И там, на фоне высившихся стеной великолепных деревьев парка Института перспективных исследований, стоял долговязый Ричард Фейнман. Рядом с ним низкорослый Курт Гедель, прячущий широко расставленные глаза за стеклами очков в роговой оправе и укутанный от мороза, который, по его мнению, непременно должен был стоять в феврале, хотя даже больной Роберт совершенно не чувствовал холода в воздухе.
– Всю жизнь я мечтал это сказать, – заявил, широко улыбаясь, Фейнман, – и решил, что вы заслуживаете того, чтобы это услышать.
– Что? – удивился Оппи.
– Эврика! – провозгласил Фейнман. – Хотя, – добавил он, фамильярно приобняв Геделя за узкие плечи, – вернее будет сказать: мы нашли.
– Что нашли?
Тут Гедель, из которого обычно чуть ли не силой приходилось вытягивать слова, все же заговорил:
– Ради всего святого, Роберт, пустите нас в дом. Мы здесь сейчас околеем!
Оппи шагнул в сторону и жестом пригласил гостей войти.
– Выпить? – автоматически, по давней привычке, предложил он.
– Обязательно, – сказал Фейнман. – Тут потребуется бутылка вашего лучшего шампанского, не иначе.
Глава 55
У каждого наблюдателя есть свой собственный комплект «сейчас», и ни одна из этих различных многослойных систем не может претендовать на прерогативу представления объективного течения времени.
– Где Китти? – спросил Гедель.
– В оранжерее, – ответил Оппи. – А что?
Фейнман снова улыбнулся:
– Как вы знаете, Китти возглавляет нашу группу «Скрепляющий цемент». Она должна услышать это первой. Или, по крайней мере, одновременно с вами.
Оппи кивнул и двинулся вглубь Олден-Мэнора. Но, очевидно, у посетителей не хватило терпения дождаться, покуда он доплетется до оранжереи – а ходить быстрее он уже не был способен, – позовет Китти и вернется с нею. Они последовали за ним.
– Хей-о! – с волчьим подвыванием воскликнул Фейнман, когда им навстречу попалась хорошенькая горничная.
Дверь в оранжерею находилась рядом с кухней. Оппи вошел туда первым, теплый, душный воздух резко контрастировал с сухой прохладой самого особняка. Китти, облаченная в синие брюки и свободную белую блузку с закатанными рукавами, поливала из шланга грядки с растениями.
Ни Гедель, ни Фейнман еще не бывали здесь, и Дик прямо с порога направился к длинному металлическому ящику, откуда свисали плети какого-то растения, усеянные переливающимися перламутровым блеском бобами.
– Что это такое?
– Гидропоника, – ответила Китти, перекрывая воду. – Я в свободное время развожу растения, которые можно было бы выращивать на Марсе или на борту космического корабля без почвы. Вот этим нужно много солнечного света, но в подвале есть еще несколько, которым достаточно тусклых лампочек. – Она улыбнулась. – И, кстати, о тусклых лампочках: что привело вас сюда?
Гедель лишь моргнул за своими толстыми стеклами очков, а Дик рассмеялся.
– Ну, вы же знаете, что мы с Куртом так давно мусолим.
– Да, конечно, – ответила Китти. – Только не говорите, что у вас что-то получилось из этого!
– Получилось! – сказал Дик. – Сначала я сам не поверил цифрам, которые выдавал компьютер Джонни фон Неймана, но я попросил двух наших малышей – тех умных мальчика и девочку, которых вы, Оппи, привезли из Стэнфорда в прошлом месяце – дважды и трижды проверить их, и все сошлось.
– Это потрясающе, – сказала Китти.
– Погодите, – вмешался Роберт. – Она, может, и знает, над чем вы работали, но я-то не знаю.
– Верно, – отозвался Дик. – Вы тоже узнаете, но чуть погодя. Все из-за этого чертова линейного времени, да, Курт? – И он легонько толкнул локтем щуплого математика.
– Правда, оно не линейное, – сказал Гедель. – Оно образует кольца – замкнутые времениподобные кривые.
– Так он их называет, – пояснил Дик. – Но с позиций квантовой электродинамики в этом нет ничего «подобного»: это действительно петли во времени – и мы можем, по крайней мере теоретически, перемещать материальные объекты по одной петле или через их взаимосвязанный ряд в любую точку прошлого.
– И что? – осведомился Оппи. – Я читал все работы Курта. Он уже восемнадцать лет утверждает это.
Курт кивнул:
– Это был мой подарок Эйнштейну к его семидесятилетию – новое решение уравнения поля общей теории относительности.
– Который, – добавил Фейнман, подмигнув, – заставил Эйнштейна усомниться в этой теории – своем детище.
– Да, – подтвердил Гедель. – Но сейчас он не стал бы сомневаться. Мы с Фейнманом соорудили машину, которая действительно способна перемещать объекты в любую точку на замкнутой временной кривой.
– Вы серьезно? – спросила Китти.
– Совершенно серьезно, – ответил Фейнман. Его чересчур легкий тон наводил на мысль о розыгрыше, но Оппи решил принять его слова всерьез.
– Вы хотите сказать, что вы можете набрать, скажем, четвертое октября 1957 года и отправиться туда? – спросил Роберт, назвав первое, что пришло на ум: дату начала космической эры. Он присел на край большого кашпо; несмотря на то что пораженное раком тело отказывалось повиноваться, мысли выстраивали услышанное в стройный порядок.
– Устройство работает не с абсолютными, а с относительными датами, – сказал Гедель, – так что адрес будет указан в формате: «минус девять лет пять месяцев», но в целом, да, туда можно переместиться.
– Вы… Господи, вы уже испытывали ее? – спросил Роберт, и одновременно с его фразой прозвучали слова Китти:
– Иисус, неужели она работает?
– Она, кажется, работает, – сказал Гедель. – Мы пробовали помещать в него какие-нибудь безобидные вещи – камни, найденные далеко в лесу, и тому подобное, – и они исчезали, но это не доказывает, что они действительно путешествовали во времени.
– Вы посылали их вперед или назад?
– Назад, – сказал Фейнман. – Как отправлять вперед, мы еще не разобрались. Конечно, если время на самом деле замкнуто, можно посылать объекты так далеко в прошлое, что они окажутся в будущем, но для этого требуются объемы энергии и близко недоступные нам.
– Это невероятно! – воскликнула Китти. – Я… о, я просто никак в себя не приду. Но… поразительно. Отличная работа, ребята!
– В самом деле, поразительно, – согласился Оппи, – но я не вижу, каким образом это можно приложить к решению проблемы солнечной вспышки.
Фейнман рассмеялся:
– Слышу истинного администратора. «Черт возьми, Смазерс, я отправил вас в театр Форда, чтобы вы подготовили в завтрашний номер рецензию на спектакль, а вы принесли какую-то чушь насчет убийства президента!»
– Это решение всех наших проблем, – сказал Гедель. – Но давайте все-таки уйдем из этой сырости. А не то мы обязательно простудимся.
Фейнман первым направился к двери.
– Мы с радостью все объясним, – сказал он, выходя в коридор. – И, может быть, вы все-таки попросите эту милашку-горничную принести нам шампанского?
Глава 56
Даже не принимая во внимание пьянство Китти, я считаю ее самой отвратительной из женщин, которых я когда-либо знал, из-за ее жестокости. Для постороннего человека вроде меня семейная жизнь Оппенгеймера выглядела адом на земле.
Роберт прилетел в Беркли для проведения эксперимента. Дом на Уан-Игл-хилл по-прежнему принадлежал ему; Фейнман и прочие решили, что он станет идеальной экспериментальной базой, где можно будет разместить свое оборудование вдали от любопытных глаз профессоров, не связанных с проектом «Арбор». Гедель, боявшийся летать на самолете так же сильно, как и почти всего остального, остался в Принстоне, зато И. А. Раби, которому вот-вот предстояло сменить Оппенгеймера на посту руководителя проекта, и Фейнман прибыли раньше, а с ними еще пять физиков нового поколения, в том числе две женщины; времена действительно менялись.
Он приглашал Китти поехать с ним, но она отказалась. По ее словам, он нужен был ей либо живым, либо мертвым, а не в каком-то странном состоянии, совмещавшем и одно, и другое. Она не могла последовать за ним туда, куда он направлялся; ей не было места в том, что ему предстояло сделать. После того как Оппи, не ставя никого в известность, покинул Принстон, она, как сообщали сплетни, заперла спальню, где он провел несколько последних недель, и говорила приходившим доброжелателям, что он не в состоянии принимать посетителей, а ей самой просто невыносимо туда входить.
Вскоре на Игл-хилл все подготовили. Оппи, как всегда, надеялся, что нужные слова сами придут ему в голову в нужный момент. Он любил творчество Оскара Уайльда и, в частности, остроту, которая, по распространенному мнению, была его последними словами: «Эти обои ужасны. Кому-то – или им, или мне – придется уйти!» Но хотя следующее высказывание Роберта должно было стать последним в его линейном времени, он глубоко надеялся, что для него это будет совсем не так. Постаравшись изобразить лучезарную улыбку (насколько позволяли силы), он под аплодисменты небольшой группы ученых сказал: «Американский мореплаватель готов к отбытию в Старый Свет».
Фейнман с явным удовольствием провел короткий отсчет:
– Пять, четыре, три, два, один, – и затем…
Оппи, находившийся в прозрачном акриловом защитном пузыре, почувствовал, как по всей коже побежали ощутимые мурашки, а жидкие клочки еще остававшихся у него седых волос как будто зарядились электричеством. Куда-то делось равновесие; к счастью, он в лучшей традиции Герберта Уэллса сидел в сложно устроенном седле. Казалось, будто перед ним пошел фильм задом наперед, где Дик считает в прямом, а не в обратном порядке, где короткие слова «один, два, три, четыре, пять» звучат с причудливо неверной интонацией, как на перематываемой магнитной ленте. Во время отсчета один из молодых ученых-мужчин отошел назад от своего пульта управления; дым втянулся в чашу трубки Раби, и молодая женщина-физик поднялась со стула, не опираясь на подлокотники.