сухого хвороста. Она забилась в дальний угол пещеры, подальше от дождя, и скрестила ноги. Потом закрыла глаза.
Она думала о воине Бодхидхарме, который медитировал много лет, пока не услышал крики муравьев. Рин подозревала, что когда закончит она, кричать будут не только муравьи.
Содержимое фляжки на вкус было как чай с горчинкой. Рин решила, что это растворенный в жидкости галлюциноген, но шли часы, а ее разум был все так же ясен.
Спустилась ночь. Рин медитировала в темноте.
Поначалу это было чудовищно сложно.
Никак не получалось сидеть неподвижно. Через шесть часов она проголодалась и думала только о еде. Но через некоторое время голод стал таким всепоглощающим, что она больше не могла о нем думать, потому что уже не помнила, когда ее не мучил голод.
На второй день она чувствовала себя оглушенной. От голода она ощущала слабость, а желудок чувствовать перестала. Да и был ли у нее когда-нибудь желудок? Что такое желудок?
На третий день голова стала восхитительно легкой. Рин стала воздухом, дыханием, дыхательным органом. Веером. Флейтой. Вдох-выдох, вдох-выдох.
На пятый день все начало происходить слишком быстро, слишком медленно или вообще не происходило. Слишком медленное течение времени доводило Рин до бешенства. Ее разум скакал и никак не мог успокоиться, а сердце билось быстрее, чем у колибри. И почему она еще не растворилась? Почему не превратилась в ничто?
На седьмой день она упала в бездну. Тело приобрело такую неподвижность, что Рин забыла о существовании тела. У нее зачесался палец на левой руке, и это ощущение ее поразило. Она не почесала палец, лишь наблюдала за зудом со стороны, и через очень долгое время зуд прошел сам по себе.
Рин научилась дышать так, чтобы вдох проносился по телу, как воздух по пустому дому. Научилась выстраивать позвонки один над другим, чтобы хребет вытягивался в прямую линию.
Неподвижное тело отяжелело, и стало проще оставить его, улететь вверх — в то место, которое она могла увидеть только с закрытыми глазами.
На девятый день перед ее взором начали мелькать линии и фигуры без цвета и размера, не имеющие никаких эстетических свойств, не считая хаотичности.
Дурацкие фигуры, снова и снова повторяла она себе как мантру. Дурацкие фигуры.
На тринадцатый день Рин почувствовала себя в ловушке, как будто ее замуровали в камень или глину. Она была такой легкой, невесомой, но не могла никуда выбраться, застряла в странном соседе под названием тело, как пойманный светлячок.
На пятнадцатый день она уверилась, что ее сознание расширилось и охватило всю жизнь на планете — от прорастания крохотного цветка до гибели огромного дерева. Рин видела бесконечный процесс передачи энергии, роста и умирания, и она была частью всего этого.
Она видела вспышки цвета и разных животных, возможно, никогда не существовавших. Это нельзя было назвать видениями — они были слишком четкими и конкретными. Но и мыслями не назовешь. Скорее, похоже на сны, где-то между грезами и реальностью, и лишь из-за отсутствия каких-либо мыслей Рин могла четко их ощутить.
Она перестала вести подсчет дням. Она путешествовала где-то вне времени — там, где что год, что минута были равны. Какова разница между конечным и бесконечным? Есть существование и несуществование, а еще вот это. Времени не существует.
Образы стали еще четче. Либо Рин видела сны, либо куда-то переместилась, но стоило ей шагнуть вперед, и нога прикоснулась к холодному камню. Рин огляделась и увидела, что стоит в комнате размером не больше ванной и с плиточным полом. Дверей в ней не было.
Перед Рин появилась фигура в странном одеянии. Поначалу Рин решила, что это Алтан, но черты лица были мягче, алые глаза — круглее и добрее.
— Мне сказали, что ты придешь. — Голос был женским, тихим и печальным. — Боги знали, что ты придешь.
Рин эти слова ошеломили. Что-то в Женщине было глубоко знакомо, и не только ее сходство с Алтаном. Форма лица, одежда… Все это пробуждало воспоминания, о которых Рин и не подозревала, о песке, воде и чистом небе.
— Тебя попросят сделать то, что отказалась делать я, — сказала Женщина. — Тебе предложат невообразимую силу. Но предупреждаю, маленькая воительница. Цена силы — боль. Пантеон контролирует ткань мироздания. Чтобы отклониться от предопределенного порядка, ты должна дать богам что-то взамен. А за дары Феникса ты заплатишь самую высокую цену. Феникс жаждет страданий. Феникс жаждет крови.
— Крови у меня полно, — ответила Рин. Она понятия не имела, с чего вдруг это брякнула, но продолжила: — Я дам Фениксу то, чего он хочет, если Феникс наделит меня силой.
Тон Женщины стал более нервным.
— Феникс не дает. Феникс берет, берет и берет… Из всех элементов только огонь ненасытен… Он поглотит тебя, пока ты не превратишься в ничто.
— Я не боюсь огня, — сказала Рин.
— А должна бы, — прошептала Женщина. Она скользнула к Рин, не шевеля ногами — просто вдруг стала крупнее и ближе.
Рин не дышала. Она не ощущала ни капли спокойствия, ничего похожего на умиротворение, которое она вроде бы обрела, и это было ужасно… И вдруг в ее ушах зазвучала какофония криков, Женщина тоже кричала и вопила, извивалась, словно танцор в смертных муках, а потом схватила Рин за руку.
Вокруг Рин завертелись образы, коричневые тела танцоров вокруг костра, их губы приоткрылись в гротескном вожделении, они выкрикивали слова на языке, который Рин не могла вспомнить… Костер полыхнул, и обугленные танцоры упали, рассыпались в прах, остались только белые кости, и Рин подумала, что всему настал конец, смерть со всем покончила, но кости подпрыгнули и снова принялись танцевать… Один скелет взглянул на нее с улыбкой из одних зубов и поманил костлявой рукой:
— Из праха мы вышли и в прах вернемся…
Женщина крепче сжала Рин за плечи, наклонилась к ней и пылко зашептала на ухо:
— Возвращайся.
Но огонь манил Рин… Она смотрела мимо скелетов на пламя, вздымающееся вверх, как живое существо, оно принимало форму бога, животного, птицы…
Птица склонила голову в их сторону.
Женщина вспыхнула пламенем.
А Рин снова воспарила вверх, стрелой полетела в небо, в царство богов.
Когда она открыла глаза, к ней нагнулся Цзян, пристально рассматривая ее светлыми глазами.
— Что ты видела?
Она глубоко вдохнула. Попыталась сориентироваться и снова овладеть своим телом. Она чувствовала себя неуклюжей и тяжелой, как неумело сделанная кукла из сырой глины.
— Большую круглую комнату, — неуверенно произнесла она, прищурившись, чтобы восстановить в памяти последнее видение. Она не понимала, почему с таким трудом подбирает слова, губы просто отказывались подчиняться. Тело исполняло каждую ее команду с задержкой. — И по всему кругу стояли на пьедесталах какие-то существа, всего шестьдесят четыре.
— На постаментах, — поправил ее Цзян.
— Да, на постаментах.
— Ты видела Пантеон, — сказа Цзян. — Ты нашла богов.
— Наверное.
Она замолчала и смутилась. Неужели она нашла богов? Или только вообразила шестьдесят четыре божества, вращающихся вокруг нее, как стеклянные бусы?
— Ты в это не веришь, — заметил Цзян.
— Я пыталась, — ответила она. — Не знаю, было ли это реально или… В смысле, это мог быть просто сон.
Да и как видения могли отличаться от ее воображения? Может, она все это видела, потому что хотела?
— Сон? — Цзян наклонил голову. — Ты когда-нибудь видела что-то похожее на Пантеон? На рисунке, например?
Она нахмурилась.