— Ждите, что на вас будут смотреть как на заезжих варягов. Непременно столкнетесь с саботажем. Берите с собой людей Ожешко, и сразу прикладами, прикладами… Без церемоний. Архивы опечатать. Людям из Счетной палаты Немчинова приступить к ревизиям. Сперва по верхам, потом к расширенным. Желающим служить дальше чиновникам — присягу под нос, а кто заартачится, тех сразу под домашний арест. После ревизии освободим.
— Московский гость хуже татарина, — хохотнул Чика.
На него зашикали. Нарезанные мной задачи были слишком ответственными, чтобы веселиться. Один Шешковский, отправившийся со мной в Петербург и расставшийся с начальником Соколовым, оставленным на Москве, тихо чему-то улыбался. Не иначе как лелеял будущие расправы над давними недругами.
— Ты особо, Степан Иванович, не лютуй, — предупредил его, чтобы не увлекался. — Петербург скоро совсем обезлюдит. А город-то для нас крайне важный. Окно в Европу как-никак.
— Скорее ложа для благородных господ, из которой они в бинокли театральные разглядывали европейское благолепие, чтобы потом его бездумно копировать.
— И это тоже, согласен. Но как центр культуры, как торговый порт и стоянка флота Петербург для нас все также бесценен. Что у нас с Кронштадтом?
— Заперлись морячки и молчат. Парламентеров отсылают, не давая к берегу подойти. Ждут. Не иначе как средиземноморскую эскадру. О ней сведений нет, — тут же добавил мой начальник военной разведки.
— Плохо. Ну да пусть пока сидят — выделите несколько батальонов их блокировать. Зима придет, хлебушка попросят. Что у нас еще по военным делам?
Прибывший со мной Крылов тут же отрапортовал.
— Шведы малыми силами осаждают выборгский замок. Армия Густава где-то по финским лесам скитается. Поскольку его флот контролирует балтийскую лужу, сведений поступает очень скудно и медленно. Прибалтика нас встретит в штыки. Остзейские бароны настроены на решительное сопротивление. Рассчитывают на поддержку русского корпуса, оставшегося в Польше. С целью их устрашения командующий Подуров ведет армию из Москвы в направлении Новогород-Псков.
— Полагаю, вся эта прибалтийская шушера сразу подожмет хвосты, как только подойдут наши войска.
— Я такого мнения, Ваше Величество.
— В таком случае у нас есть немного времени, чтобы обустроить наши дела в Петербурге. Лично я намерен заняться Иностранной коллегией. Мало того, что была она фактически обезглавлена с отставкой Панина, так еще важнейшие государственные бумаги оказались без присмотра.
Новиков закашлялся и судорожно глотнул пенного стаута.
— Что с тобой, Николай Иванович?
— Не знаю, как сказать…
— Говори прямо, как про меж нас принято.
— Архив коллегии иностранных дел хранится в Москве, в особняке на Потешном переулке. Там же и все важнейшие бумаги, до державы имеющие касательство. В прошлом году там работал. Духовные грамоты русских князей изучал.
— Так что же сразу не сказали! — вспылил я, отпил пива. — Там же важнейшие документы, договоры с иностранными державами! Понимать надо!
— Архив под нашей охраной и плотной опекой, — тут же вмешался Перфильев.
— Ладно. А что ж у нас в Петербурге?
— Секретная и публичная экспедиции в здании на Исаакиевской набережной, — тут же доложил Безбородко. — Политическими делами ведает первая, а всякого рода объявлениями, почтой и прочим — вторая.
— Вот завтра мы с тобой туда и наведаемся. Непорядок, что такая важнейшая для государства работа осталась без контроля.
— Что с Выборгом будем делать, Государь? — решил уточнить Крылов. — Непорядок, что у нас под боком враги промышляют.
— Твоя правда, генерал. Отправим-ка мы туда Чику с его легионом. Пусть как следует шуганет супостата. А потом подумаем, как Густаву по шапке надавать.
Чика подскочил на стуле:
— Разреши, царь-батюшка, выступить поутру!
— Не терпится тебе? Что ж с тобой поделать. Отправляйся!
Не ведал, не гадал я, что своим решением послал на смерть многих дорогих мне людей.
(1) В реальной истории это путешествие состоялось в 1785 г. Флотилия из более чем 30 судов была полностью подготовлена к 1775-му. Суда строились в Вышнем Волочке и в Боровищах (старое название Боровичей). Остается только диву даваться, чем 10 лет (!) занимались полностью снаряженные экипажи.
(2) Бечевник — дорога вдоль канала, по которой двигались лошади бечевой тяги грузовых барок.
Глава 13
Море. Гладь свинцовая до горизонта.
Сенька Пименов, как и тысячи других легионеров, не мог налюбоваться этим дивом дивным. Он хоть горы видал, а многие его однополчане окромя лесов и ополья ничего другого в жизни не встречали. Топали по дороге, вьющейся вдоль песчаного берега, усеянного соснами, и все время косили глазами налево. Наплевать, что мелкий дождик моросил не переставая — егерь ко всякой погоде привычен. Зато интересно!
Прапорщик Пименов выступал впереди батальона. На плече зачехленное знамя, за спиной винтовальный карабин, за правым плечом подпрапорщик, его заместитель, за левым — барабанщик, отбивающий темп ходьбы. Военный шаг на марше в аршин. Крепко смазанные ваксой короткие егерские сапоги отбивали нужное расстояние, держали интервал.
Сенька отпросился от муромцев у Никитина, когда только добрался вместе с ними до Петербурга и увидел родной легион. Его производство в младший офицерский чин все резко изменило. Прапорщика не поставишь в почетный караул вместе с солдатами и унтер-офицерами. А куда? Вечным дежурным по роте, по полку, ответственным за чистоту в обозе и при кухнях? В рунд, проверявший дозоры? Или нужники с младшими профосами досматривать, чтоб вовремя были засыпаны, ежели нечисты? Его включали в состав таких команд — и к полевым кухням, и к ямам помойным, — но чаще он чувствовал себя неприкаянным. Все вакансии знаменосцев в полку были заняты. Его временно включили в резерв, он прошел обучение, как должно поступать младшему обер-офицеру при несении флага. Да вот беда: муромцы не участвовали в атаках, когда прапорщиков со знаменем в руках выбивали одного за другим. Вечный запасной — такая участь не соответствовала кипучей Сенькиной натуре.
Пименов встретил Зарубина, выходящего из Зимнего Дворца, как отца родного. Разве что в ножки не упал.
Чика его узнал, крепко обнял:
— Уже офицер? Красавчик! Небось снова отличился?
— Было дело, — потупил Сенька глаза и рассказал, не вдаваясь в подробности, про свою беду. — Заберите меня с собой, господин генерал! В свой батальон хочу вернуться!
Зарубин все эти «ваше превосходительство» и «выше высокоблагородие» на дух не переносил. Порядок обращения к офицерам в легионе был простой — «господин генерал», «господин полковник», а промеж офицеров и вовсе по имени-отчеству. Сенька об этом знал прекрасно и потому не подкачал.
— Откуда про поход узнал? — удивился Чика, но сразу сообразил, что выступление к Выборгу тут не причем. — Сейчас порешаем!
Никитин прапорщика отпустил с чистым сердцем, но остальных егерей оставил при карауле. Ему нравилось, что охрану у царского шатра, квартиры или покоев несли геройские старшие унтер-офицеры. Ставил теперь их по очереди в смену.
Командир батальона, премьер-майор Синичкин, Василий Степанович, крепкий телом и улыбчивый, Сеньке обрадовался.
— До чего ж ты, Арсений Петрович, вовремя к нам прибыл! Наш-то знаменосец первой роты впал в порочные поступки и невоздержания. Отстранил от службы. А ты уже тут как тут. Не иначе, Всеблагой пособил. Все ли нужные приемы и артикулы знаешь? Сможешь ли должность такую важную с достоинством снести? Знамя первой роты — это знамя всего батальона!
— Хватило времени изучить, господин премьер-майор.
— Вот и славно. Завтра по заре выступаем на север!
От Петербурга до Выборга без малого сто верст. Зарубин рассчитывал подвести легион максимально близко к городу за три дня и атаковать осадный лагерь шведов утром четвертого. Немного путали карты ночевки — хуторов вдоль побережья было маловато на такую ораву, батальоны по отдаленности квартир вставали на постой на приличном расстоянии друг от друга. Утром много времени тратили на то, чтобы заново построить полковые колонны — сказывалась нехватка строевых офицеров. Казачьи разъезды уходили с дозорами в ночь, чтобы на восходе солнца егерей не застигли со спущенными штанами.
Батальон Синичкина в последний день марша оказался в авангарде. Сеньку распирала радость от возвращения в родной батальон и гордость — выходило, что он со своим знаменем двигался на острие легиона, как наипервейший зарубинец.
Все бы ничего, но что-то мешало ему в сапоге. Подложил он охлопочков шерстяных по совету своего подпрапорщика, да то ли неудачно, то ли сбились к носку. Прихрамывал.
Как побудок отстучали по заре, как помолились «Господи Иисусе Христе Боже паситель» и «Богородице Дево радуйся», роты в колоннах двинулись к Выборгу. В молочном тумане, когда и дорогу еле-еле видать, капралы с ноги сбились, чтобы держать положенные двойные интервалы на шаг между взводами.
От самого Петербурга дорога вилась меж густого леса, поредевшего на подходе к Выборгу. А сегодня, только тронулись, выбрались на странное открытое пространство. Боковое охранение доложило: песок и молодые сосенки меньше аршина. Видать, свели вековой мачтовый лес, раскорчевали и новые деревья засадили. Им еще рости и рости.
Прилично, надо сказать, лес порубали. Батальон все шел и шел, а опушки нового бора нет как нет.
— Что-то давно от передовых дозоров нет известий. Не шлют казачки эстафету. И от основных сил мы порядком оторвались, — обеспокоено заметил Синичкин, подозвав к себе ротных капитанов.
Туман начинал постепенно уступать набежавшему утреннему ветерку. Рвался на клочки, истаивал, и за этой белесой паутиной уже проглядывали близкие контуры очередного векового леса — так приблизились, что можно было разглядеть отдельные деревья.
— Останавливайте колонну, — распорядился премьер-майор.
Зазв