Он так и не принял окончательного решения, оставил на потом. Игра есть игра, тем более, что правила устанавливает он сам, а значит (если очень захотеть, если переступить самим же собой положенную границу) можно сделать и исключение: основать, скажем, целую колонию, взять с собой сразу обеих, а то и третью прихватить — Риту или ту же Любу (в конце концов, не все ли равно, что подумает и скажет покинутый супруг или осиротевшие родители, ведь, удалившись на всю оставшуюся жизнь, он уже никогда не встретит ни Василия, ни однокашников, ни этого вот преподавателя, что как сыч продолжает бубнить по раз и навсегда заученным нотам. Значит, и угрызений совести не будет, все образуется: Василий найдет себе новую жену, а родители как нибудь перебьются — не на смерть, чай, дочерей отправляют, не на каторгу…).
Он переключил внимание на кафедру и попробовал сосредоточиться.
— Требования к реквизитам определений, выносимых без удаления в совещательную комнату, менее строги, — говорил кандидат негромким и как будто бы пыльным голосом. — Они должны сочетать сведения, содержащиеся в пунктах один, четыре, пять и шесть разбираемой статьи. — Последовал жест в направлении доски, на которой были записаны перечисленные пункты. — Остальные данные, содержащиеся в определении, обычно восполняются протоколом судебного заседания. Всем ясно?
— Всем, — откликнулся с галерки чей-то не в меру бодрый голос.
— Может быть, есть вопросы? — спросил он, чтобы выкроить лишнюю минуту и заглянуть в спрятанный за выгородку трибуны конспект.
— Есть, — неожиданно для себя крикнул с места Мишаня.
— Пожалуйста, — кандидат поправил съехавшие на кончик носа очки, стараясь определить, откуда исходит опасность.
Аудитория притихла в ожидании незапланированного развлечения.
— Мне понравилось, как глубоко вы раскрыли тему сегодняшней лекции, — начал с комплемента Мишаня и поднялся. — Но остался нераскрытым один момент.
— Да, пожалуйста, — с деланным интересом поощрил кандидат. — Я вас внимательно слушаю.
— Меня интересует так называемое телефонное право. Как, по-вашему, должен поступить судья, если накануне слушания дела ему позвонили и попытались повлиять на предстоящее решение?
— Это было бы грубейшим нарушением закона, — ответил он без запинки. — Вы знаете, что судья независим и подчиняется только закону. Мы уже проходили эту тему.
— Проходили, — согласился Мишаня. — Но это теоретически, а как с этим вопросом на практике?
— Что, собственно, вам неясно? — человек на сцене нервно передернул плечами. — Пожалуйста, конкретней.
Мишаня прикинул, стоит ли затевать спектакль (тем более, что готового сценария у него не было) или лучше, пока не поздно, дать задний ход.
— Я имею ввиду не грубый нажим, не шантаж, а вполне легальный способ воздействия. Существует, например, такое понятие, как партийная дисциплина.
— Так-так, — скорбно покачал головой преподаватель, будто расставаясь с надеждой на благоразумие студента.
«Черт с ним, — подумал Мишаня, — все равно он меня уже засек — накрылся экзамен.»
— Представьте, например, что в суде рассматривается дело об автокатастрофе, в результате которой погиб человек. — Он дождался утвердительного кивка и, почти не задумываясь, сконструировал ситуацию: — Допустим, вина за случившееся ложится в равной мере на чиновника из райкома — он был за рулем личной автомашины, — и на рядового шофера автобазы, управлявшего самосвалом. Так вот, накануне процесса судье позвонили и попросили учесть, что обстоятельства дела предварительно разбирались в райкоме и там пришли к выводу, что их работник ни в чем не виноват, что виноват шофер и что от судьи ждут сурового, но справедливого приговора. Спрашивается: как поступить судье? Послушаться и нарушить закон? Или остаться независимым и нарушить устав организации, в которой он состоит и решениям которой обязан подчиняться?
— У вас все?
— Все.
— Очень хорошо. — Кандидат соединил руки под животом. — А теперь позвольте поинтересоваться, о чем там, в райкоме, думали раньше? С тем же успехом они могли позвонить следователю и не доводить дело до суда.
Мишаня открыл рот, чтобы ответить, но не нашелся.
Преподаватель весело блеснул линзами, оперся растопыренными пальцами в стол.
— Как видите, ваш силлогизм не выдерживает критики. Думаю, вы ошиблись в самой постановке вопроса. — Он выпрямился и продолжил на ходу, методично курсируя вдоль доски. — Ну а если серьезно, то с точки зрения теории здесь нет противоречия. Партийная совесть, а именно о ней, если я правильно понял, вы ведете речь, в идеале должна совпадать как с профессиональными требованиями, предъявляемыми народному судье, так и с нравственными критериями и гражданскими убеждениями, которые он исповедует и которыми руководствуется при исполнении своего служебного долга…
Было видно, что ответ найден им не сейчас, а извлечен из неисчерпаемого запаса домашних заготовок. Изложив его, кандидат не удовлетворился этим и подвел итог в том же назидательном духе.
— Вы привнесли в свой вопрос субъективный фактор, а их количество столь велико, что безграничным становится и количество выводов, к которым мы придем, если углубимся в затронутую проблему. — Он поискал Мишаню глазами, нашел и кивнул, приглашая садиться. — Не смущайтесь, молодой человек, все это пленной мысли раздраженье, как сказал поэт. Мне понятны истоки вашего максимализма, однако, поверьте, он малопродуктивен. Пойдя по этому пути, в конечном счете обязательно вернешься к тому, с чего начинал. Это как на карусели: чем больше кружишься, тем вернее теряешь ориентиры. — В его лице мелькнуло что-то, отдаленно похожее на участие. — Не думаю, что сумел вас убедить, но это, согласитесь, и ни к чему: поиск истины — неотъемлемое право индивида.
— Вы не совсем верно меня поняли, — возразил Мишаня. Он проигрывал и вынужден был спасать репутацию в глазах товарищей. — Меня интересует чисто практическая сторона дела, частный случай.
— Вот как? — холодно отреагировал кандидат. — В таком случае продолжайте.
Он давал понять, что вполне оценил настойчивость оппонента, но всему есть предел, в том числе и его терпению.
— У меня еще один вопрос, — Мишаня продолжал стоять, несмотря на разочарованный шумок в аудитории.
— Да, конечно.
— Откровенно говоря, не знаю, стоит ли? — Он изобразил смущение и, как бы преодолевая его, добавил: Понимаете, скоро экзамен по вашему предмету, а я живу на стипендию.
— Ну и что? — не уловил подвоха кандидат. — Причем тут ваша стипендия?
— Боюсь, не скажется ли моя сегодняшняя активность на успеваемости — у меня уже есть два «хвоста».
Задние ряды дружно загудели, разгадав и одобрив маневр товарища.
— Можете не беспокоиться, — кандидат обиженно поджал губы. — Спрашивайте, я вас слушаю.
— Скажите, правда ли, что перед тем, как защитить диссертацию и перейти на преподавательскую работу, вы много лет были народным судьей?
— Да, был, — его большое круглое лицо стало непроницаемым и официальным, как на фотографии для листка по учету кадров. — А что вас не устраивает?
— Ничего. Просто интересно услышать от практика, какие ощущения испытывает человек, когда ему пытаются дать взятку или звонят из высоких инстанций накануне слушания дела? Ведь вам, наверно, звонили, и не один раз?
Преподаватель автоматическим жестом снял очки, протер их мятым клетчатым платком, снова водрузил на переносицу. Сунул платок в карман, тут же вытащил и переложил в брюки.
— Ваш вопрос не кажется мне корректным, — наконец ответил он, в полной тишине потоптался на месте, вернулся к трибуне, мазнул взглядом по спрятанному в ней конспекту. — Внимание, товарищи, внимание, — без всякой надобности постучал костяшками пальцев по столу, — прошу не отвлекаться… Вернемся к нашей теме… — Пошуршав страницами, нашел нужное место. — Мы остановились на том, какое внимание следует уделять мотивировке определений, которые выносятся не в совещательной комнате, а непосредственно в зале суда…
Аудитория посчитала представление оконченным, и гул возобновился с прежней силой.
Мишаня опустился на скамью, спрятался за широкой спиной Василия.
Настроение было испорчено, и винить в этом следовало самого себя. Вместо легкой изящной импровизации, безобидной шутки завязалась глупая тяжеловесная перепалка, закончившаяся едва ли не прямым вымогательством — уж что-что, а это никак не входило в его планы.
«И чего завелся? Кто за язык тянул? — удивился Мишаня как бы по инерции. — Ну на что ты, милый, рассчитывал? Что он откровенничать с тобой будет, душу наизнанку вывернет, в грехах начнет каяться? Да и есть ли они, грехи, — кто знает? Видел он таких исповедников знаешь где? Сам исповедником в нарсуде не один год оттрубил: «Встать, суд идет! А скажите-ка обвиняемый, раскаиваетесь вы в совершенном преступлении? Ах, нет?! Тогда получите по всей строгости социальной справедливости и правопорядка!» Наивный ты человек, с кем тягаться вздумал? Это ж номенклатура! Ты представь, дурья голова, какую он школу прошел, прежде чем сюда попасть, сколько кресел сменил, на каких жерновах зубы оттачивал! «Надо было раньше звонить, чтоб не доводить дело до суда» — во реакция! Такого только через рентген просветить можно, на нем же панцырь толщиной с палец — железный кадр, стальная птица! Знаем таких, слышали. Небось, и под приговор брал, и на заседателей буром пер, и на звонок по стойке «смирно» становился… — Он представил, как все это могло происходить в действительности, и засомневался: — А может, и не брал, может, и не вытягивался. Может, потому и ушел из системы, что невмоготу стало, совесть замучала. Стал ночами кандидатскую строгать, без отрыва от производства, недосыпал, цитаты из классиков выкраивал, на нужных людей выходы искал, водку с ними пил до потери пульса, а по утрам блевал в клозете, чтобы не разбудить детишек, и все, чтобы уйти, выскользнуть… А что — вполне может быть, разве таких, как он, угадаешь? Защитился с грехом пополам, вышел сухим из воды, рад теперь, что в тихую гавань прибило. Сопит себе в две дырочки, лекции почитывает, студентов уму-разуму учит, мозги вправляет. А тут ты с вопросами своими дурацкими. Его, может, при каждом напоминании пот прошибает, мороз по коже дерет, душа в пятки уходит. Потому и обозлился: попробуешь, дескать, хлебнешь с мое, сам узнаешь, что почем, на своей шкуре испытаешь, а пока — рылом в учебник и не суйся, набирайся премудрости, пополняй копилку знаний. Чем больше наберешь, тем выше тебе цена будет. Вот и весь сказ, вся премудрость, а не нравится — ищи себе другого учителя, мальчишка, болтун. Индивид… Как это он про карусель сказал?.. Ладно, неважно. Получил свое, не жалуйся. В следующий раз умней будешь — в большой теннис шариком от пинг-понга не играют…»