Борн оказался между двух огней: угрозой бойкота его замечательных семинаров по квантовой механике и угрозой открытого конфликта с Оппенгеймером. Решение он нашел идеальное – устроил так, чтобы ультиматум попался на глаза Оппенгеймеру словно бы случайно, и проблема была решена.
Репутация нашего героя в научном мире за время пребывания в Гёттингене возросла настолько, что еще до получения докторской степени[31] ему предложили стипендию (грант) Национального ресурсного центра Соединенных Штатов для ученых с докторской степенью, причем предложили по собственной инициативе, без подачи заявки. Практически одновременно Оппенгеймер получил от своего «замечательного учителя» Перси Бриджмена приглашение в Гарвард. Было решено воспользоваться обеими возможностями. Сначала поработать в Гарварде, а затем использовать стипендию для работы в Калифорнийском технологическом институте, который совсем недавно превратился из технического училища в первоклассный университет. Интересно перекликаются девизы двух учебных заведений. Гарвард говорит: «Истина», а Калтех[32] отвечает: «Истина сделает вас свободными».
Получение докторской степени вылилось в формальность. За диссертацию нашему герою зачли статью «О квантовой теории непрерывных спектров», опубликованную в авторитетном журнале Zeitschrift für Physik. Но Роберт Оппенгеймер не был бы Робертом Оппенгеймером, если бы стал доктором философии без какой-то истории. Вдруг выяснилось, что он не потрудился зарегистрироваться в Гёттингенском университете (да, вот представьте!). А как можно присудить ученую степень студенту, которого формально нет? Да еще в Германии, заслуженно считающейся мировым центром бюрократизма. Но Борну удалось уладить этот вопрос, причем уже не из расположения к Оппенгеймеру, а из желания поскорее от него отделаться (руководство университета потребовало от Оппенгеймера подготовить новую диссертацию после официальной регистрации в качестве студента). «Этот человек едва не погубил мою душу», – жаловался Бор Паулю Эренфесту, автору известной теоремы Эренфеста, связывающей квантовую механику с классической. Под душой имелась в виду способность к преподаванию и научной работе. Обоснованием для регистрации Оппенгеймера в университете «задним числом» послужило… его крайне стесненное материальное положение. Борн написал министру образования, что герр Оппенгеймер настолько нуждается, что не может позволить себе задерживаться в Гёттингене. Ничего, прокатило, и в июле 1927 года новоиспеченный доктор философии покинул Гёттинген.
Глава шестаяДоктор Оппенгеймер, перспективный молодой теоретик
Я могу сделать это понятнее, но я не могу сделать это проще.
Роберт Оппенгеймер
В течение пяти проведенных в Гарварде месяцев Оппенгеймер укрепил свою репутацию перспективного молодого теоретика несколькими научными статьями. Можно предположить, что именно это укрепление и было целью его пребывания в alma mater. Требовалось показать, что нынешний Роберт Оппенгеймер разительно отличается от того чудака, которому удалось блестяще окончить Гарвард (далеко не все лучшие выпускники становились перспективными учеными). Главным отличием, которое сразу же бросалось в глаза и сохранялось на протяжении всей жизни нашего героя, было высокомерное или, если выражаться мягче, снисходительное отношение к окружающим. Не будем слишком строги к нашему герою. При всем своем высокомерии он всегда оставался вежливо-корректным в общении, его поведение могло задевать, но никогда не оскорбляло.
Пока еще Роберт продолжал «баловаться пером», но годом позже он начнет охладевать к литературному творчеству, потому что поймет пределы своих способностей, поймет, что ему не стать выдающимся писателем или поэтом (начав со стихов, он впоследствии начал писать и рассказы). Разочаровавшийся в своих творческих способностях, автор с чисто немецкой педантичностью уничтожил свой литературный архив, но кое-что из его творческого наследия все же сохранилось. Вот отрывок из стихотворения второго гарвардского периода, напечатанного в университетском литературном журнале Hound & Horn:
Вечером мы подошли к реке,
Луна зависла низко над пустыней
В горах мы потеряли ее, забыв
В холоде, в росе,
И в вершинах, заслонявших небо.
Когда же мы снова нашли ее
В высохших холмах у реки,
На нас дохнуло жарким ветром.[33]
Местность угадывается легко – это благословенная Tierra de Encanto. Что же касается литературных качеств, то, честно говоря, стихотворение представляет собой более чем посредственное подражание Томасу Элиоту[34].
В начале 1928 года, отгуляв рождественские каникулы, Оппенгеймер уехал в Пасадену[35]. Калифорнийский технологический институт активно развивался, открывая каждые два года по новому факультету (в 1928 году был открыт биологический), а руководил им выдающийся физик Роберт Эндрюс Милликен, удостоенный в 1923 году Нобелевской премии за измерение элементарного электрического заряда и работы по изучению фотоэлектрического эффекта. Милликен был убежденным антисемитом, не считавшим нужным скрывать свои взгляды, но репутацию института он ставил выше прочих соображений, особенно в области физики. Ученые, специализирующиеся на квантовой теории, были в то время в Штатах, что называется, «на вес золота», и в их отношении Милликен «отключал» свой предрассудок. Ни Оппенгеймеру, ни другим ученым-евреям в Пасадене никаких препятствий не чинили, разве что только председатель исполнительного совета института (так называлась должность Милликена) держался от них на расстоянии.
В Пасадене у Роберта едва не появился новый друг – Лайнус Полинг, сын немца и ирландки, будущий лауреат двух Нобелевских премий[36]. Полинг в то время работал над своей докторской диссертацией, посвященной исследованию структуры кристаллов при помощи рентгеновских лучей. Расположение, возникшее в процессе научного сотрудничества (была запланирована совместная работа по изучению химических связей), оказалось настолько велико, что Роберт подарил Лайнусу свою коллекцию минералов (минералы – это же кристаллы). Невозможно представить, чтобы наш герой расстался с такой ценностью, но тем не менее это произошло, и Полинг был невероятно рад подарку.
Камнем, о который разбилась зарождавшаяся дружба, стала жена Лайнуса – Ава. Ее нельзя было назвать красавицей или обворожительной особой, скорее подошло бы определение «милая». Однажды Роберт пригласил Аву поехать с ним в Мексику, иначе говоря, пригласил на длительное свидание, но та отказалась и рассказала об этом приглашении мужу. Полинг обиделся и навсегда разорвал отношения с Оппенгеймером. Вот и вся история. Кстати, коллекцию минералов Полинг не вернул, так что напоминание о дружбе с нашим героем осталось с ним на всю жизнь.
Здесь впору ужаснуться: ну как же Оппенгеймер мог поступить подобным образом? Или задаться вопросом – что это было? Пламенная любовь или проходная интрижка? По поводу «как он мог?» можно сказать только одно: Оппенгеймер не считал чужой брак препятствием для романтических отношений (можно вспомнить хотя бы Кэтрин Чавес Пэйдж) и не был склонен тратить на романтику много времени. При таком отношении приходилось иметь дело с теми женщинами, которые оказывались, что называется, «под рукой». Что же касается чувств, испытываемых к Аве, то вряд ли они были глубокими, поскольку вскоре после разрыва с Полингами Роберт нашел себе новый объект – Хелен Кэмпбелл, помолвленную со знакомым ему еще по Гарварду физиком Сэмюэлом Аллисоном. Отношения продолжились и после того, как Хелен вышла замуж, причем Оппенгеймер не особо их и скрывал. Для него имело большое значение общение с нравившейся ему женщиной, а не только сам секс, поэтому имели место и совместные прогулки, и частые ужины в ресторанах. Примечательно, что отношения с Хелен не отразились на отношениях Оппенгеймера с Аллисоном, вплоть до того, что они вместе принимали участие в Манхэттенском проекте (а вот Полинг от предложения Оппенгеймера по поводу совместной работы отказался).
Свое любовное кредо Оппенгеймер изложил в одном из писем к брату Фрэнку: «Не заводи романов с девчонками только потому, что так надо, поступай так только в случае необходимости… если ты хочешь этого, то добивайся, если не хочешь – оставь». Во главу угла Роберт ставил свое желание, а прочие обстоятельства не имели для него большого значения. Если уж женщина заслуживала того, чтобы тратить на нее драгоценное время, то все прочее оказывалось несущественным.
Оппенгеймера приглашали преподавать и в Гарвард, и в Калифорнийский университет. Но он решил снова уехать в Европу на год, для того чтобы заниматься проблемами квантовой механики под руководством кого-то из европейских светил. От Международного совета по образованию, бывшего одним из фондов филантропической системы Рокфеллеров, Оппенгеймер получил годичную стипендию на работу в Кембридже, а затем в Лейдене или в Копенгагене.
В Кембридже он собирался работать под началом Ральфа Говарда Фаулера, весьма одаренного ученого, научные интересы которого простирались от астрофизики до чистой математики. С начала двадцатых годов Фаулер занимался разработкой квантовой теории поля и созданием британской школы квантовой химии. Лучшего наставника, пожалуй, невозможно было и вообразить. В голландском Лейдене работал Пауль Эренфест, тот самый, который состоял в тесной переписке с Максом Борном. Ну а Копенгаген был вотчиной Нильса Бора, создателя первой квантовой теории атома и одного из основоположников квантовой механики.