та выглядит совершенно по-другому.
— Талву?
Чахан мотнул головой куда-то перед собой.
— Ты так быстро вернулся, — раздался холодный, незнакомый голос.
В тусклом освещении Рин не заметила стоящее за шестиугольным алтарем создание. Оно медленно обошло алтарь по кругу и низко склонилось перед Чаханом. Ничего подобного Рин прежде не видела. Зверь был похож на тигра, но с длинной шерстью. Лицо у него было женское, лапы — как у льва, зубы — как у свиньи и длинный хвост, похожий на обезьяний.
— Это богиня. Хранительница гексаграмм, — сказал Чахан и тоже низко поклонился. И притянул Рин к полу вместе с собой.
Талву кивнула Чахану.
— Твое время для вопросов истекло. Но ты… — Она посмотрела на Рин. — Ты никогда не задавала мне вопросов. Можешь спрашивать.
— Что это за место? — спросила Рин Чахана. — Что это сущ… что она может мне рассказать?
— В Оракуле хранятся гексаграммы, — ответил он. — Гексаграммы — это шестьдесят четыре комбинации прерванных и цельных черт. — Он указал на буквы вокруг алтаря, и Рин заметила, что каждая и впрямь состоит из шести черточек. — Задай Талву вопрос, выбери гексаграмму, и она прочтет, что означают черты.
— Она может предсказать мое будущее?
— Никто не может предсказать будущее, — ответил Чахан. — Оно всегда меняется в зависимости от твоих поступков. Но Талву может рассказать, какие силы на тебя влияют. Скрытые формы сущего. Цвет прошедших событий. Будущее — это узор, зависящий от движений настоящего, но Талву способна прочитать его течения, как закаленный моряк умеет читать океан. Ты должна лишь задать вопрос.
Рин начала понимать, почему Чахан внушает такой страх. Он был как Цзян — безобидным и эксцентричным, пока не поймешь, какие силы таятся под этим хрупким фасадом.
Какой бы вопрос задал Цзян? Она на мгновение задумалась, как сформулировать вопрос. А потом шагнула к Талву.
— Что хочет сказать мне Феникс?
Талву почти что улыбнулась.
— Брось монетки шесть раз.
И тут на шестиугольном алтаре появились три монетки. Не монеты Никанской империи — слишком большие и к тому же шестиугольные, а не круглые ляны и медяки, к каким привыкла Рин. Она подобрала их и взвесила в ладони. Они оказались тяжелей, чем выглядели. На аверсе был выбит профиль Красного императора, а с другой стороны буквы на старониканском, которые Рин не сумела прочитать.
— Каждый бросок монеты определит одну черту гексаграммы, — сказал Чахан. — Это линии и узоры, написанные вселенной. Древние комбинации, описания форм, которые существовали задолго до нашего рождения. Для тебя они не имеют смысла. Но Талву умеет их читать, а я — интерпретировать.
— И почему нужно еще и интерпретировать?
— Потому что я Провидец. Этому меня учили, — сказал Чахан. — Мы в Глухостепи не призываем богов, как вы. Мы сами к ним приходим. Наши шаманы много часов проводят в трансе, познавая тайны мироздания. Я провел больше времени в Пантеоне, чем в твоем мире. Я расшифровал достаточно гексаграмм и знаю, как они описывают твой мир. Если ты попытаешься расшифровать их сама, то просто запутаешься. Я тебе помогу.
— Ладно.
Рин бросила три монеты на шестиугольный алтарь.
Все три упали решкой.
— Первая черта цельная, — прочитала Талву. — Кто-то готов двигаться, но его следы пересекаются.
— И что это значит? — спросила Рин.
Чахан покачал головой.
— Много всего разного. Каждая черта приобретает значение в зависимости от остальных. Заверши гексаграмму.
Она снова бросила монеты. На всех трех выпал орел.
— Вторая черта прерывается, — объявила Талву. — Кто-то поднимется к своему месту на солнце. Ожидается удача.
— Это же хорошо, верно? — спросила Рин.
— Зависит от того, кому выпадет удача, — сказал Чахан. — Необязательно тебе.
На третьем броске выпал один орел и две решки.
— Третья линия прерывается. Грядет конец дня. Сеть закинута на закате. Это предрекает неудачу.
Рин ощутила холодок. Конец эпохи, заходящее над страной солнце… Чахану не было необходимости это объяснять.
— Мы не победим в войне, да? — спросила она Талву.
— Я лишь читаю гексаграммы, — ответила та. — Я ничего не подтверждаю и не отрицаю.
— Меня беспокоит сеть. Это ловушка, — сказал Чахан. — Мы что-то упустили. Что-то находится прямо у нас перед носом, но мы не видим.
Слова Чахана смутили Рин не меньше, чем сама черта, но Чахан велел ей снова бросить монеты. Две решки, один орел.
— Четвертая черта цельная, — прочитала Талву. — Кто-то придет с огнем, со смертью, и будет всеми отвергнут. Как выход и как вход. Как будто горит, как будто умирает, как будто отвергнут.
— Это вполне ясно, — объявил Чахан, хотя эта черта вызывала у Рин больше вопросов, чем остальные. Она уже открыла рот, но Чахан покачал головой. — Бросай монеты.
Талву опустила голову.
— Пятая черта прерывается. У кого-то потоком льются слезы, он стонет в печали.
— Серьезно? — поразился Чахан.
— Гексаграммы не лгут, — сказала Талву лишенным эмоций голосом. — Лгут только интерпретации.
Внезапно рука Чахана задрожала. Защелкали деревянные бусины на его браслете, наполнив тишину эхом. Рин встревоженно посмотрела на него, но Чахан только покачал головой и велел ей закончить. Отяжелевшими от страха ладонями Рин бросила монеты в шестой и последний раз.
— Лидер покинет свой народ, — прочитала Талву. — Правитель начнет кампанию. Кто-то познает радость, снося головы врагам. Это означает зло.
Чахан широко распахнул светлые глаза.
— Ты получила Двадцать шестую гексаграмму. Сеть, — объявила Талву. — Будет схватка, будет конфликт. Произойдет то, что может существовать только вместе. Неудача и победа. Освобождение и смерть.
— Но Феникс… Женщина…
Рин не получила ни одного ответа на свои вопросы. Талву совершенно ей не помогла, а лишь предупредила о том, что грядет еще худшее, и Рин не в силах это предотвратить.
Талву подняла когтистую лапу.
— Твое время для вопросов истекло. Возвращайся через лунный месяц и сможешь получить новую гексаграмму.
Прежде чем Рин успела что-нибудь сказать, Чахан быстро опустился на колени и утянул ее за собой.
— Спасибо, Просвещенная, — сказал он и прошептал в сторону Рин: — Молчи.
Как только она опустилась на колени, комната поплыла, и с ледяным толчком, словно ее окунули в холодную воду, Рин снова очутилась в своем материальном теле.
Она сделала глубокий вдох. И открыла глаза.
Чахан приподнялся и сел. Его бледные глаза были огромными, запали в тени глазниц. Казалось, он сосредоточенно смотрит куда-то вдаль, куда-то по ту сторону этого мира. Он медленно приходил в себя, и когда, наконец, заметил Рин, его лицо приобрело встревоженное выражение.
— Нужно найти Алтана, — сказал он.
Если Алтан и удивился, когда Чахан влетел на склад Сихань вместе с Рин, то никак этого не показал. Он слишком устал, чтобы удивляться.
— Вызови всех цыке, — сказал Чахан. — Нужно уходить из города.
— С чего ты взял? — поинтересовался Алтан.
— Из гексаграммы.
— Я думал, ты еще месяц не сможешь задавать вопросы.
— Она была не моя, — ответил Чахан. — А ее.
Алтан даже не взглянул на Рин.
— Мы не можем покинуть Хурдалейн. Сейчас мы нужны здесь как никогда. Мы вот-вот потеряем город. Если Федерация пройдет через него, то проникнет в центр страны. Мы — последняя линия обороны.
— Ты дерешься в сражении, в котором Федерации нет нужды побеждать, — сказал Чахан. — Гексаграмма предсказывает великую победу и великие разрушения. Хурдалейн лишь измотал обе стороны. Сейчас мугенцы хотят захватить другой город.
— Это невозможно, — сказал Алтан. — Они не могут так быстро двинуться на Голин-Ниис с побережья. Река Голин слишком узкая для перемещения войск. Им придется найти проход через горы.
Чахан поднял брови.
— Уверен, что они его нашли.
— Ясно. Ну ладно. — Алтан поднялся. — Я тебе верю. Уходим.
— Вот так просто? — вмешалась Рин. — Никакой проверки?
Алтан вышел из комнаты и быстро зашагал по коридору. Они поспешили за ним. Он спустился по лестнице в подвал, где держали пленного мугенца.
— Что ты делаешь? — спросила Рин.
— Проверку, — ответил Алтан и распахнул дверь.
Из подвала несло нечистотами.
Пленный был привязан к столбу в углу, руки и ноги стянуты, рот заткнут тряпкой. Когда они вошли, он был без сознания и даже не пошевелился, ни когда Алтан захлопнул дверь, ни когда пересек комнату и сел рядом с ним.
Пленного явно били, один его глаз раздулся и стал багровым, кровь запеклась вокруг сломанного носа. Но газ нанес куда больше повреждений — в тех местах, где кожа не была багровой, она блестела красными язвами, и лицо выглядело не человеческим, а жуткой комбинацией разных цветов. Рин ощутила диковатое удовольствие, глядя на опаленные и бесформенные черты пленного.
Алтан двумя пальцами ткнул в открытую рану у пленного на щеке.
— Очнись, — сказал он на мугенском. — Как себя чувствуешь?
Пленный со стоном и медленно открыл распухшие глаза. Увидев Алтана, он харкнул и сплюнул Алтану под ноги.
— Неверный ответ, — сказал Алтан и погрузил в порез ноготь.
Пленный громко закричал. Алтан убрал руку.
— Чего тебе надо? — спросил пленный.
Его мугенский был грубым и вязким, ничего похожего на утонченный говор, который Рин изучала в Синегарде. Она не сразу поняла его речь.
— Мне пришло в голову, что Хурдалейн никогда не был главной целью, — как бы между делом сказал Алтан, откинувшись назад. — Возможно, ты скажешь нам, какова главная.
Жуткая кровавая улыбка перекосила шрамы от ожогов на лице пленника.
— Хурдалейн, — повторил он, перекатывая во рту никанское слово, как комок слизи. — Кому нужна эта поганая дыра?
— Ясно, — сказал Алтан. — Так где же будет основное наступление?
Пленный бросил на него злобный взгляд и фыркнул.
Алтан поднял руку и ударил пленного по окровавленной стороне лица. Рин зажмурилась. Нацеливаясь на открытые раны пленного, Алтан причинял ему более сильную боль, чем от удара кулаком.