– Доктор Раби, – сказал генерал, – я рассчитываю на ваше благоразумие. Вы по-прежнему связаны той же подпиской о неразглашении, которую давали, приступая к работам по радиолокации, относящейся также к посещению пункта Y. – Гровз, продрогший от пребывания на открытом воздухе, потер руки. – Давайте присядем. – В комнате имелось три стула: два простых деревянных и кожаное вращающееся кресло. На него-то Гровз и уселся, развернув его так, чтобы сидеть лицом к присутствовавшим. Тем ничего не оставалось, как сесть на стулья. Николс остался стоять рядом с Гровзом, сохраняя совершенно бесстрастное выражение лица.
– Не сомневаюсь, что вы помните, – сказал Гровз, обращаясь к Роберту, – как Ричард Фейнман в Лос-Аламосе развлекался, вскрывая сейфы или выбираясь незаметно за охранный периметр, а потом пугал охрану у ворот, когда возвращался в поселок, хотя вроде бы даже не выходил оттуда. Выглядело все это так, будто мы совершенно некомпетентны в вопросах безопасности, не так ли? Вот только это не так: мы знали и знаем это дело. Если позволите, джентльмены, оно поставлено у нас на научный уровень. Не буду утверждать, будто знаю все, что происходит, но теперь у нас с полковником Николсом появилось довольно четкое представление об этом.
– Вы прослушиваете мою квартиру? – спросил Раби, покраснев от негодования. – Я знаю, что в эти гнусные штуки играет ФБР, но, если это сделали вы, генерал, видит бог, я пойду прямо к президенту и…
– Не волнуйтесь, доктор. Нет, мы этого не делаем. У нас нет для этого оснований. Да, вы в молодости некоторое время увлекались социалистическими идеями, но у вас, в отличие от присутствующего здесь вашего друга, хватило благоразумия отрешиться от коммунистических бредней уже пару десятков лет назад. – Он перевел взгляд на Оппенгеймера. – Вы же, напротив, привлекали к себе много внимания. Вам известно, что Дж. Эдгар Гувер пятнадцатого ноября отправил президенту и государственному секретарю сводку из вашего досье? Слава богу, я был начеку, и прослушивание ваших апартаментов в отеле ведет мое управление, а не гуверовское. Так что содержание сделанных там записей известно только мне, полковнику Николсу и паре парней из штата МИО, которые занимались переводом текста на бумагу. Ну а Гувер ничего не знает о… – Гровз сделал паузу; он, конечно же, понимал, что Оппенгеймер и Раби напряженно гадают, много ли он смог разузнать, – о предстоящем выбросе солнечной фотосферы и последующей гибели нашей планеты.
Оппи выдохнул огромный клуб дыма. Христос… он же там, в гостиничном номере, рассказал Китти все. И, конечно, Гровз понял все, даже технические подробности. Ведь его хвастливое заявление в перепалке с Силардом три года назад, что его подготовка не уступит и двум докторантурам, имела под собой определенные основания.
– Генерал, – сказал Раби, – я называл причины в 1943 году и до сих пор остаюсь при том же убеждении – это не может быть военным исследованием.
– Успокойтесь. Я вовсе не намерен напяливать на вас мундиры, тем более что война закончилась. Но вам непременно понадоблюсь я и все те ресурсы, к которым я имею доступ. К примеру… Доктор Раби, вам это было знать совершенно незачем, но все же: вы слышали что-нибудь о миссии «Алсос»?
– Нет, – раздраженно бросил Раби.
Гровз откинулся на спинку кресла. Оппи, почувствовавший, что больше не может сидеть на месте, поднялся и снова встал у окна. От стекла, обрамленного морозным орнаментом, веяло холодком.
– Было три группы, – сказал Гровз, – и они следовали сразу же за наступавшими войсками союзников. Первая работала в Италии, вторая – во Франции, а третья – собственно в Германии. Главной задачей всей миссии было установить, насколько далеко нацистская Германия продвинулась в создании собственной атомной бомбы.
– Ах… – сказал Раби.
– Вам известно, что означает слово «Алсос»?
Гровз смотрел на Раби, но на вопрос ответил Оппи:
– Роща по-древнегречески.
Генерал повернулся к нему:
– Совершенно верно. Название придумал не я, а ребята из G-2[45]; мне оно не нравилось, хоть я и связан непосредственно со всей этой затеей[46]. Я руководил всей операцией, а непосредственно командовал ею ваш приятель Борис Паш.
Паш. Прошло уже более двух лет с тех пор, как подполковник пытался выведать у него, кто же выступал в роли посредника для Джорджа Элтентона. Роберту было известно, что третья группа миссии «Алсос» прибыла в Германию в конце февраля минувшего года, но он был слишком занят завершением работ по созданию бомбы и не интересовался добычей миссии. А уж о том, что заокеанскими поисками заправляет Паш, он и понятия не имел.
Гровз сделал знак Николсу. Тот запустил руку во внутренний карман пиджака и вынул сложенный лист бумаги бежевого оттенка. Оппи узнал почерк генерала с характерными длинными надстрочными и подстрочными частями букв. Николс передал лист Гровзу.
– Не знаю, принято ли у евреев составлять списки того, что они хотели бы получить в подарок к Рождеству, – сказал генерал. – Лично я думаю, что нет. Ну, вот это список того, что вы могли бы захотеть получить. Скажем так: я взял на себя смелость составить его за вас, Роберт. – Гровз протянул руку; Оппи шагнул вперед и взял листок. На нем были записаны десять фамилий, по одной на строчку:
Багге
Дибнер
Герлах
Ган
Хартек
Гейзенберг
Коршинг
фон Лауэ
фон Вайцзекер
Вирц
Немецкие физики. С двоими из них он был лично знаком еще по времени учебы в Геттингене: с Вернером Гейзенбергом, получившим в 1932 году Нобелевскую премию за создание квантовой механики, и Отто Ганом, награжденным Нобелевской премией по химии в 1944 году за открытие деления тяжелых атомных ядер.
– И что это значит? – спросил Оппи, передавая лист сидевшему на своем месте Раби, чтобы тот тоже мог взглянуть.
– Они у нас, – ответил Гровз. – Все эти люди. О, в данный момент они находятся в Англии, в местечке под названием Фарм-холл, но пребывают под моей юрисдикцией и останутся под нею еще пять дней. Третьего января их нужно будет репатриировать в ходе программы послевоенного восстановления Германии. Если только…
– Что? – спросил Раби.
– Если только вы не захотите получить кого-нибудь из них в свое распоряжение. – Он посмотрел на одного ученого, на другого. – Джентльмены, времени для обсуждений нет. Окошко закрывается. Если они вернутся в Германию, то окажутся навсегда потерянными для нас. – Он скрестил руки на могучей груди. – Вот почему вам необходимо правительство, армия, я, в конце концов. Решайте, брать или не брать прикуп. Пока они остаются арестованными, я могу приказать отправить их, куда захочу – куда вы захотите.
– Боже мой, – пробормотал Оппенгеймер и повернулся к Раби. Тот во все глаза уставился на генерала.
– Вы это серьезно?
– Он всегда серьезен, – сказал Оппи, прежде чем Гровз успел открыть рот.
– Невероятно… – сказал Раби. – Я имел в виду: конечно, нам очень пригодился бы Гейзенберг. И – святые небеса! – иметь возможность работать с Отто Ганом!..
– И Карлом фон Вайцзекером, – добавил Оппи. Гровз вопросительно взглянул на него. – Он специалист как раз по внутризвездному синтезу. До войны он сотрудничал по этой теме с Хансом Бете. Если мы рассчитываем предотвратить выброс фотосферы или хотя бы точно установить, когда он случится, он нам очень понадобится.
– Сделано, сделано, сделано, – произнес Гровз с довольной миной. Взяв лист у Раби, он повернулся с креслом к стоявшему рядом столу, достал из кармана авторучку, снял колпачок и поставил жирные галочки около трех фамилий. – Кого-нибудь еще?
– Из этого списка – пожалуй, нет, – сказал Оппи и взглянул на Раби. Тот кивнул.
– Откуда-нибудь еще. Конечно, кроме России или Китая.
– Джордж Волкофф, – ответил Оппи. Его собственный интерес к астрофизике пробудился после лекции по теме «Источник звездной энергии», которую Волкофф прочитал в Беркли в 1937 году.
– Он в Монреальской лаборатории, – подсказал Николс.
– Я знаю, – огрызнулся Гровз. – Поручи РКАФ[47] доставить его сюда.
– И еще, – сказал Оппи, – хорошо бы снова попытаться привлечь Субрахманьяна Чандрасекара.
– Кого? – спросил Николс, быстро делавший пометки в маленьком блокноте.
– Физик, родом из Индии, – пояснил Оппи. – С 1937 года работает в Чикаго. Все зовут его коротко – Чандра. Кроме, конечно, студентов и аспирантов: право на такое обращение имеют только обладатели ученой степени. Просто запишите по буквам: ч-а-н-д-р-а.
– Он работал с вами в Металлургической лаборатории? – спросил Николс, взглянув на Раби.
Но ответил ему Гровз:
– Нет. Роберт хотел взять его в Лос-Аламос, но он отказался работать и там, и там.
– Чандра атеист, – пояснил Оппи, – но воспитан в традициях индуизма. Он счел нашу цель… неприемлемой. Но сейчас-то дело обстоит по-другому. – Он увидел, что Гровз нахмурился, услышав слово «атеист». – Он действительно один из нас: Субрахманьян в переводе с санскрита означает «светило».
– И еще он главный во всем мире специалист по звездной физике, – добавил Раби. – Предел Оппенгеймера – Волкоффа прекрасно дополняет предел Чандрасекара: первый дает максимально возможный размер нейтронной звезды; второй – максимальный для белого карлика.
– Ладно, – сказал генерал, – вы его получите.
Оппи посмотрел на Николса, на Раби, на Гровза:
– Что касается людей из Чикаго…
– Ферми, – сказал Гровз и кивнул, отчего его двойной подбородок слился в один внушительный зоб. – Никаких проблем. Если нам не удастся выкрутить руки Чикагскому университету и забрать его оттуда вместе с зарплатой… У меня есть открытый бюджет в Инженерном округе. Кто-нибудь еще оттуда?