Частая стальная гребенка из штыков сбила наступательный порыв сатинцев. Они заметались между отдельными каре, теряя все больше и больше людей. Падали кони, катились на землю кивера-ведерки. Приободрившиеся пруссополяки все более слаженно отвечали залпами.
— Отступ! Отступ! Горнист сигнал к ретираде! — возбужденно кричал полковник, крутясь в седле, отбивая штыки и силясь зацепить хоть кого-то своей саблей.
Запели трубы. Гусары поворачивали коней и уходили за реку. В последней группе скакал Сатин, смело направив своего коня на горящий мост.
Громыхнули польские пушки. Ядро скользнуло вдоль лошадиного бока, срезав полковнику ногу по колено. Он упал неудачно с седла, прямо на простреленную на последней войне с турками левую руку. Закричал от боли, сразу не сообразив, что лишился ноги.
— Забери моего Георгия, — сунул в руку склонившемуся к нему гусару сорванный с груди орден и потерял сознание.
Языки пламени уже лизали тело полковника, заставив отпрянуть и убраться с моста всех, кто хотел его вытащить.
Русский авангард предпочел перестроиться и отступить. Поляки посчитали, что раз поле боя за ними, то они победили. Навели несколько мостов и более организованно начали переправу.
Браницкий ткнул пальцем в просторную плавно повышающаюся равнину за рекой.
— Русские близко, а здесь отличное место для генерального сражения. Справа болото — отличная защита для фланга моих полков. Готов занять там позицию.
— Тогда я встану на левом фланге, а по центру поставим польскую кавалерию и волонтерские полки — тут же профессионально, буквально на коленке, набросал план битвы фон Гинденбург — Маркиз де Пугачев всегда сидит в обороне. Наступать придется нам. Центр сымитирует атаку. Русские бросят туда резервы, и тогда я проведу нашу косую атаку. Небольшой подъем мне не помеха. Единственное, о чем прошу — прикрыть мой фланг от казаков.
— Звучит убедительно, — дребезжащим голосом подтвердил Чарторыйский, на которого было возложено общее командование. — Давайте проследуем в деревню Алфимово, раз другой все равно нету. Устроимся в какой-нибудь избе и обсудим детали. Лучше эта богом забытая дыра на болоте, чем ночевка в палатках в такую сырость. Там и разместим мой штаб, а также стянем туда обоз. Завтра болото на другом берегу и полки коронного гетмана станут отличным прикрытием.
— Позвать Романуса на совещание? — поинтересовался Огинский.
— Я ему после Смоленска не доверяю, — хмуро бросил Радзивилл, и все согласно закивали.
Чарторыйский задумался.
— Тогда оставим русскую кавалерию на этом берегу охранять мосты.
— Вы слышали, генерал, историю моей дуэли с печально известным Казановой? — загадочно спросил Браницкий, подхватив под руку фон Гинденбурга и увлекая его за группой магнатов, поспешивших в деревню, чтобы выбрать себе лучшую избу.
Изумленный пруссак не нашелся с ответом. Он знал, что коронному гетману Людовик XV пожаловал графский титул, и не решился нагрубить аристократу. Будь на его месте простой шляхтич, послал бы не задумываясь к черту.
— О, тогда я вам расскажу, как мы стрелялись из-за танцовщицы…
Небесные хляби разверзлись: мелкий, но противный ноябрьский дождь накрыл серую равнину за рекой.
Я хмуро смотрел в спину расстроенному разжалованием Спиридонову, назначенному теперь командиром острогожцев. Эскадроны были потрепаны огнем пехоты, до сих пор везли раненых. Ну что же… Будет ему наука: за одного битого двух небитых дают.
«Сатин…» — усмехнулся я про себя. Не везет мне с гусарами. Сперва командир Сербского полка ускакал в закат под Белевым, теперь вот этот… Гусары — голова в цветах, жопа в мыле. Бестолковые войска. Ну ладно, может, этот Спиридонов наведет у них порядок после выволочки, которую я устроил. Ух, я вчера эскадренных командиров отчитывал… Так отчитывал, что усы у всех обвисли. «Вы что, — говорю, — ослепли⁈ Не поняли, что авангард в отрыв пошел от главных сил⁈ Почему Сатина не остановили⁈ Или думали, поляки за рекой в гляделки будут играть⁈»
Лепетали что-то про смелость и напор. Умереть за горящий мост! Ну, хоть погиб полковник геройски, это да. Но результат — потеря командира и части полка, отход в беспорядке. Бестолковая инициатива.
Как только я получил известие о вторжении поляков, я сразу, прямо с приема, бросился догонять Подурова. Тот двинул свои войска из Пскова на Смоленск. Ему предстояло пройти 400 верст. Сперва через густые леса, а потом по болотистым дорогам Смоленщины, где начался ад для артиллерии — опять потеплело, и дороги тут же размыло. Догнал только в Велиже, присоединив к основным силам сильный конный отряд. Егерей Чики и пушки оставил в Питере, иначе безнадежно бы отстал. Беспокойство за судьбу Смоленска толкало вперед и вперед. Кто же знал, что поляки снимут осаду и решаться выдвинуться нам навстречу. Однако выдвинулись. Переправляться через Касплю мешать им не стал. Дал войскам сутки на отдых.
После разноса гусарам, я развернулся к шатру, выбросив из головы Спиридонова, покойного Сатина и марш-бросок моей армии. Надо сосредоточился на главном — на плане генерального сражения.
Основное мое «чудо оружие» остались в глубоком тылу. Воздушный шар имеем только один, из артиллерии в наличии только полковая — за Велижем пришлось бросить полевую, она нас явно тормозила. Так что от шрапнели большого толка не будет. Половина войска состоит из полков 1-й и 2-й армий, которые до сих пор не перевели на новые патроны. Как и их орудийные расчеты — на новый тип боеприпасов. Одна радость — мои «гвардейцы», конные егеря. Благодаря возобновившимся поставкам из Тулы винтовальных карабинов, Митька Петров уже имел шесть эскадронов, а с такой силищей можно много бед натворить.
Шагнул внутрь шатра.
— Как будем воевать, господа генералы?
Вся верхушка армии в сборе. Подуров, Крылов, генерал-поручик Юрий Долгоруков, командир Московского легиона генерал-майор Баннер, отдышливый, часто кашляющий, простуженный Коновалов, заменивший Жолкевского в Оренбуржской бригаде (и слава богу: я ж не идиот ставить поляка против соотечественников). В стороне ото всех сидел надутый Чумаков, страдавший, что так вышло с артиллерией.
— А что тут думать? — пожал плечами Крылов. — Закопаемся, как прежде в землю, и перемелем. Если бы ляхи под Смоленском остались, тогда был бы другой разговор. У нас численное преимущество, но часть войск не обстреляна, с южанами слаженности еще нет…
— Мы не привыкли отсиживаться в обороне, — буркнул Долгоруков. — И отлично научились бить конницу, которой у поляков больше всего. Да и припасов мало. Через неделю армия будет голодать.
— Земля промерзла, и времени мало. Нормальных шанцев не накопаем, — добавил Баннер.
Я слушал, помалкивал, давая всем высказаться, но сам решение уже принял. Если занять позицию отбивающего, превращусь навсегда в «генерал-оборона». А мне нужно другое. Хочу, чтобы только при упоминании моего имени у врагов душа уходила в пятки, чтобы ссались, как младенцы, при виде моих красных знамен.
— Поляки атакуют, и мы атакуем!
— Встречный бой? — встрепенулись все.
— Именно! И вот, что я предлагаю…
Мы приступили к разработке детального плана.
Холодный, пронзительно-ясный воздух поздней осени щипал щеки и заставлял слезиться глаза. Солнце висело низко над темным лесом, нехотя золотя унылые, лишенные зелени поля и редкие перелески, озерца, ручьи и пруды, коих тут было в избытке. Где-то внизу, на земле, вязкой и тяжелой от недавних дождей, мерно шагали тысячи ног. А я плыл над этим миром, в этой диковинной корзине, болтаясь под огромным, раздутым горячим воздухом шаром, и чувствовал себя то ли богом, взирающим на суетливых людишек, то ли глупцом, доверившим жизнь ненадежным тряпкам и веревкам. Но вид отсюда открывался бесценный.
Кивок.
Ванька Каин, что управлял горелкой, поддал жару, и шар немного набрал высоту. Ветер почти отсутствовал, мы медленно дрейфовали над равниной, постепенно приближаясь к невысокой возвышенности, за которой, по докладам разведки, разворачивался противник.
— Правду, Ванька, говорят, что ты всем врешь, будто только у тебя одного медаль за первый воздушный полет? — Ванька покраснел. Отвернулся, пряча глаза. — Чудак ты! Одна единственная или первая из пока выданных, что почетнее?
Мой юный авиатор растерялся. Призадумался.
Я рассмеялся. За моими подколками скрывался самый настоящий мандраж. Хорошо хоть не медвежья болезнь — на высоте вышла бы великая конфузия.
Диспозиция ясна, как божий день. Поляки, уверовав, что мои основные силы не полезут в атаку, разворачивают силы для наступления тремя большими отрядами. Пехота у болота, центр из пехоты и преобладающей численно кавалерии и снова пехота, даже отсюда выглядящая поосновательнее остальных. Пять полков.10 тысяч солдат. Мой взгляд прикован к ним и к нашему правому флангу. Туда, где напротив линии холмов строяться в три линии четрехшереножные батальоны врага. И где на обратном скате, невидимые для противника, уже стоят мои колонны, напоминающие ежа, скрещенного с картонной коробкой. Пять таких «ежиков» с щетиной из штыков. Из самых необстрелянных солдат из подмосковных военных лагерей.
Когда я предложил свой план контратаки на правом фланге, мои генералы посмотрели на меня как на идиота. Особо снисходительно-осуждающими взглядами меня наградили Долгоруков и Баннер, в деле моей армии не видавших и ставивших свой профессионализм куда выше всех присутствовавших на совещании.
— Левое крыло поляков — это самые обученные полки под прусскими офицерами и унтер-офицерами. Сколько их учили стрельбе неизвестно, но два-три залпа в минуту они дадут. Шквал огня снесет колонны, не имеющие возможность ответить полноценным залпом. Первые ряды и бока колонн — смертники. А у тех, кто окажется внутри, мушкеты станут бесполезной игрушкой.
— Доверьтесь мне, — вот и все, что я сказал. В итоге, просто просто продавил нужное решение царевым приказом, ибо не мог объяснить источник своей ув