Оппи передернул плечами, отвернулся, и в глаза ему плеснул очередной каскад фотовспышек.
Глава 40Четыре года спустя: 1953
Я должен положить этому конец. Айку следует знать, что на самом деле происходит. Это грубейшая ошибка из тех, которые могут совершить Соединенные Штаты.
– А, Роберт, благодарю, что пришли.
– Не за что, – ответил Оппи. – Для меня это всегда удовольствие.
В восьмиугольном зале заседаний Комиссии по атомной энергии стоял длинный деревянный стол, отполированный до такой степени, что в него можно было смотреться, как в зеркало. Когда Оппи вошел в зал, Льюис Стросс, сидевший во главе стола, встал. В комнате находился также косоглазый, отрастивший усики с карандаш толщиной, Кен Николс; он стоял около окна. Ламели жалюзи были установлены горизонтально, и в окна беспрепятственно вливался свет солнца, уже низко опустившегося в этот самый короткий день года.
– Слышали про адмирала Парсонса? – осведомился Стросс, неприятно, без всякого нажима, взяв в руку ладонь Оппенгеймера.
Оппи кивнул:
– Дика? Да. Какое горе. Всего пятьдесят два, еще жить бы да жить. Китти послала Марте лучшие орхидеи и карточку с соболезнованиями.
Билла Парсонса друзья называли попросту Дик – сокращенным вторым именем Дикон. Он являлся, как признавал Гровз, бесценным связующим звеном между проектом «Арбор» и Военно-морским флотом, часто навещал Оппенгеймеров в Олден-Мэноре. Недавно он написал Оппи об истерии маккартизма, охватившей нацию, высказав мнение, что «антиинтеллектуализм последних месяцев, возможно, миновал свой пик». Роберт надеялся, что это правда.
– Генерал Николс, – сказал Оппи, глядя на человека, который в военное время был помощником Лесли Гровза. Оппи узнал выражение лица Николса – ту самую неприкрытую ненависть, с которой он впервые столкнулся одиннадцать лет назад, когда Гровз демонстративно оскорбил инженера, обладающего докторской степенью, приказав ему отнести китель в химчистку. Несомненно, у презрительного отношения Гровза к Николсу было сотни свидетелей, но все они были гражданскими, отлично понимали принцип «ты начальник – я дурак» и знали, что на любой полученный приказ может быть только один ответ: «Так точно, сэр!» Но Оппи был гражданским и к тому же пусть и не состоял официально, с билетом, в Коммунистической партии, но был непозволительно, согласно упрощенной картине мира, которой руководствовался Николс, близок к ней.
– Доктор, – сказал Николс в качестве приветствия; они оба имели право на этот титул, но Николс произнес его как кличку, уменьшительное, отмахиваясь от тупого сопляка, лезущего не в свои дела.
– Так вот… – протянул Стросс, – у нас возникла непростая проблема, связанная с вашим допуском к секретной информации. У вас уровень Q – доступ ко всей информации о ядерном оружии, – и это вызывает некоторые недоумения. Президент Эйзенхауэр издал распоряжение о повторной проверке всех лиц, в чьих досье содержится порочащая информация, и…
– И, если посмотреть с определенной точки зрения, мое досье просто пухнет от нее, – добродушно отозвался Оппи.
– С любой точки зрения! – рявкнул Николс, но Стросс прервал его взглядом.
– И, к сожалению, – продолжил Стросс, – мы вынуждены были переложить ваше личное дело на самый верх. Официальные лица предыдущего правительства направили нам письмо, из которого можно…
– Из которого, – радостно вступил Николс, – следует, что Дж. Роберт Оппенгеймер, по всей вероятности, является агентом Советского Союза.
Оппи почувствовал, что у него отвисла челюсть.
– Но это же абсурд!
Может быть, кто-то все же заметил много лет назад его встречу со Степаном Захаровичем Апресяном? Если и так, то зачем было ждать столько лет, прежде чем предъявить это дикое обвинение?
– Бесспорно, бесспорно, – сказал Стросс, словно отмахиваясь от пустяка. – Тем не менее, увы, это письмо привлекло внимание президента, и поэтому… – Стросс сделал драматическую паузу, и у Оппи сложилось твердое впечатление, что этот уже весьма пожилой человек очень доволен собой, – и поэтому КАЭ подготовила собственное письмо. – Он поднял со стола пачку бумаг и помахал ими в воздухе, как будто сам изумлялся тому, насколько длинным получился документ. – Естественно, – продолжил он, – это всего лишь черновик. Окончательным этот текст станет лишь после того, как под ним появится подпись генерала Николса как генерального директора комиссии, но он еще не поставил ее.
– Еще? – повторил Оппенгеймер.
– Вот, – сказал Стросс, протягивая бумаги, – взгляните. – Он жестом предложил Оппи занять место за сверкающим, как зеркало, столом. По давней привычке Оппенгеймер начал просматривать текст с конца, как он всегда поступал с объемными документами. Заключительный абзац гласил:
…с учетом этих утверждений, которые пока не опровергнуты, и возникших в этой связи вопросов относительно Вашей правдивости, Вашего поведения и даже Вашей лояльности, Ваша работа в Комиссии по атомной энергии и Ваше право на доступ к данным ограниченного доступа настоящим приостанавливаются, с немедленным вступлением ограничений в силу.
– Это безосновательно, – сказал Оппи, подняв голову.
– Точнее будет сказать неопровержимо, – возразил Николс. – Насколько я помню, двадцать четыре обвинения.
Оппи перешел к первой странице и начал читать – как всегда, быстро, охватывая взглядом по целому абзацу зараз.
– Что ж, – сказал он, – часть я сразу отвергаю. – Он перевернул страницу. – Часть просто ошибочна. – Он листал страницу за страницей. – И, полагаю, часть можно смело отнести к категории nolo contendere[61].
Ни Стросс, ни Николс, по-видимому, не знали латыни и не имели никакой юридической подготовки; оба хмуро смотрели на него.
– То есть, – пояснил Оппи, – я предпочел бы не оспаривать некоторые из этих… – он совершенно не хотел повторять слово, которое употребил Николс, ведь краткий обзор событий человеческой биографии – совсем не перечень обвинений, – пунктов.
– Это было бы разумно с вашей стороны, – сказал Николс. – За каждым стоит внушительное документальное обоснование.
Оппи снова взял последнюю страницу и указал на место, оставленное для подписи Николса.
– Но, как вы отметили, подписи здесь нет.
– Нет, – согласился Стросс, нахмурившись (но в отраженном от стола свете могло показаться, будто он подмигнул). – И, конечно, ее и не должно быть. Я имею в виду, что необходимости в полномасштабном расследовании нет, разве что…
– …Разве что я захочу сохранить доступ к секретным материалам и положение консультанта.
Стросс улыбнулся – плотоядной, змеиной улыбкой – и, наклонившись через стол, постучал пальцем по заключительной странице.
– В таком случае, полагаю, вступит в действие вот этот параграф.
Оппи прочитал его:
Для помощи в разрешении этого вопроса Вам предоставлена привилегия предстать перед Советом по обеспечению благонадежности персонала Комиссии по атомной энергии. Чтобы воспользоваться процедурами слушания в Комиссии по атомной энергии, Вы должны в течение 30 дней после получения этого письма представить мне в письменном виде свой ответ на информацию, изложенную выше, и запросить возможность предстать перед Советом по обеспечению благонадежности персонала.
– Значит, если я тихонько… – сказал Оппи, – если подам в отставку…
– То мы сожжем то самое письмо, и генералу Николсу не нужно будет ничего подписывать.
– Но у меня имеется… – он сделал паузу, а потом выплюнул-таки это слово: – «привилегия» защищать себя на слушаниях, если я предпочту отстаивать свое доброе имя?
– Это действительно возможно, – сказал Стросс, – но мы – они – взяли на себя смелость заранее составить для вас заявление об отставке. – Он взял со своего стола лист бумаги и вынул из кармана пиджака авторучку Mont Blanc. – Подпишите это, и никто никогда больше не увидит этого. Но если вы поступите по-другому… Что ж, придется провести расследование по каждому из… сколько, вы сказали, Ник?
– Двадцать четыре.
Политик из Западной Вирджинии снова нахмурился, как будто названное количество оказалось больше, чем он помнил.
– Совету придется расследовать каждый из двадцати четырех пунктов. Поднимать все доступные документы, допрашивать свидетелей – коллег, родственников, друзей. Прямо как на судебном процессе. Вряд ли дело стоит таких неприятностей, – добавил он покровительственным тоном.
Во время всего этого разговора Оппи не курил, но сейчас он выдохнул, как будто выпустил облако дыма.
– Парни, вы действительно решили играть по-крупному?
Теперь Стросс улыбнулся, совершенно не скрывая ехидства:
– Да, доктор Оппенгеймер. Конечно, мы играем по-крупному.
– На Капитолийском холме об этом знают?
Уголок рта политика дернулся.
– Еще нет.
– Сколько у меня времени для того, чтобы принять решение?
– О, никакой спешки нет. – На сей раз Стросс попытался изобразить великодушие. – Располагайте своим временем. Я вернусь домой к восьми вечера. Почему бы вам тогда не сообщить мне о вашем решении?
– К восьми? – Оппи почувствовал, что его глаза широко раскрылись. – Сейчас, – он посмотрел на наручные часы, – почти четыре. Я… – Он сглотнул и обнаружил, что к нему возвращаются силы. – Мне необходимо посоветоваться с юристом.
– Конечно, конечно, – согласился Стросс. – Насколько я понимаю, вы приехали из Принстона поездом. Может быть, вас подвезти? Я попрошу своего шофера отвезти вас, куда вам понадобится.