ик Джон Фрэнклин Карлсон предположили, что космические лучи состоят из «нейтронов», неизвестных науке частиц, существование которых предположил Вольфганг Паули.
Проблема имела религиозный аспект. Верующие ученые априори считали, что космические лучи состоят из фотонов, ведь божественная сила создает, а не разрушает. К числу верующих относился и Роберт Милликен, возглавлявший Калифорнийский технологический институт. Если другие физики пытались доказать свою правоту посредством расчетов и экспериментов, то Милликен пытался сделать это при помощи интервью и гонений на оппонентов в стенах института. Избавиться от Оппенгеймера Милликен не мог (в институте этого не поняли бы), но крови нашему герою попортил изрядно: позволял себе резкие высказывания в его адрес, задержал на несколько лет назначение доцентом и т. п. К чести Оппенгеймера, нужно сказать, что на подобные вещи он обращал мало внимания и не считал возможным для себя опускаться до дрязг или сведения счетов. Физика – вот что его интересовало!
Почему именно космические лучи? Прежде всего, лучи были загадочным явлением, которое требовало объяснения. Кроме того, до создания мощных ускорителей частиц, превосходящих лоуренсовские циклотроны, лучи были единственным потоком частиц, движущихся со скоростью, приближавшейся к световой, и потому служили субстанцией, пригодной для проверки положений квантовополевой теории электромагнитных взаимодействий (квантовой электродинамики). Можно сказать, что наш герой, увлеченный теорией поля и электродинамикой, просто не мог, не имел права не заинтересоваться космическими лучами.
1932 год, который за большое количество значимых экспериментальных открытий физики прозвали «годом чудес», вынудил Оппенгеймера пересмотреть свое отношение к экспериментальной физике. Отныне игнорирование достижений «технарей» (так теоретики в своем кругу называли экспериментаторов) сменилось перманентным интересом к их работам. Наука стала слишком сложной для того, чтобы теоретики и экспериментаторы могли работать раздельно.
Главным событием «года чудес» стало расщепление ядра лития сотрудниками Резерфорда Джоном Кокрофтом и Эрнестом Уолтоном, которые обстреливали атомы этого легкого[45] металла ускоренными протонами. Это открытие определило судьбу Оппенгеймера, вошедшего в историю как «отец атомной бомбы». Хотя в 1932 году его больше интересовала природа космических лучей.
Общество восприняло эксперимент Кокрофта и Уолтона крайне позитивно. О том, что атомная энергия может стать оружием, от которого нет спасения, в тот момент никто не думал. Люди надеялись на то, что в ближайшем будущем энергия станет дешевой и доступной повсеместно без проводов. Поставил дома маленький «атомный генератор» и пользуйся энергией в свое удовольствие! Хотя, если говорить начистоту, идея создания супермощного оружия, в основе действия которого лежало бы расщепление атома, была высказана еще в начале двадцатых годов уже упоминавшимся выше Бертраном Расселом в книге «Азбука атомов». Но людям всегда хочется верить в лучшее, не думая о плохом.
Глава восьмаяБрат
Не думаю, что с моей стороны было бы ужасно сказать, что физика нужна мне больше, чем друзья, ведь это правда.
Окончив в 1933 году Университет Джона Хопкинса, Фрэнк Оппенгеймер полтора года провел в Кавендишской лаборатории, которой продолжал руководить Эрнест Резерфорд. Единственная область, в которой Фрэнк смог превзойти старшего брата, была исследовательская работа. Уже по сроку, проведенному под началом Резерфорда, можно судить о том, что Фрэнк был хорошим исследователем-экспериментатором. После Кембриджа он некоторое время пробыл во Флорентийском институте, а именно в обсерватории Арчетри, где занимался разработкой счетчиков частиц, а завершил свою европейскую стажировку вояжем по Германии.
Осенью 1935 года Фрэнк начал проходить магистратуру в Калтехе. Выбор учебного заведения был предопределен тесной близостью между братьями. После женитьбы Фрэнка отношения несколько охладели, но все равно продолжали оставаться дружескими, а не сводились к встречам на День Благодарения и Рождество. Да, именно так. Странно было бы представить, чтобы братья Оппенгеймер отмечали бы Песах и Рош ха-Шана[46]. Кстати, обратили ли вы внимание на то, что братья и их отец носили сугубо европейские имена? Это не случайно. Сочетание европейского имени с еврейской фамилией указывает на приверженца хаскалы. Правда, у Фрэнка вторым именем стала материнская девичья фамилия Фридман, не иначе как по настоянию матери.
Фрэнк Фридман Оппенгеймер был еще бо`льшим неевреем, чем его брат, потому что он был убежденным коммунистом, то есть интернационалистом, делившим людей не по расовым, а по классовым признакам. Следует отметить, что в то время коммунизм в той или иной степени привлекал многих американцев. Прежде всего впечатляли успехи Советского Союза, которому в начале двадцатых годов прошлого столетия предрекали скорый крах, а он устоял и начал превращаться в индустриальную державу. На расстоянии обычно видится хорошее: отсутствие безработицы, контролируемые государством цены, социальная поддержка, бесплатное здравоохранение… С наступлением Великой депрессии все эти преимущества начали впечатлять еще сильнее. Даже Роберт, который вследствие своего полного погружения в физику обратил на спад внимание лишь спустя несколько месяцев после «черного четверга»[47], со временем столкнулся с депрессией лично. Дело было не в деньгах, поскольку материальное положение Оппенгеймеров не пострадало, а в сложностях с трудоустройством учеников, в котором наш герой принимал активное участие. Казалось бы, специалистов по квантовой физике должны расхватывать, как горячие блинчики, но многим университетам и институтам урезали бюджеты до минимального предела, который кое-как позволял выживать, но не развиваться.
Фрэнк Оппенгеймер с младых ногтей отличался обостренным чувством справедливости, вдобавок он вырос в среде передовых немецких эмигрантов, где у него сформировалось идеальное представление об американском обществе. Эмигранты противопоставляли America the Beautiful[48], стране свободы, демократии и равных возможностей, те мрачные места, которые они вынуждены были покинуть… И вдруг оказалось, что America не настолько уж и the Beautiful, что здесь многое нужно изменить, начиная с отношения к темнокожим гражданам и заканчивая трудовым законодательством. Было над чем поработать, было за что бороться, и Фрэнк Оппенгеймер охотно включился в эту борьбу.
Сторонники любой политической концепции делятся на две категории: сочувствующие и активисты. Фрэнк был активистом, полностью принявшим коммунистические доктрины, а Роберт – сочувствующим, принимавшим лишь некоторые тезисы. Но тем не менее Роберт Оппенгеймер читал труды Маркса и Ленина, посещал митинги и вообще начал проявлять несвойственный ему ранее активный интерес к политике. Разница между братьями заключалась в расстановке приоритетов. Для Фрэнка в какой-то момент политика стала важнее физики, а для Роберта на первом месте всегда стояла физика, только физика, и ничего, кроме физики. Недаром же он говорил, что физика нужна ему больше, чем друзья. Вполне возможно, что не будь Роберт так сильно увлечен физикой, он мог бы стать столь же рьяным коммунистом, как и Фрэнк. В определенной мере сыграло свою роль и то, что коммунизм противопоставлялся нацизму. Фрэнк побывал в Германии несколькими годами позже Роберта, видел марширующих по улицам нацистов, ощутил витавшую в воздухе злобу и наслушался страшных рассказов своих родственников.
Весной 1936 года, на первом году обучения в Калтехе, Оппенгеймеры познакомились с Джакнетт Куанн, учившейся в аспирантуре по специальности экономика. Девушка была, что называется, «из другого мира», о котором братья Оппенгеймер имели лишь отдаленное представление. Дочь бедного канадского рабочего, могущая рассчитывать только на себя, совмещала учебу с работой, дававшей ей средства на жизнь, но тем не менее доучилась до аспирантуры и находила время для политической деятельности, будучи членом Лиги коммунистической молодежи. Знакомство, к слову, произошло во время работы Джакнетт: братья зашли в гости к знакомой, с ребенком которой сидела девушка. Фрэнк, что называется, влюбился в нее с первого взгляда, и в сентябре того же года состоялась свадьба, от которой жениха и невесту всячески пытался отговорить Роберт, считавший, что брат должен сначала получить докторскую степень. Но когда это голос разума мог победить голос любви? К доводам разума примешивалась и личная обида. Годы спустя Роберт признается, что женитьба брата глубоко уязвила его, поскольку была воспринята как предательство. Фрэнк предал их дружбу и предпочел обществу брата «какую-то официантку» (Джакнетт и этим подрабатывала).
Роберт также отговаривал брата и его жену от вступления в коммунистическую партию, убеждая их, что в такое время ученому очень непросто найти работу, а для коммуниста шансы вообще сводятся к нулю. Так оно, по сути, и было. Но Фрэнк снова не послушал Роберта, и в начале 1937 года стал «официальным коммунистом» и проявил на этом поприще заметную активность. Степень доктора философии Фрэнк все же получил в 1939 году, после чего прошел двухгодичную стажировку в Стэнфордском университете. «Моему брату хорошо давалась физика, но он был медлительным, – говорил Роберт. – Ему потребовалось много времени для того, чтобы получить докторскую степень, потому что его чересчур отвлекали другие дела».
«Другие дела» – это политика. Приобщение самого Роберта Оппенгеймера к ней началось в 1934 году с посещения митинга в поддержку забастовки портовых грузчиков. Очевидица этого события вспоминала, как наш герой кричал вместе со всеми: «Забастовка! Забастовка! Забастовка!». Некоторые биографы склонны думать, что пробудившийся интерес к политике отвлекал Роберта от научных занятий, но это не так. В конце 1934 года он опубликовал чрезвычайно содержательную статью под названием «Верны ли формулы для поглощения высокоэнергетических излучений?», а летом следующего года в работе, написанной вместе с его ученицей Мельбой Филлипс, описал процесс, названный их именами. Процесс Оппенгеймера – Филлипс – это разновидность ядерной реакции, индуцируемой дейтроном (стабильным изотопом водорода с одним протоном и одним нейтроном). Не вдаваясь в подробности, скажем, что описание этого процесса «открыло новую дверь» в ядерном синтезе. При этом наш герой говорил, что «никогда не находил ядерную физику такой уж прекрасной». Ему больше нравились теория поля с электродинамикой, но стремление решить проблему иногда было выше предпочтений.