— Англия? А как насчет свобод в американских колониях?
— Ваше величество изволило напомнить мне о бостнском чаепитии и последующем принятии Парламентом «невыносимых законов»?
— Король Георг потеряет колонии в Америке. Не быстро, но потеряет, — приоткрыл я завесу над грядущим своему министру (приставку врио можно, пожалуй, снимать).
— Значит, Лондон из уравнения временно исключается, — понятливо кивнул Безбородко. — Что с остальными первостепенными столицами? С Парижем, Веной и Мадридом?
Для меня было новостью, что из обоймы «великих держав» выпадал Берлин, а Испанию все еще принимают всерьез, но виду я не подал.
— Вена — наша главная головная боль. Париж далеко, а Мадрид и вовсе задворки Европы.
— Понимаю, — протянул Безбородко и сделал для себя какие-то выводы.
— Мы сейчас пойдем принимать послов. Мне нужно что-то сделать? Кого-то выделить? О чем-то переговорить?
— Нет-нет. Простое протокольное событие. Амбассадоры и ambassadress представятся, а для серьезного обмена мнениями нужно назначать партикулярную аудиенцию без особых церемоний.
— Что такое амбассадресс?
— Посольши, супруги послов, — несколько обескураженно пояснил Саша. — Начальник Церемониального департамента должен же был объяснить.
Этот начальник действительно у меня был и все соки из меня выпил, замучив пунктами «Церемониала для чужестранных послов при императорском Всероссийском дворе» 1744 года. Посольши совершенно выпали из моей памяти, после того как мы с этим расфуфыренным господином битый час обсуждали тему целования руки. Он пытался мне втолковать, что обычай сей ввела Екатерина, вкладывая в него иной смысл, чем мужской знак внимания даме. Речь шла о монаршей чести. А я пытался донести до чинуши, что мне такое ни к чему — чай, не Папа и не дон Корлеоне. Последнее имя ввело дипломата в ступор. Пока он пытался сообразить, кого из великих испанцев я имел в виду, сумел его убедить, что целования не будет.
Муторное дело — эти протокольные мероприятия. Столько нюансов! Послам первостепенным времени уделить больше, чем второстепенным. Титулы их не перепутать. Следить за количеством слов, коими удостою послов — не дай бог, одному сказать больше, чем другим, дабы не вводить их в заблуждение о смене политического вектора. И смолчать нельзя, иначе обиду великую учиню…
— Я доволен, Саша, всей подготовительной работой к приему. Не исключал, что послы начнут носами крутить и могут приглашение во дворец проигнорировать.
— Всегда готов всякое трудное и важное препоручение Ваше исправлять, не щадя ни трудов моих, ни же самого себя. А послы? Куда им деваться? Они больше жалуются, что нету теперь высшего света в Петербурге. Некому визиты наносить и вынюхивать, куда ветер дует, у придворных и фаворитов. И как же им без торжественных приемов, парадных обедов и придворных балов, где можно было бы в перерывах между мазурками, полонезами и английскими танцами обсудить важные вопросы? Или за карточным столом.
— А без этого никак?
Безбородко развел руками. Дипломатам нужна привычная среда обитания.
Я вздохнул. Где мне вам придворное общество найти или фаворитку? Как представил себе танцующего полонез Перфильева или, как Чика дает прием и на него валом валят иностранные дипломаты разных рангов, так чуть не расхохотался вслух.
— У вас, государь, хорошее настроение. Это замечательно. Не стоит пугать послов нахмуренными бровями. И выглядите вы очень мужественно в своем мундире полковника.
— Можно подумать, у меня был выбор? Траур и все такое.
Я встал, поправил мундир и уверенным шагом отправился в Тронный зал.
Меня уже ждали. Правительство почти в полном составе, мои генералы. Перфильев, стоя рядом с троном, сверкал алмазной звездой ордена Андрея Первозванного, у других — Анна и Саша Невский. У Зарубина и Ожешко еще и медали золотые весом в тридцать червонцев за взятие Петербурга. Позвал их обоих встать за престолом в нише под балдахином.
Пошел прием.
Послы заходили по очереди. Кто с женами, кто поодиночке. Представлялись. Выдавали сентенции кто во что горазд.
— Великолепная победа над шведским королем, Ваше Императорское величество!
— Ваш новый облик не оставит Европу равнодушной — уверен, борода снова войдет в моду!
— Венский двор в восхищении от побед русского оружия над фанатичными мусульманами!
— Счастлив лицезреть великого государя, столь счастливо избежавшего на Оке пролития крови своих подданных!
— Могу ли я надеяться, Ваше Величество, на приватную беседу, дабы урегулировать возникшие недоразумения между нашими странами?
Последняя реплика принадлежала шведскому послу и выбивалась из достигнутых протокольных договоренностях.
— Недоразумения? У нас война с вашим королевством, — хмуро буркнул я и сурово сдвинул брови.
— Зачем нам воевать?..
Безбородко подлетел и смог оттеснить шведа в сторону толпы моих министров, смешавшейся с дипломатами. Подал знак оркестру. Зазвучала музыка. Тысячи свечей в хрустальных люстрах разбрасывали алмазные искры по блестящему паркету. В натертых зеркалах отражались бриллианты и золотое шитье на нарядных кафтанах. Кажется, все идет, как надо, и я ничего не запорол.
— Ваше Императорское Величество! — угодливо склонился к моему уху временно назначенный исполнять обязанности гофмаршала чиновник из Церемониального департамента МИД. — Принцесса Августа вместе со своей фрейлиной Курагиной просят всемилостивейшего разрешения поприветствовать государя.
Сказать, что я удивился — это слишком слабое выражение. Одновременно рассвирепел, немного обрадовался и вытянул шею, пытаясь за толпой присутствовавших на приеме разглядеть новых гостей. Эти-то откуда взялись? Как добрались из Москвы? Куда только Соколов смотрел? Ну я им всем задам! И этим шкодницам — в первую очередь! Ишь, волю взяли! Буду шлепать сильно, но точно!
Моим кровожадным планам не суждено было сбыться. В зал взлетел взлохмаченный Ваня Почиталин. Наплевав на этикет, подбежал к трону и зашептал мне на ухо, не замечая скрестившихся на нас взглядов послов и министров.
— Беда, государь! Поляки под Смоленском!
(1) Анджей Огинский — отец композитора Михаила Огинского, написавшего знаменитый полонез
Глава 19
Если две армии движутся навстречу друг другу, неизбежно наступает момент, когда они столкнуться.
Поляки тут же сняли осаду Смоленска, как только узнали о приближении с северо-запада, от Пскова, большой русской армии — тревожную весточку доставили, загнав коней, верные люди из бывшего Инфлянтского воеводства. Двинулись на перехват, рассчитывая опрокинуть вымотанные долгим переходом русские полки. Сражаться под стенами Смоленска, имея в тылу его гарнизон, разумно посчитали верхом глупости. Тихо свернули лагерь, отошли на запад и заняли дорогу на Вележ, Опочки, Псков. Потом посчитали позицию невыгодной и прошли на север еще порядка двадцати верст.
Добрались до реки Каспля, неширокой, холодной. Топкая низина на правом берегу никуда не годилась как оборонительная линия. Хоть переночевать где есть — чуть в стороне от дороги стояла жалкая деревня Алфимово. Поселок стоял на возвышенности, но смотрел на реку, за которой протянулось болото. Поляки посчитали, что очень странные места выбирали московиты для своих селений.
Затем начали переправу по единственному мосту. И столкнулись с русским авангардом. Неожиданно столкнулись. Ведь московитов ждали дня через два.
Полковник Иосиф Емельянович Сатин, командир Острогожского гусарского полка и георгиевский кавалер, вел свои эскадроны на острие большого отряда русской легкой кавалерии. Увидел переправлявшегося противника и скомандовал немедленную атаку. Его летучие гусары голопом помчались на шляхетскую конницу, прикрывавшую переправу и легкомысленно позабывшую про дальние разъезды. За сатинцами ринулись и все остальные, включая казаков, карабинеров и пикинеров. Командующий авангардом донской атаман Спиридонов и ойкнуть не успел, как все смешалось в яростной сабельной рубке.
Пехота на мосту заметалась, подалась назад. Ляхи на другом берегу принялись разворачивать артиллерию. Прусские офицеры забегали, формируя каре из своих солдат. Генерал фон Гудериан был почти уверен, что переправившиеся на другой берег ляхи вот-вот запаникуют, бросятся наутек и на их плечах русская конница ворвется в походные порядки поляков. И спасать положение придется, как всегда, прусскому солдату, пусть и одетому в польскую форму.
Угадал! Русские численно и выучкой превосходили шляхетскую кавалерию. Смяли ее, опрокинули — паны бросились назад, под прикрытие пехоты и пушек. Обтекая мост и бегущих пехотинцев, вплавь форсировали реку, совершая всем известный маневр «спасайся кто может».
Гусары врубились в толпу, запрудившую мост. Заработали клинки, покатились ляшские головы. Взбаламученная конскими копытами коричневая Каспля поменяла свой цвет, питаемая ручьями крови. Кто-то поджег мост, добавляя суеты и беспорядка. Гусары Сатина в дымы и огне прорвались на другой берег, продолжая рубить убегавших. Карабинеры спешились у самой кромки воды и открыли огонь, поддерживая прорыв русской кавалерии, вонзившейся в самую гущу основных сил поляков. Только казаки подчинились оравшему благим матом Спиридонову и на другой берег не сунулись.
Поляков, спешно набранных в солдаты в воеводствах Королевской Пруссии, Померании, Померелии и Поморье, отошедших Фридриху после первого раздела Речи Посполитой, успели научить шагать в ногу, перестраиваться в колонну, сбиваться каре и слаженно стрелять. Но реагировать быстро на изменение обстановки они не умели. Внезапно выросшая в ста шагах русская конница вогнала их в ступор.
— Plutong-Schießen! — завопили прусские офицеры.
— Фойер! Фойер! — вторили им капралы. Их палки загуляли по плечам и коленям растерявшихся солдат.
Все принудительно собранные армии комплектовались из люда дерзкого и буйного, от которого старались избавиться местные общины. В русской армии, к примеру, бытовало мнение, высказанное Петром Паниным, что «за свою отдачу рекруты всегда дышат, особливо в первоначальное время, самим злодейством и мщением». Поляки исключением не были. Вместо слаженного залпа по-взводно, они ответили на команды офицеров нестройным беглым огнем и хмурыми искосыми взглядами на немчуру. А через несколько минут им стало не до вынашивания планов поквитаться. На них навалились гусары.