Заключение договора об ограниченном запрещении ядерных испытаний является обнадеживающим событием. Оно укрепляет слабую надежду на то, что человечество избежит уничтожения в ядерной войне, и позволяет перевести стрелки часов Бюллетеня на несколько минут назад от рокового часа.
Бог одной рукой дает – Фейнман был атеистом, но прекрасно знал вторую часть поговорки, – а другой отбирает. Конечно, заключение договора стало значительным шагом для мировой безопасности, но оно убило проект «Орион». Как бы там ни было, редакционный художник, оформлявший «Бюллетень», безусловно, мог бы поучиться графическому представлению на диаграммах Фейнмана. Указать направление против движения часовой стрелки от очерченной минутной к сплошной белой стрелке, и предполагаемый смысл прояснился бы: мы отдалились от полуночи еще на пять минут.
Вероятнее всего, в предыдущее положение – без семи полночь – стрелки часов были переведены в 1960 году. Совет по науке и безопасности «Бюллетеня» всего два раза в год собирался и решал, уместно ли манипулировать минутной стрелкой, и поэтому Кубинский ракетный кризис годичной давности, который, вероятно, должен был заставить стрелку перепрыгнуть на предпоследнее минутное деление циферблата, начался и полностью закончился между двумя заседаниями совета и, следовательно, никак не повлиял на ход часов.
Дик терпеть не мог работать в комитетах, но тот, который устанавливал положение часов, заинтриговал его. Какая интересная идея: мы не знали, который час, пока не пришли к групповому консенсусу. А как насчет несогласных? Вроде например… того парня, из-за которого ему пришлось искать в словаре слово «эскутеон»[66]. Уорд Эванс, вот как его звали! Как много лет назад Уорд Эванс выразил несогласие на показательном процессе по проверке благонадежности Оппенгеймера, так и сейчас, если большинство членов комитета «Бюллетеня» проголосовало, скажем, за три минуты до полуночи, а остальные сочли, что лучше указать две минуты – что будет?
Это чем-то походило на феномен наблюдения в квантовой физике – кошка жива и мертва, пока кто-нибудь не проверит здоровье бедного животного, – но если там первый наблюдатель создает реальность, в которой застревают все последующие, то здесь мнение меньшинства означает, что хотя для большинства время было таким, но для некоторых оно было другим, и…
И… Г. Иисус Христос, где буква «Г», несомненно, означает Гейзенберга, так оно и есть! В точности то, что требуется: эксперимент, устройство, инструмент, машина, которая распадается не на одну реальность, а на две, будучи одновременно и тем, и этим, или, точнее, что важнее и мощнее, будучи и сейчас, и тогда одновременно настоящим и прошлым.
Черный телефон Верны Хобсон зазвонил, она сняла трубку, приложила к уху и почти сразу же повернулась к Фейнману.
– Доктор Оппенгеймер сейчас примет вас.
Дик поднялся на ноги, но направился не к двери директорского кабинета, а к другой, выходившей на первый этаж Фулд-холла.
– Нет-нет, – сказал Фейнман, – он примет меня тогда! – И он поспешно зашагал по коридору к лестнице, направляясь в кабинет Курта Геделя.
Глава 52
Из Далласа, Техас. Экстренное сообщение, по-видимому, официальное. Президент Кеннеди умер ровно в час дня по центральному стандартному времени, в два часа по восточному стандартному времени, то есть тридцать восемь минут назад.
Ну, вот и отпущение грехов! Сидя за столом в своем кабинете в Фулд-холле, Оппи готовил благодарственную речь. Пусть Теллер шантажом добился премии Эйнштейна, да и вот эту награду получил в прошлом году. Но теперь наконец настала очередь Роберта: на следующей неделе он получит премию Энрико Ферми, учрежденную в честь Итальянского штурмана, скончавшегося девять лет назад. Приятно было и то, что частью награды являлся безналоговый чек на 50 000 долларов. Еще приятнее было, что, как объявили только сегодня утром, награду ему лично вручит президент Кеннеди. А золотая медаль с изображением Ферми, смотрящего вниз и влево с той легкой, застенчивой улыбкой, которую с искренней нежностью вспоминал Оппи, несомненно, стала бы ему памятным подарком.
Но что важнее всего – организация, спонсирующая премию. КАЭ, чертова Комиссия по атомной энергии, та самая, которая девять лет назад лишила Оппи допуска к секретной информации, развернулась на сто восемьдесят градусов и решила вручить свою высшую награду, приз за совокупность достижений на протяжении всей научной карьеры, Дж. Роберту Оппенгеймеру! Что означает возвращение в канон гигантов ядерной физики вместе с предыдущими лауреатами: самим Ферми (единственным, кто был награжден посмертно), фон Нейманом, Лоуренсом, Вигнером, Сиборгом, Бете и, да, Теллером.
Теперь КАЭ возглавлял Гленн Сиборг, награжденный в 1951 году Нобелевской премией за открытие плутония (в тот год вторым награжденным стал Э. Макмиллан), и Оппи не сомневался, что именно он наряду со сторонниками Оппи в Белом доме, среди которых были Дин Раск, Макджордж Банди и Артур Шлезингер-младший, решил сделать Оппи лауреатом этого года. То есть полное, публичное признание от имени президента того, что комиссия была неправа, неправа, чертовски неправа, лишив его допуска к секретной информации. Сиборг рассказал Оппи, что, когда он сообщил своему предшественнику Льюису Строссу о том, кого они наградят, у того сделался такой вид, будто Сиборг ударил его по лицу.
Верна куда-то отошла и оставила дверь из приемной в кабинет директора открытой. Оппи услышал стук в наружную дверь и, не поднимая глаз от разлинованного блокнота, в котором писал, крикнул:
– Войдите!
– Папа…
За дверью оказался его двадцатидвухлетний сын Питер, высокий, худой – и с потрясенным выражением на лице. Оппи поспешно отодвинул кресло, встал и вышел навстречу ему в приемную.
– Что-то с Китти?
Питер вскинул ладонь:
– Нет, с нею все в порядке. Папа, я только что услышал по радио, в машине. В президента Кеннеди стреляли.
Роберта пронзило болью, будто его тело тоже пробила пуля. Он отвел взгляд от сына и оперся о край стола Верны, чтобы не упасть.
– Я… мне необходимо выпить. Ты как, Питер?
– О боже, конечно.
Он неверными шагами добрел до встроенного шкафа, где всегда имелось несколько бутылок спиртного, и…
Пуля. Одна-единственная пуля. История вращается не вокруг атомных бомб; она вращается вокруг выстрелов из ружей и пистолетов, будь то убийство эрцгерцога Фердинанда, положившее начало Первой мировой войне, или пуля, которую Гитлер собственноручно пустил себе в мозг, положившая конец Второй в Европе, или сегодняшнее покушение на человека, который призвал нацию доставить человека на Луну к концу десятилетия, который утихомирил Хрущева во время Кубинского ракетного кризиса, когда мир действительно оказался на грани ядерного уничтожения… Стреляли, судьба неизвестна. Живой, мертвый?.. Кот Шредингера, чье будущее висит на волоске.
– Папа… – позвал его Питер. Оппи слышал его голос, но так и стоял, окоченев, уставившись на бутылки, выстроившиеся на крышке небольшого сейфа, – стеклянные ракеты, готовые к пуску.
– Папа, не переживай, – сказал Питер. – Все обойдется. – Оппи почувствовал, как сын взял его под локоть, вывел в кабинет и помог опуститься в кресло.
Из коридора вбежала Верна:
– Боже мой! Вы слышали?
Оппи поднял голову. Собственный голос донесся до него как бы издалека.
– Питер сказал, что в президента стреляли.
– Не просто стреляли. – Голос Верны сорвался. – Только что объявили. Он умер.
Несколько секунд Оппи сидел, прислушиваясь к грохоту собственного пульса. Голова кружилась.
– Что ж, – сказал он, осекся, еще немного помолчал, собрался с силами и продолжил: – Верна, попрошу вас пройти по лабораториям. Скажите всем, чтобы шли домой, пусть побудут с семьями.
Она кивнула и сразу вышла.
– И… Питер, ты… не мог бы ты отвезти меня домой?
– Конечно, папа.
Но Оппи так и сидел, уткнувшись лицом в ладони и опираясь костлявыми локтями в подлокотники кресла.
– Теперь, – негромко сказал он, – все начнет стремительно разваливаться.
Присуждение награды Оппенгеймеру вызвало споры среди закоренелых маккартистов, и сенатор Бурк Хикенлупер публично отклонил приглашение на церемонию награждения, заявив, что награждать медалью Оппенгеймера – «немыслимо». Но, как ни странно, преемник Кеннеди, Линдон Б. Джонсон, не отказался от решения, принятого его убитым предшественником, и лично вручил Оппенгеймеру премию Ферми на торжественном приеме в кабинете Министров Белого дома. Церемония состоялась второго декабря, в двадцать первую годовщину с того дня, как Ферми распорядился начать первую самоподдерживающуюся цепную ядерную реакцию под трибунами стадиона «Стагг-филд» в Чикаго.
Китти и дети – сын Питер и дочь Тони, которой должно было скоро исполниться двадцать лет, – сияли от гордости. Равно как и ушедший в отставку из «Сперри Рэнд» и неожиданно быстро дряхлеющий шестидесятисемилетний генерал Гровз, и Исидор Айзек Раби, сохранивший бодрость и здоровье в шестьдесят пять. Его ровесник Лео Силард сильно похудел за время лучевой терапии по поводу рака мочевого пузыря, которую он проводил себе сам, но, как всегда, сиял ангельской улыбкой. А вот прошлогодний лауреат премии Ферми стоял в одиночестве возле спускавшегося от потолка до самого пола черного бархатного занавеса, и его лицо казалось таким же неживым, как и искусственная нога.
Оппи несколько секунд смотрел на коробочку с медалью, которую протягивал ему Джонсон.
– Я думаю, господин президент, – сказал он, понимая, что выглядит слабым и тощим рядом с румяным техасцем, который к тому же был на полголовы выше его немаленького роста, – что для того, чтобы сегодня вручить эту награду, вам потребовались милосердие и мужество. – Роберт сделал паузу и вгляделся в лица собравшихся: ученых и политиков, филантропов и государственных деятелей, самых лучших и умнейших своих соотечественников. – Это показалось мне хорошим предзнаменованием, – заключил он, – для всего нашего будущего.