учали команды, далеко разносясь по вырубке:
— Рота, стой, фузеи под курок!
Взвод за взводом замирали по стойке «смирно»: ружья за шейку приклада под курок и отвесно у правого плеча.
— Господин премьер-майор! — окликнул Сенька командира. — Разрешите сапог переменить. Успею, пока стоим?
Батальонный махнул рукой — действуй. Пименов передал знамя подпрапорщику, плюхнулся на задницу, стянул левый сапог, расстегнув суконные штиблеты (1). С наслаждением пошевелил пальцами ног и склонился над раструбом сапога, вытаскивая клочки шерсти. Это его и спасло.
Рассветную тишину разорвал грохот ружейных выстрелов. Залп следовал за залпом. Стреляли, казалось, отовсюду — с земли, деревьев, с фронта, флангов. Полностью рассеявшийся туман сменил белый пороховой дым.
Первая рота егерей оказалась под перекрестным огнем. Ее смели практически полностью за несколько минут, хотя обычно в колонном построении потерь было меньше, чем в шеренгах. Но слишком много оказалось врагов в засаде, и командовали ими не новички.
Позднее выяснилось: Густав III пребывал в отчаянии из-за бессмысленных осад русских крепостей Олафсборг, Фридрисхгам и Выборгслот и своего метания по Финляндии. Не помогали даже атаки с моря и активная поддержка со стороны финнов. Тогда он принял решение сосредоточиться на Выборгском замке. Погрузив лейб-гвардию и другие полки на галеры, шведы отправили эту ударную группу на Карельский перешеек. Никто не мог им помешать при их полном господстве на Балтике. Не успели выгрузиться, из Петербурга поступили тревожные новости: легион русской легкой пехоты с кавалерией и легкими орудиями выступил на север для деблокады Выборгского замка. Лейб-драбант Курт фон Стедингк, к военным советам которого Густав прислушивался, предложил организовать засаду. Выбрали подходящее поле с сосновым подростом и густым хвойным лесом за ним. Получая через финнов исчерпывающую информацию о движении легиона, спокойно и не торопясь подготовили скрытые позиции. Отборные пехотные части доукомплектовали местной ландмилицией. Эти финны-добровольцы очень пригодились, когда до леса добрались казачьи разъезды. Их вырезали ножами без единого выстрела. Потом эти же милиционеры забрались на деревья на опушке, приготовившись к стрельбе, а гренадеры и фузилеры устроились на земле, прикрывшись нарезанными ветвями. Глупые московиты подошли почти вплотную. Что-то почувствовали, но это их не спасло. Сине-желтые атаковали внезапно и безжалостно.
Мало того, что егерский батальон был застигнут врасплох, он еще и оказался в несвойственной роли дичи, хотя его готовили быть охотником. Инструкция, по который готовили легион гласила: «Егерю приучаться к быстрому беганью, подползать скрытыми местами, скрываться в ямах и впадинах, за камнями, кустами, возвышениями, стрелять только цельно и, ложась на спину, заряжать ружье. Использовать с умом свою фузею с должной дистанции, стараясь не пересекать верную черту вражеских пуль». Где прятаться? Кругом ровная песчаная поверхность, в которой и ямку выкопать затруднительно, и дохлые сосенки, только путающиеся под ногами. До кромки леса, откуда шведы повели огонь, не более ста шагов — самая невыгодная дистанция для дальнобойных егерских фузей, позволявших убивать, находясь в безопасности. Вот почему уцелевший при первых залпах премьер-майор Синичкин отдал, казалось бы, позорный приказ для победоносного зарубинского легиона.
— Ретирада! Убитых и раненых на руках уносим.
Прапорщик Пименов вскочил на ноги, так и оставшись в одном сапоге. Подхватил выпавшее из рук сраженного подпрапорщика знамя и запрыгал прочь от леса. Его бывшая вторая рота бросилась ему навстречу, чтобы подхватить павших товарищей и их оружие. Васятка Щегарь, Сенькин односельчанин, добежал первым до убитого подпрапорщика, взвалил его на плечо и поволок в тыл. Пули, продолжавшие лететь из леса, жужжали злыми осами над головой или с тупым звуком бились в мертвое тело в зеленой куртке с обер-офицерскими лычками на воротнике — даже в смерти унтер защищал рядового.
Не всем Васяткиным товарищам повезло. Капральство за капральством валилось на землю убитыми, ранеными. Стоны и проклятья понеслись в сторону леса. И редкие, но точные выстрелы. Прежде чем подхватить погибшего однополчанина, редкий егерь не разряжал фузею в сторону противника.
Из леса принялись выбегать шведы в своих шапках-цилиндрах с огромными цыплячьего цвета султанами. Формировали шестишеренжечный строй, чтобы обрушить на убегающих русских огневой вал, под сигналы барабанщиков, сопелочников и рожечников в живописной форме со множеством галунов и прочих украшений. Лейб-гвардейцы уже считали, что победили, что русские в панике бегут. Что еще одно усилие, дивизионный залп плутонгами — и с московитами будет покончено. Король Густав, наблюдавший за разворачивающейся трагедией в подзорную трубу, радостно воскликнул:
— Курт, твоя задумка полностью удалась! Выпускай кавалерию, пока не подошли главные силы московитов! Это вам не за стенами прятаться! В чистом поле мы покажем вам, где раки зимуют!
— Слушаюсь, Ваше Величество!, — склонил голову фон Стедингк и слегка ожег коня плетью, чтобы поскорее передать эскадронам королевский приказ.
Шведы ошибались. Батальон был потрясен, почти ополовинен, но не утратил ни сил, ни желания сражаться. Легион был на подходе, нужно было продержаться немного — полчаса, час. Рота арьергарда уже разворачивалась в цепь, чтобы прицельной стрельбой прикрыть отход товарищей, выносивших раненых и убитых.
Ее меткий огонь заставил надвигавшихся лейб-гвардейцев сбавить шаг. Не успели они изготовиться к стрельбе, как русская цепь подалась назад, за новую линию егерей в зеленых мундирах, заметных на бледно-сером фоне лесной вырубки. Не просто перебежали, но и помогли товарищам выносить тела все дальше и дальше.
— Оторвемся? — спросил на бегу Синицын у капитана, командовавшего ротой арьергарда.
— Не могу знать, господин майор.
Василий Степанович поморщился, но промолчал. В обычных обстоятельствах он бы не упустил случая отчитать немогузнайку — премьер-майор терпеть не мог таких ответов.
— Где ваш сапог, прапорщик? — окликнул догнавшего его батальонного знаменщика. Командир был приятно удивлен, что тот выжил, но непорядок с формой его неприятно поразил.
— У леса остался, прошу прощения, — извинился Пименов. Он приложил руку козырьком к бровям, всмотрелся вдаль на правый фланг и тревожно вскричал. — Кавалерия!
— Отрезать хотят! Не успеем теперь оторваться.
Он горестно закрутил головой. Уперся взглядом в тяжело дышавшего Щегаря, продолжавшего удерживать на плечах тело подпрапорщика. Премьер-майора удивило количество пуль, впившихся в спину убитого унтер-офицера.
Васятка догадался, на что смотрит старший командир. Дал пояснение, напрочь позабыв в горячке отступа о принятых в легионе правилах:
— Спаситель мой, вашбродь. Все пули мои на себя принял.
Синичкин вздохнул. Вдруг глаза его яростно сверкнули.
— Батальон, слушай мою команду! Строй баррикаду из убитых тел!
Дикий для любого православного приказ сперва ошеломил солдат, они уставились на батальонного как на сумасшедшего. Бережное отношение к павшему, серьезное суждение о смерти, традиция вымаливать усопшего для избавления от вечных мук — все это восставало против, душа восставала против. Но премьер-майор был спокоен.
— Патронташи снимать, а потом клади тела по косой внахлест!
Первыми отмерли унтер-офицеры. Они принялись громкими криками подбадривать егерей, охаживая замерших шомполами по спинам и плечам.
Немного поколебавшись, решился и Васятка Щегарь. Он бережно опустил тело унтера на землю. Перекрестил его, поцеловал в бледное лицо, которое уже покинула жизнь.
— Спасибо, что спас, родной! Век за тебя буду бога молить! — с этими словами он снял патронташ, отложил его в сторону и проверил свою фузею.
— Сооружай полукруг! Раненых в центр! Пименов! Знамя распустить и поставить на баррикаде!
— Слушаюсь, господин премьер-майор!
Красное знамя егерей с зеленой нашивкой в виде скрещенных еловых веточек заполоскалось на ветру. Захлопали фузеи — егеря, получив подобие защиты, усилили огонь. Последние капральства из роты прикрытия спешили укрыться в «кровавом бастионе».
Наступавшие батальоны лейб-гвардейцев подались назад. Им показалось, что на них накинулся рой огненных ос. Закачались и поклонились земле желтые султаны. Офицеры закончились первыми — Пименов постарался со своим винтовальным карабином, не знавшим промаха. Потом пришел черед сопельщикам с барабанщиками, унтер-офицерам… Шведы показали спину.
— Коница! Коница! Заходят с фланга!
— Приготовиться к построению в каре! Штыки из портупей — долой! Штыки примкнуть по моей команде!
Шведская кавалерия до хликого укрепления русских не добралась. Неожиданно над ней вспыхнули разрывы шрапнели. В бой вступила полковая артиллерия легиона, бившая не на 60 саженей, а на все 100–120 — дальше, чем полевая. Набиравшие скорость эскадроны смешались, начали поворачивать коней. Конницу буквально выкосило под ноль — спаслись буквально отдельные всадники.
«Кровавый бастин» разразился радостными криками.
— Штыки убрать! Продолжить цельную стрельбу! — надрывался Синичкин и вдруг захрипел, зашатался, повалился с пробитой насквозь грудью.
Рядом с ним попадали многие офицеры, не укрывавшиеся от вражеского огня за бруствером из солдатских тел. Это вступила в дело шведская артиллерия, накрывшая русские позиции картечью.
Новые тела отправились на верхи баррикады. Лишь батальонного командира и двух сраженных капитанов положили рядом с ранеными. Их накрыли спасенным знаменем второй роты.
В батальоне состояло 990 человек, разбитых на шесть рот. Ими командовали два штаб-офицера, четыре капитана, шесть поручиков и девять подпоручиков. Так вышло, что картечные залпы почти обезглавили егерское подразделение. В строю остались лишь два поручика, один из которых был легко ранен и продолжал сражаться, и пять подпоручиков. Все прапорщики, кроме Пименова, были уничтожены финнами-охотниками, которым обещали заплатить золотом за каждого убитого знаменосца.