Барух предлагал Оппенгеймеру принять участие в составлении плана в качестве научного консультанта (ему были нужны не знания нашего героя, а его громкое имя). Но тот отказался от сотрудничества и начал выступать с лекциями, в которых пропагандировал свои взгляды, касающиеся правильного международного контроля над атомной энергией, способного предотвратить применение атомного оружия в будущем. Это был очень опрометчивый шаг, типичный жест одиночки, оказавшегося в изоляции. Во-первых, позиция Оппенгеймера уже была озвучена не раз, и ничего нового он сказать не мог. Во-вторых, большинство американцев считало, что супермощное оружие нужно крепко держать в своих руках, а призывы Оппенгеймера воспринимало как «пораженческий бред». В-третьих, отдельные лекции не могли изменить мнение общества. Наш герой был похож на Дон Кихота, сражавшегося с ветряными мельницами.
А тучи тем временем продолжали сгущаться. Агенты ФБР усиленно копались в прошлом Оппенгеймера, ища доказательства его связи с советской разведкой, а к телефонному прослушиванию добавилась слежка. У Гувера имелись на руках хорошие карты (с плохими старина Эдгар никогда игру не начинал), но к ним был нужен козырной туз. Неопровержимое или хотя бы кажущееся неопровержимым доказательство шпионской деятельности Джулиуса Роберта Оппенгеймера, «сукина сына» и «занозы в заднице» (так Гувер называл тех, кто доставлял ему сильное беспокойство).
Лаборатория в Лос-Аламосе тем временем продолжала работу. Теперь ею руководил Норрис Брэдбери, рекомендованный Оппенгеймером в качестве своего преемника. Брэдбери окончил аспирантуру в Калифорнийском университете и недолго преподавал там, но в конечном итоге осел в Стэнфорде, где в 1943 году стал профессором. После войны лаборатория, превратившаяся в научно-производственное объединение, начала разваливаться. Одни сотрудники демобилизовались, другие уволились, большинство научных светил вернулись в свои «гнезда» и вдобавок ко всему сократилось финансирование. Разумеется, Брэдбери хотел сохранить лабораторию, а для этого требовалось продолжать создавать атомное оружие. И тут его интересы вступили в противоречие с интересами нашего героя. В конце 1945 года Брэдбери предложил Оппенгеймеру принять участие в операции «Перекресток», посвященной изучению действия атомной бомбы на море, но Оппенгеймер отказался. Он написал письмо президенту Трумэну, в котором мотивировал свой отказ невозможностью добавить что-то новое к уже известному и раскритиковал саму идею морского атомного взрыва, который планировали провести на атолле Бикини посреди Тихого океана. Зачем производить испытание, если его результаты легко можно предсказать? А если уж понадобилось что-то уточнить, то это можно сделать в лабораторных условиях, сэкономив большую сумму денег.
Доводы Оппенгеймера были разумными, но на самом деле операция «Перекресток» имела не столько научное, сколько политическое значение. Американскому правительству была нужна еще одна демонстрация своей военной мощи. Изначально предполагалось пригласить на испытание наблюдателей от разных стран, в том числе и от Советского Союза. Разумеется, письмо не оказало воздействия, а всего лишь укрепило неприязнь Трумэна к «ученому-плаксе» и еще раз подтвердило «антиамериканскую» позицию Оппенгеймера.
Разуверившись в своей способности повлиять на текущее состояние дел, Оппенгеймер вернулся к «чистой» научной работе и снова начал делить свое время между Пасаденой и Беркли. Некоторая напряженность в отношениях с руководством Калифорнийского университета сохранялась, но репутация «отца атомной бомбы» значила больше, чем трения. Оппенгеймер продолжил работать над темой космических лучей и тем, что было с ней связано (до 1950 года он опубликует пять статей, которые станут его последними научными работами).
Весной 1947 года Оппенгеймер согласился занять должность директора Института перспективных исследований в Принстоне и с октября приступил к исполнению обязанностей. К оставлению насиженных мест его побудила позиция ректората Калифорнийского университета, которая препятствовала ему создавать новую команду единомышленников взамен той, что рассыпалась в годы войны. В том же 1947 году Оппенгеймер вошел в состав Генерального консультативного комитета при Комиссии по атомной энергии, несмотря на всю неприязнь, президент Трумэн был вынужден назначить его туда. Немного позже молодой социолог Филип Рифф напишет, что «Оппенгеймер олицетворяет новый статус науки в американском обществе. Его красивое худощавое лицо стало новым образом гения, пришедшего на замену Эйнштейну».
В конце 1948 года Оппенгеймера избрали президентом Американского физического общества. «Роберта назначили министром физики», – шутила Китти. Примерно в то же время Оппенгеймер прочел в Рочестере[96] лекцию, в которой подверг пересмотру свои прежние взгляды. За два послевоенных года его мнение о Советском Союзе заметно изменилось в худшую сторону, и теперь основную часть вины за срыв мирной атомной инициативы он возлагал на советское правительство, но, тем не менее, продолжал подчеркивать преимущества открытости в межгосударственных отношениях.
Могло показаться, что жизнь нашего героя начала налаживаться, но тучи продолжали сгущаться, а сеть, которую плело вокруг него ФБР, стягивалась все туже.
Глава семнадцатаяКомиссия по расследованию анти-американской деятельности
Многие из тех, кто способствовал переворотам в науке, впоследствии тяжело переживали то, что они вынуждены были сделать.
7 июня 1949 года Роберту Оппенгеймеру пришлось выступить перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности[97], которая в 1946 году сменила свой статус с временного на постоянный. Читая дальше, держите, пожалуйста, в уме, что наш герой был сложным человеком со значительными проблемами психологического характера, и не всегда его поведение было предсказуемым или легко объяснимым.
Оппенгеймера спросили, что он думает о своем бывшем ученике Бернарде Питерсе, защитившем в 1942 году докторскую диссертацию под руководством нашего героя. О том, что Питерс «изрядно красный» и имеет склонность к активным действиям (ясно каким), Оппенгеймер заявлял в беседе с представителем службы безопасности еще в январе 1944 года, когда его допрашивали по поводу самоубийства Джин Тэтлок. Но тогда эти слова не стали достоянием гласности. Теперь же Оппенгеймер добавил к сказанному ранее, что Питерс, бежавший в Соединенные Штаты от нацистов, был опасным, потому что критиковал американскую компартию за ее соглашательскую политику и имел «внушающее опасения прошлое». Будучи членом Коммунистической партии Германии, он участвовал в стычках с нацистами, а затем совершил побег из концлагеря.
Вышло так, что спустя неделю после допроса газета Rochester Times-Union опубликовала все, что Оппенгеймер говорил о Питерсе, и наш герой оказался в неловкой ситуации и лишился значительной доли уважения среди коллег-ученых, которые считали его доносчиком, способным перечеркнуть чужую жизнь ради того, чтобы обезопасить себя. В конечном итоге Питерс понял, что в Соединенных Штатах его карьере настал конец, и в 1951 году уехал в Бомбей (сейчас Мумбаи), где смог продолжить научную работу.
После Роберта Оппенгеймера перед Комиссией предстал Фрэнк, который после слушаний лишился профессорской должности в Миннесотском университете. Отчасти он был виноват в этом сам, поскольку не раз, в том числе и в беседах с руководством университета, отрицал свою принадлежность к компартии, а во время слушаний был вынужден признаться в этом (известно же, как в Америке не любят уличенных во лжи). Более пятидесяти ученых-физиков подписали обращение к ректору Миннесотского университета Джеймсу Льюису Морриллу с просьбой восстановить Фрэнка в должности, но среди подписавших не было Роберта Оппенгеймера. С этого момента в отношениях между братьями пролегла глубокая трещина. Фрэнк и в особенности его жена Джеки не могли простить Роберту «предательства», которое на самом деле было не столько предательством, сколько нежеланием ввязываться в очередную политическую акцию, пусть даже и локального характера. Осознав свои перспективы, Фрэнк на остатки отцовского наследства приобрел ранчо в Колорадо и занялся сельским хозяйством.
9 февраля 1950 года в канун Дня Линкольна[98] сенатор-республиканец Джозеф Маккарти выступил с речью в Республиканском женском клубе города Уилинга (штат Западная Вирджиния). Порассуждав о безнравственности коммунизма и слабости Соединенных Штатов перед лицом советской угрозы, он сказал: «Я держу в руках список из двухсот пяти имен… которые были представлены Государственному департаменту как члены Коммунистической партии и которые, тем не менее, все еще находятся на службе и продолжают участвовать в формировании политики Государственного департамента». Рожок прозвучал, охота на «красных лис» началась, и одной из них стал наш герой, в то время активно выступавший против создания водородной бомбы – нового оружия массового уничтожения, действие которого основано на использовании энергии, выделяющейся при реакции образования ядра гелия из двух изотопов водорода. Во время этой реакции часть массы ядер водорода превращается в огромное количество энергии. Активатором служит взрыв относительно небольшого плутониевого заряда, создающего необходимые условия для ядерного синтеза, высокую температуру и высокое давление. Первая советская водородная бомба, взорванная 12 августа 1953 года на полигоне под Семипалатинском, имела мощность в четыреста килотонн тротила, то есть была в двадцать с лишним раз мощнее «Малыша», сброшенного на Хиросиму. Сравнение уместно проводить именно с советской бомбой, поскольку то, что взорвали Соединенные Штаты 1 ноября 1952 года на атолле Эниветок на Маршалловых островах, было не полноценным снарядом, который можно сбросить с воздуха, а стационарным зарядом.