Мне осталось лишь демонстративно хмыкнуть:
— Вы правда хотите покинуть страну, когда начинается самое интересное?
— Интересное? Это вы о чем? О своем карнифексусе? И где его установят в Петербурге? Прямо на Дворцовой площади?
Фонвизин раскраснелся и превысил границы дозволенного. Но я был спокоен как удав.
— Я говорю о Земском собрании. О том самом парламенте, о котором вы мечтали.
Денис Иванович замер с поднятой рукой, будто собирался меня ударить. Он всего лишь сильно жестикулировал, однако мои слова его поразили до столбняка. Мои бодигарды надвинулись на него, собираясь вмешаться. Остановил их жестким окриком и продолжил свою мысль:
— Нужно готовить созыв всесословного народного собрания, которое превратится в высший законодательный орган страны. Опыт Уложенной комиссии свидетельствует о высокой созидательной силе народа. Отдельные наказы, которые поступили на рассмотрение Комиссии, оказались настолько радикальны, что Екатерина испугалась. Я же нахожу их слегка ограниченными, но теперь, когда пали сословные барьеры, уверен, что инициатива депутатов окажется куда более решительной в плане глубинных преобразований.
Фонвизин отмер, отпустил руку, глубоко задумался:
— Вы готовы превратить Россию в страну ограниченной монархии? Дать народу Конституцию?
— Почему нет? Если не сейчас, то в ближайшей перспективе. Постепенно. У нас война не закончилась внешняя. На южных границах неспокойно. Но конечная цель видна вполне отчетливо.
Наивный Фонвизин считал, что английский парламентаризм — это идеальная конструкция. Можно подумать, Хартия вольностей по рукам и ногам связала монарха. Три раза ха-ха! Любой сильный король или королева, имея голову на плечах, в состоянии скрутить в бараний рог обе Палаты. Пример еще не родившейся Виктории — тому доказательство. Но не будем лишать человека иллюзий.
— Итак, что вы скажите?
— Мне нужно подумать.
— Я не тороплю. Хоть и стоило бы. Выборы в губернских городах вот-вот начнутся. Прощайте. Если надумаете, вы знаете, где меня найти.
Развернулся, не дожидаясь ответа, и пошел к Шешковскому. Бедный Фонвизин, растерянный и немного жалкий, проводил меня тоскливым взглядом. Он, сам того не замечая, срывал один за другим цветочки с веточки фиалки, которой он украсил свой камзол.
Не стал на него оглядываться — предложение сделано, крючок заброшен. Сразу переключился на Шешковского.
— Ну что, Степан Иванович! Как твои делишки? Всех злодеев в Неву перекидал раков подкормить?
Моя шутка возымела неожиданные последствия. У Шешковского задергался глаз — точно так, как было в моем кабинете, когда я его вместе с Хлопушей накуканил с убийством Павла.
— Что с тобой? Кого ты упокоил, из-за кого разволновался?
— Да была тут одна парочка, — Тайник дернул головой, показывая на дверь за спиной, ведущую в помещения Тайной экспедиции.
— Счеты сводишь?
Шешковский вдруг набычился.
— Меня б они не пожалели, окажись я на их месте.
— Степан Иваныч, успокойся. Я тебе не ругаю и жизни не учу — умного учить, только портить. Так и будем на улице стоять?
— Да что там смотреть, Ваше Величество? Канцеляристы сидят, бумажки перебирают, отчетики составляют. Души крапивные, без души работают. Вот в Петропавловке… — он мечтательно закатил глаза. — Может, прокатимся?
— Да на что там смотреть? На дыбу? — повторил я за ним. — Все ли присягнули в вверенном тебе ведомстве?
— Все, как один. Ну, окромя тех двух…
Я удовлетворенно кивнул:
— У соседей твоих, у дипломатов, не все так гладко. Опасаюсь я утечек и прямого предательства. Приставь к ним соглядатаев.
Шешковский напрягся, припоминая, и процитировал:
— В отношении секретного департамента и дел, его касающегося, Коллегия постановила: «приказать всем служителям этой экспедиции и архива ни с кем из посторонних людей об этих делах не говорить: не ходить на дворы к чужестранным министрам и никакого с ними обхождения и компании не иметь». Давно сие уже установлено и не раз подтверждено.
— И как, помогло?
Тайник пожал плечами.
— Люди слабы. Искусам и дьявольскому наущению поддаются.
— У вас служба перлюстрации есть? Через оную хорошо рыбка ловится, — я считал недоумение в глазах Иваныча и добавил. — «Черные кабинеты», нет?
Шешковский отрицательно покачал головой.
— Ну, пошли к тебе, объясню.
— Лучше здесь, Ваше Величество. У стен есть уши. Коли дело важное, давайте тут мне растолкуете.
Я удивился: похоже, не все так гладко в царстве застенок.
Спорить не стал и изложил концепцию тотальной слежки за словом и мыслью, которая в следующем веке будет доведена до совершенства. Вскрытие и чтение частной и дипломатической переписки во всероссийском масштабе. Телефонов нет, соцсетей нет — люди привыкли делиться наболевшим, своими планами, добытыми сведениями в письмах. Золотое дно для службы безопасности.
Поднявшийся холодный ветер с Невы теребил локоны парика Шешковского, бросал ему в лицо дождевые капли. Но он ничего не замечал. Слушал меня как миссию.
— Письма вскрываются давно, но чтобы так, поголовно…
— Вызовешь начальника Санкт-Петербургского почтамта, определишь с ним бюджет, нужный штат, подготовишь секретный указ и мне на подпись.
— И Рижскую почтовую контору! Рижскую тоже нужно.
Пришел мой черед вздыхать:
— Ригу еще нужно взять.
(1) Речь идет о третьем Исаакиевском соборе, выдающемся долгострое (1761–1802), про который шутили: «Сей храм трёх царствований изображение: гранит, кирпич и разрушение»
Глава 15
Странная история: я и покойная Екатерина — абсолютно разные люди и уж точно не муж и жена. Да вот поди ж ты, оба, не сговариваясь, выбрали в Зимнем один и тот же кабинет для работы, Зеркальный. Камерный, с двумя окнами в сад и дверью, выходящей на крытую террасу с колоннами. Катька два дня проводила здесь, разбирая иностранную почту. Я же отсюда не вылезал, условно говоря, двадцать четыре на семь — условно, ибо спал все же в другом месте. И с бумагами работал, используя очень удобное стоячее бюро, чтобы дать роздых спине. И посетителей принимал, но не стоя, а уже сидя за основательным столом красного дерева, заваленного папками с документами.
Согласно строгому придворному протоколу организацией приватных аудиенций ведала неизвестная мне обер-гофмейстерина. Исчезнувшая, как и прочие фрейлины, из дворца с моим появлением. Скатертью дорога! У нас все попроще, по-московски. Почиталин, а то и кто-то из бодигардов, мог запросто доложить: «имеряк просит встречи!» И услышать в ответ: «Заводи!»
Перфильев и в этом не нуждался. Имел от меня разрешение заходить в любое время без церемоний. Вот и сегодня заглянул в кабинет вместе с Бесписьменным, оторвав меня от тяжких дум.
Я пол-утра провел, размышляя, как из Питера перетащить в Москву все важные ведомства с их оравой чиновников. Пока выходило слабовато. Вообще не складывалось! Нет ни нужного количества присутственных мест, ни квартир в достаточном количестве. Не говоря уж про рестораны-аустрии, дабы в неофициальной обстановке важные делишки обкашлить. Нет мест для досуга. Ничего нет! Я даже продпайка в нужном объеме дать не могу — система продовольственного снабжения старой, вернее, уже новой столицы не готова к наплыву полков, из крапивного семени состоящих. Не кормить же госчиновников высокого ранга с помощью полевых кухонь!
А быстро не вытащу, застряну. Засосет питерское болото. В текучке закрутят, в отнекиваниях завертят…
— Петр Федорович, мы к тебе!
Канцлер мой был взволнован, хоть и пытался скрывать. А явившийся с ним Бесписьменный эмоций не прятал. Вылитый Миронов с его «шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает!»
— Что стряслось⁈ — напрягся я не на шутку.
— Насчет государственных финансов! Беда!
— Совсем беда⁈ Мне же была депеша, что Ассигнационный и Заемный банки захвачены, золотой запас в хранилищах не разграблен.
— Банкиры разбежались, фискалы тоже. Но это малая досада. Новых наберем. Тут в главном нужно решать.
После недолгих расспросов выяснилось если не страшное, то грозящее в скором времени «полной задницей», как было принято говорить в моем прошлом-будущем.
Государственная система денежного обращения основана не на золотых запасах, не на огромных земельных владениях, монополии на важнейшие природные источники, типа соли, таможенных сборах и прочих источниках богатства — она зиждется на доверии населения. И с этим у нас проблемы. Ожидаемые проблемы. Неизбежные, когда государство восстает из смуты.
Еще Катька подсуропила. Провела денежную реформу, ввела ассигнации. Это потом историки, плохо понимавшие суть дела, начнут трясти седыми кудрями от восторга. Как же, бумажные деньги стране подарила Великая! Подарить-то подарила, но и грабануть податное население не забыла. На что меняются ассигнации? На серебро, на универсальное платежное средство средневековья? Как бы не так! На медь! Один бумажный рупь равен ста медным копейкам. А один серебряный — ста копейкам серебряным. Две параллельные валюты в стране — есть отчего сойти с ума!
И ведь как ловко все устроили! Переплавили медные пушки Петра Первого на монету, и только с этого поимели десять миллионов рублей!
Я, конечно, не знаток популярных экономических теорий XVIII века и в эмиссионных вопросах ни бум-бум, но чутьем потребителя, чутьем терпилы 90-х XX века понимал: в скором времени получим такую девальвацию с инфляцией, что ее не разгрести и за столетие. Попытался донести эту мысль до Бесписьменного. Того, бедного, окончательно переколбасило.
— Что ж нам делать, царь-надежа⁈
Задумался.
Отчего вся финансовая система так крепко привязана к серебру? Отечественные рудники, по словам Перфильева, истощены. Завозим из заграницы. Из той же Богемии. А у нас тем временем растет золотой запасец. Добычу отечественного золотишка поднимаем и будем поднимать. А не ввести ли нам золотое обращение? Подготовиться. Накопить монеты. И резко поменять дырку от бублика в виде меди, но вполне себе реальную ценность — на золото. Свое золото, следует отметить. Меняльные банки есть, пооткрывали в стране для обмена ассигнаций на медь, осталось лишь выиграть немного времени.