– Да, – сказал Оппи.
– Нет, – возразил Альварес.
– Это смотря кого спросить, – вставил Раби, сидевший у окна сбоку от стола хозяина кабинета.
– Несомненно, – сказал Гровз. – Но сейчас мы спрашиваем вас, джентльменов, собравшихся в этой комнате.
– Проблема в отсутствии данных за последние годы, – сказал Оппи. Обитая в Калифорнии, он внимательно следил за работой обсерватории Маунт-Вильсон, находящейся близ Пасадены. – Время от времени – если говорить точно, то каждые 780 дней – Земля оказывается на одной прямой между Солнцем и Марсом. Такое положение называется противостоянием. Понятно, что это самое подходящее время для наблюдений, потому что в любой точке Земли Марс восходит, когда Солнца нет на небе, и наоборот.
Но не все противостояния бывают одинаковыми. Вы наверняка слышали, что у Земли эллиптическая орбита; технически это верно, но эксцентриситет эллипса очень невелик, и орбита близка к окружности. А вот у Марса орбита более вытянутая, и поэтому расстояние до него при разных противостояниях разное. По-настоящему благоприятные условия складываются, когда Марс в это время оказывается еще и в перигелии – на самом ближнем расстоянии к Солнцу и, соответственно, к нам. Такое случается раз в пятнадцать-семнадцать лет, и Марс в окулярах наших телескопов предстает почти вдвое шире, чем при неблагоприятном положении, следовательно, можно разглядеть гораздо больше деталей поверхности. Такие противостояния называют великими. Последнее великое противостояние было в 1939 году. А до этого в двадцать четвертом. Но тот год оказался неудачным по другой причине: тогда марсианская пыльная буря скрыла большую часть поверхности планеты.
Гровз нахмурился:
– А следующее… как вы его назвали?.. Великое противостояние?
– Менее чем через десять лет, в сентябре пятьдесят шестого. Они, кстати, всегда случаются в августе или сентябре.
На столе Оппи было свалено с дюжину больших карт и фотографий Марса. Сверху лежала карта, которую пером и чернилами начертил Жерар де Вокулер на основе наблюдений, проведенных им самим и четырьмя другими астрономами во время великого противостояния 1939 года и обычного противостояния 1941 года; это была самая последняя из созданных когда-либо карт Марса.
– А как насчет каналов? – спросил Гровз, поднявшись с места, и провел толстым пальцем посередине листа по трем пунктирным линиям, протянувшимся с севера на юг и подписанным: «Фисон», «Евфрат» и «Хиддекель». Похожие линии имелись и в других местах.
– Хороший вопрос, – одобрительно сказал Оппи. – Никто о них ничего не знает. Их открыл в 1877 году Джованни Скиапарелли, он и назвал их каналами. А мысль о том, что они могут иметь искусственное происхождение, через двадцать лет пришла в голову Персивалю Лоуэллу. Конечно, даже Лоуэлл вынужден был признать, что видимые линии вряд ли могли быть руслами, по которым течет вода: мы не можем разглядеть на марсианской поверхности объекты меньше мили размером, а при разреженной марсианской атмосфере вода с такой поверхности должна была очень быстро испаряться. Но они могут представлять собой узкие водные пути, окаймленные с обеих сторон широкими полосами растительности, которые мы в действительности и видим.
Гровз указал на кучу бумаг:
– Покажите мне фотографию каналов.
Оппи пожал плечами:
– А вот это как раз трудно. Конечно, какое-то количество фотографий, на которых можно разглядеть каналы, существует, но по большей части мы ориентируемся на рисунки.
– То есть… на Марсе… да как такое может быть?
– Понимаете ли, все дело в том, что для астрономических фотографий требуется продолжительная экспозиция, и чем дольше открыт затвор, тем сильнее колебания земной атмосферы замутняют изображение. Каналы видело множество наблюдателей, и я в том числе. Глаз способен разглядеть в ночном небе много такого, чего фотопленка просто не может зафиксировать.
– Мы также подвержены оптическим иллюзиям, – с подчеркнутым ехидством сказал Раби, – равно как и оптическому самообману.
Оппи повернулся всем туловищем и в упор посмотрел на Раби.
– Согласен, веский аргумент. Лоуэлл, главный поборник теории каналов, уже тридцать лет как умер. Но у него осталось множество последователей, например Эрл Слиппер из Лоуэлловской обсерватории, непоколебимо уверенных в их реальности.
Раби пренебрежительно хмыкнул:
– Ну, он не первый из ученых, отстаивающих взгляды учителя даже после того, как они решительно отвергнуты большинством коллег, работающих в этой области.
– Но ведь на Марсе действительно имеются области, которые, видимо, расширяются и уменьшаются с переменой сезонов, – вставил Луис Альварес. – И они действительно зеленые.
– Точно, – подхватил сидевший у западной стены Фримен Дайсон, обладатель вытянутого лица с немигающими глазами и британского акцента. – Конечно, первое, что приходит на ум, – это растительность.
– Итак, – подытожил адмирал Парсонс, – там то ли есть каналы, то ли их нет, и растительность тоже то ли есть, то ли нет.
– Но полярные ледяные шапки там определенно есть, – сказал Оппи. – И они по крайней мере частично состоят из водяного льда. Солнечный свет, отражающийся от водяного льда, и сухой лед выглядят одинаково ярко-белыми в видимом свете, но водяной лед кажется черным в инфракрасном диапазоне, в то время как сухой лед остается белым. Марсианские ледяные шапки чернеют за пределами длины волны в 15 000 ангстрем. Однако ледяные шапки не могут быть очень толстыми.
– К чему вы это говорите? – спросил Гровз.
– Вы ведь родом из Олбани штата Нью-Йорк, верно? – отозвался Оппи. – И, наверное, знаете, что кучи снега остаются на месте еще долго после того, как температура окружающей среды поднимается выше точки замерзания. Это происходит потому, что снега много и внутри кучи он прогревается очень медленно. Но на Марсе шапки сжимаются и растут почти мгновенно вслед за изменением температуры; их толщина может составлять всего несколько миллиметров.
– Пока что я слышу только «возможно» и «может быть», – сказал Гровз. Он вынул из кармана шоколадный батончик «Херши» и отломил кусок.
– Скажу больше: многое из того, что нам известно, датируется восемьсот девяностыми годами, – ответил Оппи. – Просто в этом столетии в астрономию вкладывалось не так уж много денег. Самый большой в мире телескоп – Хукеровский, тот самый, на котором я вел наблюдения в Маунт-Вильсоне, – ввели в эксплуатацию в 1917 году, и до сих пор он остается непревзойденным.
– Две мировые войны тому назад, – заметил Гровз.
– Совершенно верно.
– А как насчет атмосферы Марса. Вы говорили, что она сильно разрежена.
– Очень сильно. Может быть, всего процент плотности от нашей.
– И из чего она состоит? Кислород там есть? И водяной пар?
– Спектрограммы, сделанные с поверхности Земли, покажут линии кислорода и водяного пара даже на Луне, где вовсе нет атмосферы, потому что все это присутствует в нашей атмосфере. Но при квадратуре…
– При чем?
– Когда линии, соединяющие Землю с Солнцем и Землю с Марсом, пересекаются под прямым углом, – вмешался И. А. Раби, специалист по радиолокации, – это и называется квадратурой. В таком положении Марс движется относительно Земли настолько быстро, что на спектрограмме проявляется Доплеровский эффект, который может отделить марсианские кислород и водяной пар от теллурианских, то есть земного происхождения, линий при условии, что их наличие в марсианской атмосфере достаточно весомо. Но сдвинутых линий ни для O2, ни для H2O пока что не обнаружено, а это значит, что если они и присутствуют там, то лишь в следовых количествах.
– Это если говорить об атмосфере, – уточнил Альварес. – Красным цветом Марс почти наверняка обязан ржавчине – окиси железа. И лишь одному богу известно, сколько воды содержится там в почве в виде вечной мерзлоты или на глубине в водоносных горизонтах.
– Безусловно, – согласился Оппи. – Мы наверняка когда-нибудь выведем телескопы на орбиту и получим куда более четкие фотографии и неискаженные спектрограммы. Ну а до тех пор? – Он развел руками.
– Получается, что мы говорим о мире с непригодной для дыхания атмосферой и без гарантии наличия воды, – сказал Гровз. – При таких условиях просто переселить людей на Марс не получится.
– Не получится, – кивнул Оппи. – Там потребуются самообеспечивающие закрытые поселения с собственными воздухом и водой – вроде громадных субмарин.
– Ладно, – сказал генерал. – В таком случае, профессор Раби, почему бы вам не попробовать выбрать подходящие места для высадки. Я знаю, что это преждевременно, но давайте предположим, что лучше высаживаться ближе к каналам, чем дальше, и ближе к экватору, где теплее. – Он повернулся к Оппи. – Помните, как нам выкручивали руки, когда шел выбор цели в Японии? По крайней мере, на этот раз нам не придется беспокоиться о том, что Генри Стимсон запретит лучшие варианты.
Оппи принужденно улыбнулся.
– Ну а теперь, – продолжил Гровз, – вернемся к моему первому вопросу: какие имеются варианты, кроме Марса?
– В нашей Солнечной системе? – уточнил Альварес. Он оторвался от стены и теперь расхаживал взад-вперед вдоль западной стены. – Четыре большие планеты – газовые гиганты; выкиньте их из головы. Плутон, вероятно, каменное тело, но его и открыли-то совсем недавно… сколько же?.. лет шестнадцать назад. Мы о нем практически ничего не знаем, кроме того, что там чертовски холодно. Ну, и по прикидкам, он в тридцать раз дальше от Солнца, чем мы.
– А как насчет других лун? – осведомился Гровз, снова опустившись в кресло.
– Есть несколько подходящих по размеру, – сказал Альварес. – Ганимед, спутник Юпитера, и Титан – Сатурна больше Меркурия, но о них тоже очень мало известно, не считая того, что на Титане есть какая-никакая атмосфера.
– Ладно, – снова сказал Гровз и отломил еще кусок шоколадки. – Поскольку о лунах других планет мы не знаем практически ничего, остается согласиться на том, что со старта мы кинемся к Марсу. Я намерен дать фон Брауну и его парням