Глава 391949
[Оппенгеймер] определенно не любил дураков – а ведь дураков полным-полно. Он мог быть очень резким, и особенно сильно эта резкость проявлялась, когда ему приходилось иметь дело с занимающими высокое положение людьми, которых он считал дураками.
После того, как посмотрел на вспышку атомного взрыва, – думал Оппи, – ожидаешь, что фотовспышки уже не будут раздражать. Но они раздражали; каждый маленький взрыв резал глаза и оставлял в них светящиеся пятна, стойкие, как ощущение вины.
Роберт вошел во внушительный, с мраморными стенами, с шестью коринфскими колоннами вдоль длинных сторон зал заседаний, расположенный на втором этаже административного здания сената, чувствуя себя живым и важным. Он улыбался или пожимал руки целой фаланге репортеров, многие из которых ранее писали о нем подобострастные статьи.
В глубине комнаты стояли шесть длинных столов из красного дерева, образующих три стороны квадрата. За средним столом сидели пятеро членов Комиссии по атомной энергии, упорядоченные, как с удивлением заметил Оппи, слева направо по возрастающей степени облысения и справа налево по росту в сидячем положении. Крайним справа сидел Льюис Стросс, и это тоже позабавило его.
Мировая линия[59] Оппи часто пересекалась с линией пятидесятитрехлетнего Стросса. Тот не только входил в КАЭ, но и являлся одним из попечителей Института перспективных исследований. В ноябре 1945 года Трумэн присвоил ему звание контр-адмирала запаса Военно-морского флота (поскольку война закончилась, это звание можно было рассматривать лишь как почетную награду), и вскоре после этого Стросс поддержал предложение Эйнштейна о назначении Оппенгеймера на пост директора ИПИ. Возможно, он рассчитывал, что Оппи в мирное время будет послушно выполнять указания адмирала, как во время войны он выполнял приказы генерала. Но Роберт вот уже два с половиной года решительно отвергал вмешательство Стросса – отчасти потому, что тот не был посвящен в проект «Арбор», но еще и потому, что напыщенный, много мнивший о себе бизнесмен изрядно раздражал Оппи.
Даже его имя раздражало Оппи. Предки адмирала, вероятно, имели германское происхождение и носили фамилию Штраус; за время пребывания в Геттингене Роберт встречал многих Штраусов, но адмирал родился в Чарльстоне, и его южный выговор исключал из фамилии любой намек на тевтонское происхождение, оставляя кукурузную кашу с черникой. Оппи вздрагивал каждый раз, когда слышал, как он произносит свое имя.
Оппи знал, что в юности Стросс хотел стать физиком, но сразу после окончания школы отец пристроил его торговать обувью. Однако в Первую мировую войну Льюису удалось выбиться в адъютанты будущего президента Герберта Гувера, а после войны он с помощью Гувера получил работу в нью-йоркской фирме, занимавшейся банковскими инвестициями. Никогда не упускавший выгодных возможностей Стросс женился на дочери одного из партнеров и в год Великого краха – того самого, который поначалу прошел для Оппи незамеченным, – сам стал партнером фирмы, зарабатывая более миллиона долларов в год. Он глубоко вонзил когти в бизнес и правительство и чувствовал себя как дома, равно и на Уолл-стрит, и в Западном крыле Белого дома.
Но по-настоящему Роберта разозлили попытки южанина играть в игру, о которой он не имел ни малейшего представления – руководить физикой. Льюис Стросс единственным во всей Комиссии по атомной энергии выступал против экспорта радиоизотопов, производимых в американских реакторах, дружественным державам для использования в медицине и промышленности. Оппи считал, что, по мнению Стросса, атеистическая нация, такая как Россия, по определению не может быть нравственной и любые изотопы, вышедшие из-под контроля США, неизбежно в конечном итоге окажутся в советских лапах.
Конечно, США не экспортировали уран-235 или плутоний, но почему бы не продавать изотопы, скажем, железа, такие как железо-59? Для того, чтобы не поставлять их союзникам, не было просто никакой разумной причины. И все же Стросс подключил к своей борьбе против экспорта прессу, которая обрела сейчас страшную силу, а также сенатора-республиканца от Айовы Бурка Хикенлупера, выглядевшего типичным бухгалтером из голливудского кинофильма.
Хикенлупер в недавнем прошлом возглавлял Объединенный комитет по атомной энергии, орган, курировавший КАЭ, и сильно завидовал Джо Маккарти, сенатору от соседнего штата Висконсин, который привлекал к своим слушаниям острое внимание прессы. Адмирал науськал Хика – так его называли избиратели, – и тот обвинил остальных членов КАЭ в «невероятной бесхозяйственности» за то, что они позволили отправить за границу около двух тысяч партий изотопов. В ответ новый председатель Объединенного комитета Брайан Макмахон назначил публичное слушание (именно этого и хотел Хик), и в лучших традициях практики Маккарти это слушание было открытым для публики и подсвечивалось прожекторами, которые должны были обеспечить съемку для кинохроники.
Сегодня Оппи вызвали туда, чтобы он огласил свое экспертное мнение. Он не входил в состав Комиссии по атомной энергии, но являлся председателем группы советников, носившей громкое название Генеральный консультативный комитет. Прочие члены этого комитета единогласно выбрали его председателем на первом собрании. Сам он не присутствовал при этом голосовании, поскольку сильно опоздал, застряв на дороге из-за снежной бури.
Оппи занял место за другим таким же столом рядом с главным юрисконсультом КАЭ Джо Вольпе, известным под прозвищем Лис, адвокатом из Нью-Йорка лет тридцати с небольшим, обладателем тщательно зачесанных волнистых волос. Пролистав несколько листочков пояснительных материалов, Хик посмотрел на Стросса, и Оппи заметил, что они чуть заметно кивнули друг другу. Сенатор пригласил Оппи пересесть на место, отведенное для выступающих. На спинке этого кресла восседал резной орел, готовый наброситься на любого, кто отступит от патриотических принципов.
Адмирал Стросс был также президентом реформистской синагоги «Эмануэль» на Манхэттене, той самой, которую покинул Феликс Адлер, чтобы основать свое Общество этической культуры с начальной и средней школами, в которых учился Оппи. Позиция Адлера – и самого Оппи – была противоположна взглядам Стросса, они считали, что мораль можно воспитывать без всякой опоры на религию. Макмахон не требовал, чтобы эксперты приносили присягу, хотя, по мнению Оппи, в данном случае роль Священного Писания прекрасно сыграла бы «Резиновая Библия»[60], гигантский сборник данных по химии и физике; в конце концов, факты есть факты. Он мог бы довериться Льюису в выборе, скажем, пары обуви, но, когда дело касается науки, бизнесмену вообще-то следует заткнуться к чертовой матери.
Хикенлупер поднялся на ноги, слегка повернулся, чтобы смотреть в лицо Оппи, и заложил большие пальцы за подтяжки.
– Поставляя изотопы другим странам, – начал он, – мы разворачиваем программу, которая, я считаю, наносит ущерб нашей национальной безопасности. – Он пристально посмотрел на Роберта, словно желая убедиться, что ученый понял, что он имеет в виду, и задал свой вопрос: – Доктор Оппенгеймер, в вопросе экспорта изотопов вы, конечно, согласны с адмиралом Строссом, – он произнес эту фамилию точно так же, как это делал сам Льюис, и вдобавок еще и указал на него; Стросс с серьезным видом кивнул и, подавшись вперед, поставил локти на полированную столешницу и оперся на руки подбородком, – что существует некоторая возможность использовать их не для мирного производства или медицины, а для атомных процессов – сначала для получения атомной энергии, а затем, возможно, и для создания атомных бомб. Это мнение, несомненно, вполне обоснованно, сэр, не так ли?
Оппи оглядел лица, толпу, зрителей и широко раскинул руки ладонями вверх, как молящийся Христос.
– Никто не может заставить меня утверждать, что эти изотопы нельзя использовать для получения атомной энергии, – сказал он и сделал паузу, убедившись, что все взгляды устремлены на него. – Для получения атомной энергии можно использовать что угодно, например лопату, и это бесспорный факт. – Раздалось несколько смешков. – Для получения атомной энергии можно использовать бутылку пива; это бесспорный факт. – Еще больше смеха; несогласные, мгновением ранее не осмеливавшиеся выказать свое отношение к обсуждаемому вопросу, несколько осмелели. – Но для большей внятности позволю себе сказать, что во время войны и после войны эти материалы не играли никакой существенной роли и, насколько мне известно, вообще никакой роли не играли.
Все, подумал Оппи, теперь они у него в рабстве.
– Мое личное мнение о значении изотопов в этом широком смысле таково: они гораздо менее важны, чем… электронные устройства, но гораздо важнее, чем, скажем… – Он сделал вид, будто подыскивает слово, а затем произнес, как удачную остроту: – Витамины. – Открытый хохот. Чтобы усугубить впечатление, он добавил, приподняв брови: – Что-то среднее.
Хик не только нахмурился, но и побагровел. Он отпустил Оппи со свидетельского места, и тот прошагал через зал к своему столу.
– Ну, Джо, – сказал он, опустившись на свой стул, – как я их?
Вольпе покачал головой слева направо, и эти движения определенно свидетельствовали о крайнем неудовольствии.
– Хорошо, – сказал он в конце концов. – Слишком хорошо. – Юрист указал взглядом на Льюиса Стросса, сидевшего поодаль от них, и Оппи тоже бросил взгляд в том направлении.
И у него сдавило горло. На Горе ему доводилось видеть вблизи гремучих змей, койотов в кустах, грифов-стервятников в пустыне. Он знал, как смотрит существо, желающее твоей смерти. Но взгляд Льюиса Стросса, красного от гнева, напрягшегося от унижения, был гораздо хуже, такой взгляд Оппи видел всего один раз в жизни, и этот взгляд говорил о желании не просто его смерти – в этом не было сомнений, – но желании сначала увидеть, как он страдает, страстном желании сделать все так, чтобы Оппи знал, кто именно уничтожил его. Этот взгляд был ему знаком, потому что он сам видел его много лет назад в своей комнате при Кавендишской лаборатории, глядя в зеркало для бритья, царапая плоть опасной бритвой, в тот день, когда пытался убить Патрика Блэкетта отравленным яблоком.