асхаживала по классу и без конца повторяла J’entre dans la classe, je trouve le livre[7], пока ученицы не начинали различать слова, поначалу казавшиеся абракадаброй, и лишь тогда разрешала открыть учебники.
Мадам посылала открытки с видами местных достопримечательностей: озера, школы Троубридж, Мэйн-стрит с ее живописными магазинами и старыми зданиями. Что самое трогательное, красивым витиеватым почерком она ярко подавала детали, наверняка интересные собаке: деревья, ландшафт и зверушки, за которыми можно погоняться, – сурки, кролики, суслики.
Брайди вдруг подумала, что нечто подобное стало бы утешением для нее самой. Она могла бы писать Тому и малышу, и пусть никогда не отправит свои послания, хоть на секунду возникало бы ощущение, что разлука с любимыми лишь временная. Однако в аптеке, перебирая цветные открытки, она поняла, что не заставит себя потратить даже цент на такую легкомысленную затею.
И только Нетти не приняла мадам. Ее раздражало, как француженка ест, – мол, сил нет смотреть, как она всё обкусывает по краям, до конца ничего не доедая. Кроме того, мадам никогда не просила добавки даже фирменных блюд Нетти вроде запеченных устриц или картофельного пудинга, которые все другие едоки нахваливали, уплетая за обе щеки.
Через две недели после приезда мадам Брассар разразилась гроза, положившая конец жаре. Ветви тюльпанового дерева бились в окна всех трех этажей, ветер уносил всё не закрепленное и даже разломал стенку сарая.
Зной сгинул, но мадам Брассар осталась. Вдруг понадобились ее услуги. Холлингвуд ожидал гостя, еще необычнее француженки.
Президент Соединенных Штатов собирался посетить Веллингтон! Мистер Тафт покидал свой загородный дом в Беверли, Массачусетс, и отправлялся в поездку по стране. Местный республиканский комитет, в который входил мистер Холлингворт, созвал специальное совещание, чтобы решить, кто из горожан выступит в роли гостеприимного хозяина. Многие члены и советники комитета выставили свои кандидатуры (выступление Альмы Портер, матушки Эдмунда, было самым громогласным), мотивируя это исторической значимостью их жилищ: в доме одного квартировал полковник из бригады Итана Аллена, двор другого затеняли вязы, посаженные бойцами Революционного полка, особняк третьего стоял на месте судьбоносной битвы, пусть не[8] упомянутой в учебниках истории. Рассматривался вариант «Черного оленя», самой старой в стране гостиницы, вполне оборудованной для приема высоких гостей, однако обстоятельство, что самым знатным ее постояльцем был Бенедикт Арнольд, могло быть расценено как пощечина Тафту, в чьем патриотизме частенько сомневались демократы.[9]
На совещании Бенджамин Холлингворт отмолчался, но вопреки, а может, благодаря этому его дом сочли наиболее подходящим для размещения президента. Во-первых, особняк построил республиканец, губернатор Коннектикута, во-вторых, имелась, так сказать, связь однокашников. Три поколения Холлингвортов учились в Йельском университете, который окончил и Тафт – первый его выпускник, ставший президентом. Бенно этим гордился, однако представлял презрительные ухмылки одноклассников, поступивших в Гарвард – альма-матер уже двадцати семи президентов.
И тут как нельзя кстати оказалась профессия мадам Брассар. Ей поручили подготовить Холлингвуд к приему выдающегося гостя, какого еще не бывало в его стенах. Из «Виктории» доставили сундук мадам, и дом начал преображаться. Первостепенное внимание уделялось Желтой комнате, где стояла самая большая в доме кровать – деталь немаловажная, поскольку Тафт был самым тучным из американских президентов. Брайди видела его фотографии в журналах. Ему подошли бы растянутые от стены до стены рекламные брюки в универмаге Кэррингтона. Интересно, уберет ли их хозяин из уважения к гостю?
– Жалюзи надо закрыть гардинами, дабы утренний свет не резал глаза, – сказала мадам Брассар, до сей поры занимавшая Желтую комнату. Однажды Брайди заправляла кровать и на тумбочке обнаружила черную шелковую маску. Теперь ее предназначение прояснилось.
Чтобы стачать гардины из ткани, хранившейся у мадам в сундуке, наняли швею. Брайди предложила свои услуги, но мадам Брассар ответила, что для работы с гобеленом, сотканным в уединении испанского замка, требуется профессионал. Для окон в библиотеке были также заказаны гардины с обилием фестонов, сборок и доселе неведомым Холлингвуду ламбрекеном – хитроумным изобретением, скрывавшим карниз и неприглядные складки задернутых штор. Идею подали ночи, проведенные мадам в средневековых замках.
Брайди и Нетти ломали головы, чем президента кормить на завтрак. В доме он проведет только ночь, отобедает и отужинает в другом месте (что позволяло облегченно выдохнуть, хоть вместе с тем обижало).
Но однажды утром в кухню влетела Ханна с известием, что президент не приедет:
– Он посетит Стокбридж и остановится в гостинице «Красный лев».
Подражая мадам, теперь она укладывала волосы в замысловатую прическу, что для шестнадцатилетней девушки было, пожалуй, слишком вычурно.
– Почему? – спросила Брайди.
Ханна не знала, но за завтраком всё разъяснил мистер Холлингворт:
– Гостиницей владеет дядя сенатора, которому обещан вечер по сбору средств в его поддержку.
Выходит, отец Брайди был прав, когда в давнем разговоре у камелька сказал: политики одним миром мазаны, что в хваленой Америке, что у нас.
Однако мадам Брассар осталась и продолжила новую отделку дома: на мебель шились чехлы из тканевых запасов ее сундука, ковры перемещались из одной комнаты в другую, дабы прикрыть «чересчур агрессивный» узор паркета.
Мистер Холлингворт на удивление легко воспринимал перемены в доме, где годами ничего не менялось. Но однажды вечером всё разъяснилось.
Из окна своей комнатки под крышей Брайди, любуясь восходящей луной, в беседке разглядела силуэты хозяина и мадам Брассар. Мистер Холлингворт стоял и смотрел на озеро. Француженка встала со скамьи, взяла его под руку, и они замерли, глядя на темную воду, мерцавшую под лунным светом.
В другой раз Брайди принесла выглаженное постельное белье в Желтую комнату, после несостоявшегося визита президента вновь занятую мадам Брассар, и тотчас заметила, что в постели не спали, хоть простыни были умышленно сбиты. Однако на своем веку она перестелила столько постелей, что ее не обманешь. А в спальне мистера Холлингворта обнаружились светлые волоски на подушке.
Брайди даже удивилась, что сия новость породила в ней не осуждение, но радость. Протестант мистер Холлингворт не ведал о смертном грехе. А душу падшей католички мадам Брассар сильнее, наверное, уже не осквернить.
Брайди их не укоряла, поскольку сама совершила тот же грех. Вместе с Томом покидая Ирландию, она перешла Рубикон, но осознала это уже на борту корабля.
Порой Брайди задавалась вопросом, захочет ли она вновь испытать подобное счастье. Со смерти Тома прошло уже три года. Но он незримо присутствовал в ее жизни, как будто поделенной надвое: реальная – без него и воображаемая – с ним. Брайди представляла, как они жили бы в сторожке, которую сейчас занимал Оскар. Том мог бы получить его место и служить шофером. И жили бы они в милой комнатке на втором этаже, а не в той захудалой каморке на задах, где обитал Оскар. Брайди ее видела, когда во время его отпуска ей велели сделать там уборку.
Оскар. Каждое воскресенье он пешком сопровождал ее в церковь и обратно, поскольку Брайди отказалась ездить с ним в машине. Она отговорилась полезностью ходьбы, но истинная причина была в том, что ей не хотелось оставаться наедине с мужчиной в замкнутом пространстве.
Хоть по национальности немец, в чем-то Оскар ужасно напоминал Тома: такие же широкие плечи, такой же выразительный взгляд. В детстве он тоже был церковным служкой. И тоже любил мастерить. Он тоже увлекался часами, но, в отличие от Тома, умел их разобрать, а потом собрать. В комнате Брайди не было часов, пока Оскар не нашел в подвале и не починил старые ходики. В ответ на благодарность он легонько поцеловал Брайди в щеку, от чего в ней что-то шевельнулось. Она стала замечать, насколько Оскар хорош собой: светлые волосы, густые и вьющиеся, рельефный профиль, отменно читавшийся, когда его обладатель поворачивался к пассажиру на заднем сиденье.
Иногда, думая о Томе, Брайди вспоминала слова и поступки Оскара, и эта нечаянная измена наполняла ее страхом, что она не сумеет сдержать обещания, данного ее телом, нарушит обет, позволявший считать себя женой, которая в любых обстоятельствах обязана хранить верность мужу.
26Сара
Лаверстокский родильный дом
Август, 1911
Эдмунд приходил каждый день, приносил цветы. Но его не было рядом, когда настал срок. Ночью Сара проснулась и, ощутив под собою насквозь мокрую простыню, поняла, что время пришло. Ей говорили, что в этом нет ничего страшного, и все равно от стыда обдало жаром. На зов колокольчика, прикрепленного к перильцу по краю кровати, прибежала ночная медсестра.
– По ночам врач не дежурит, но ассистент здесь, – сказала она.
Ассистент всегда был на месте, поскольку жил в комнате цокольного этажа. Сестра отправилась за ним, и тут Сару пронзила боль, да такая, что показалось, будто они с ребеночком умирают.
Под аккомпанемент Сариных стонов два санитара выкатили ее кровать из палаты.
– Не волнуйтесь, – сказал один. – Сейчас вам чего-нибудь вколют.
Коридор заполнили чьи-то вопли, и Сара не сразу поняла, что кричит она сама.
– Тихо, тихо, – уговаривала ее медсестра, качая головой в чепце, похожем на свернутую столовую салфетку.
Въехали в родовую палату, знакомую Саре после экскурсии по роддому.