Она просила звать ее отныне княгиней Елизаветой Владимирской, титул княжны Таракановой был оставлена в прошлом. Андрей откликался на имя Анжей. Так обращалась к нему его прошлая любовь — темпераментная царевна Наталья Алексеевна. Нынешняя любовница оказалась не менее страстной, но куда более опытной. Сколько мужчин грело ее постель, оставалось только догадываться. Десятки? Сотня?
«Не была бы она такой дурой, цены бы ей не было, хотя формами не удалась», — лениво подумал Разумовский, разглядывая грудь и бедра подруги.
Словно услышав его мысли, Лиза выдала очередную глупость:
— Мой старший брат Петр III расчистил мне дорогу к трону. Когда ты представишь меня австрийской императрице?
Анжей с силой хлопнул себя ладонью по лицу.
— Когда же ты запомнишь, дорогая, что покойный император Петр Федорович тебе совсем не брат, а нынешний смутьян и тиран маркиз де Пугачев — и вовсе самозванец?
— Но газеты пишут… — капризно надула губки княжна.
— Кто читает газеты? — перебил ее Анжей, закатывая глаза.
— Я сейчас тебе кое-что покажу.
Девушка упорхнула в будуар и чем-то там загремела.
Князю хотелось пить, но вставать было лень. Он откинулся на подушки.
«Отец потребовал, чтобы я уложил Тараканчика в постель — самое удивительное его поручение в моей жизни. И совсем нетрудное. И не лишенное приятности».
Андрей был третьим, но самым любимым среди шестерых сыновей Кирилла Разумовского. Избалованный повеса, от женщин он не знал отказа. Княжна Тараканова-Владимирская исключением не стала. Он успел послужить на флоте, поучиться в Страсбургском университете и поблистать при дворе покойной императрицы Екатерины Великой. С таким послужным списком мужчине сам бог велел покорять женские сердца.
Бедная Екатерина. Какое блестящее царствование, и какой прискорбный финал. Теперь, судя по всему, о «Великой» забудут, если только не выйдет с планом бывшего гетмана. Тот решил сделать ставку на эту венскую вертихвостку, добиться ее воцарения, а сына сделать фаворитом по примеру сиятельного дядюшки. Задумка сложная, но осуществимая — лучше самозванка, зависящая от аристократии Российской империи, чем самозванец, отправляющий эту аристократию на плаху. Слухи о страшной казнительной машинерии Пугачева будоражил умы Европы. Газеты смаковали подробности.
— А вот и я!
В комнату как пава вплыла русская царица из далекого прошлого, не иначе. На голове кокошник в речных жемчугах, длинное прямое платье усеяно драгоценными блестками и расшито золотыми узорами.
— Манифик! — только и оставалось выдохнуть Анжею. — Ты божественна, душа моя. В таком наряде можно и ко двору.
— И когда это случится? — сверкнула глазками Елизавета.
— Когда в Вену прибудет мой батюшка. А пока он в пути, и нас есть время заняться более приятными вещами. Иди ко мне, моя императрица!
«Царица» одним движением скинула незашнурованное платье, кинулась в постель к любовнику. Хотела избавиться от кокошника, но Анжей не дал.
— Давай в нем!
К моему приезду в Москву, Баженов решил реабилитироваться. Объявил, что ударным трудом удалось отремонтировать царские мыльни на втором этаже Теремного дворца. Восстановлено может не как во времена Алексея Михайловича, но очень близко. Разумеется, я захотел смыть пот, расслабиться. Позвал камердинера:
— Жан! Вели топить мыльни! Погорячей!
Мой верный слуга, появившийся словно из воздуха, поклонился.
— Слушаюсь, Государь! Будет исполнено в лучшем виде!
Я скинул тяжелый пропотевший красный кафтан, оставшись в исподней рубахе и портках. Прошелся по палате. Неуютно. Все еще неуютно. Этот Теремной дворец, хоть и отделан заново, пах стариной, пылью и… не мной. Слишком много здесь было чужого, давно ушедшего. Но мыльни… Баженов обещал, что царская банька будет словно заново рожденой. Восстановлены в точности по чертежам.
Я ждал. Слуги засуетились, забегали. Из коридора доносились приглушенные голоса, скрип дверей. Я успел поработать с документами, прочитать европейскую корреспонденцию. В Лейпциге Гете анонимно опубликован роман «Страдания юного Вертера». Большой фурор. Английский химик Джозеф Пристли выделил кислород в виде газа. Тоже важное открытие. Я велел «шведам» не ограничиваться только политическими событиями — присылать мне любые новости из мира науки, искусства. Интересовали также удачные и неудачные морские путешествия, любые судовые журналы, что получится достать, карты и атласы.
Наконец, Жан вернулся.
— Государь, мыльни готовы! Пар — что надо! Так банщики сказали, сам я не дока в русской помывочной забаве.
— Веди!
Мы двинулись по переходам, вниз по лестницам. Постепенно воздух становился теплее, влажнее, доносился легкий древесный аромат. Вошли в большие сени. Здесь было светлее, чем в коридорах, благодаря нарядным узким окошкам, и царила особая, чуть блаженная атмосфера. На лавках были аккуратно разложены чистые полотенца, веники — дубовые, березовые, даже пихтовые. Огромный медный таз для обливания сиял чистотой. Пахло можжевельником и свежим деревом.
Освободился от надоевших сапог, прошел дальше, осматривая сами мыльни. Баженов не подвел. Внутри горели масляные фонари со слюдяными стеклами, отбрасывая мягкий, таинственный свет. В бане был красный угол! Возле икон в серебряных окладах теплилась лампадка. Ну надо же… Пол в бане устлали сеном, покрыли для удобства полотном. По углам разложили пучки ароматных трав и цветов, а еще мелко нарубленный можжевельник. Запах был головокружительным. Стены и потолок побелены, окна забраны фигурными решетками.
— Отлично, Жан, — удовлетворенно сказал я. — Баженов постарался.
Решил отблагодарить архитектора премией.
Я заглянул в парную.
— И натоплено, как надо.
— Благодарю вас, Государь. Цирюльника звать?
Я потрогал свой подбородок. Небрит уже несколько дней. Щетина жесткая.
— Нет, Жан.
Слуга удивленно поднял брови.
— Как же так, Государь? Вы же всегда…
— Я обещал солдатам бриться, пока не займу трон, — перебил я его. — Трон я занял. Все. Хватит. Отращивать буду. Крестьянский царь — ему борода к лицу.
Жан кивнул, осторожно спросил:
— А… банщик нужен, Государь? Размять кости, пропарить? Или… может, банщица?
Я усмехнулся, подмигнув слуге.
— Банщица, Жан. Пожалуй… Зови Агату.
Глаза Жана расширились, но он тут же взял себя в руки. Поклонился.
— Слушаюсь, Государь. Сей момент!
Он вышел, оставив меня в предвкушении. Агата. Я скучал по ней. И она, кажется, по мне. Этот месяц в Москве, эти общие ужины с Августой, ее отчаянный визит ночью… Да, Агата Львовна, княжна Курагина. Непокорная красавица, ставшая моей… Ну, не совсем фрейлиной, но и не просто любовницей.
Дверь мыльни снова скрипнула. Вошла Агата. В простом полотняном халате, с волосами, собранными в пучок. Лицо немного усталое, но глаза блестят. То ли от нетерпения, то ли от волнения. Она остановилась, словно смутившись, увидев меня одного в мыльных сенях, в этой интимной обстановке. Я стоял, опершись рукой о деревянный столб, босой, в одной рубахе и портах, чувствуя, как тепло разливается по телу от близости жарко натопленной парной.
— Ваше величество… Вы звали?
— Звал, Агата. Иди сюда.
Она подошла ближе. Я протянул руку, коснулся ее щеки. Кожа теплая, нежная.
— Устала?
— Тяжелый день. Августа много капризничала.
— Вот и хорошо. Раздевайся. Идем в парную.
Она кивнула, сбросила халат. Под ним — ничего. Только молодое, прекрасное тело. Высокая, полная грудь с розовыми сосками, тонкая талия, крутые бедра. Я уже видел это тело, но каждый раз оно вызывало благоговейный трепет и нетерпеливое желание. Она стояла передо мной, беззащитная и прекрасная.
— Идем, красавица, — я взял ее за руку, повел в парную.
Шагнули в жаркий, густой пар. Дышать стало труднее, но тело расслабилось мгновенно. Запах трав и можжевельника стал еще сильнее. Язычок пара лизнул кожу, вызвав приятное покалывание. Сели на полки. Дерево горячее, сухое. Тишина. Только шипение камней, на которые, видно, только что плеснули воды. Что у нас тут в жбане? Квас? Отлично. Я взял ковшик, тут же добавил на каменку.
— Горячо? — спросил я, глядя на разрумянившееся лицо Агаты.
— М-м-м… Да. Но хорошо.
Я лег на полóк, прикрыв глаза, расслабил члены. Почувствовал, как она укладывается рядом. Ее тело коснулось моего. Кожа к коже. Жар парной, жар наших тел. Все смешалось.
— Пропаришь меня, банщица? — прошептал я, открывая глаза и проводя рукой по напрягшимся соскам.
Девушка покраснела еще больше, улыбнулась. Взяла в руки веник. Сначала осторожно, потом смелее. Легкие, поглаживающие удары по спине, по ногам. Листья пахли еще сильнее. Потом перевернула меня, прошлась веником по груди, по животу. Ее движения становились увереннее, чувственнее. Она наклонилась надо мной, ее волосы рассыпались по моей груди. Веник упал. Руки Агаты скользнули по моему телу. Коснулись паха.
— Ты… хочешь? — прошептала она, и в голосе ее не было ни тени смущения, только предвкушение и страсть.
— А ты не видишь? Хочу, моя красавица! Очень хочу.
Я обнял ее, притянул к себе. Наша кожа была влажной и горячей от пара. Ее губы нашли мои. Поцелуй был долгим, глубоким, жарким. Ее тело прижалось ко мне. Я чувствовал каждый изгиб, каждое теплое, влажное местечко. Руки скользили по ее спине, по бедрам, возвращались к груди. Большие, упругие полушария, влажные от пара, с набухшими сосками. Я ласкал их, целовал. Она застонала, прижимаясь сильнее,.
Мы забыли обо всем. О троне, о войне, о мире. Только жар парной, наши тела, наши желания. Она двигалась, ее руки скользили по мне, ее дыхание стало прерывистым. Я чувствовал, как нарастает напряжение, как оно вот-вот прорвется. Я потянул ее на себя, и она податливо села сверху, обхватывая ногами мои бедра. Наши тела соединились. Влажные, горячие, скользкие от пота и пара. Она двигалась, я помогал ей, поддерживая з