По возвращении в Штаты Оппенгеймер планировал делить свое время между Пасаденой и Беркли[37], благо расстояние между этими городами составляет всего четыреста миль. Калифорнийский университет привлекал тем, что в нем, по выражению Оппенгеймера, «не было никакой теоретической физики», а амбициозному человеку приятно быть основоположником. Калтех же рассматривался нашим героем как дополнительная научно-преподавательская база, нечто вроде «запасного аэродрома».
В письме от 2 августа 1928 года Оппенгеймер сообщил в Международный совет по образованию, что у него вдруг обнаружился туберкулез, и врачи порекомендовали ему отложить отъезд за границу до полного выздоровления. В ответ Совет отозвал выданную Оппенгеймеру стипендию. 25 августа Оппенгеймер сообщил Совету, что его состояние улучшилось и он может ехать в Европу.
Лечение туберкулеза – дело долгое, особенно по тем временам, когда не было лекарств, подавляющих возбудителя этого заболевания (кстати говоря, первый в истории специфический противотуберкулезный препарат – парааминосалициловая кислота – был разработан с подачи Фредерика Бернхайма, обнаружившего в 1940 году, что ацетилсалициловая кислота, известный всем аспирин, неблагоприятно влияет на туберкулезную палочку). А тут не прошло и месяца, как наш герой пришел в норму! Невероятно! Невероятно и непонятно.
Совет потребовал полного медицинского обследования, которое Оппенгеймер прошел в середине сентября. Никакого туберкулезного процесса у него не нашли. Болезнь оказалась сродни той «дизентерии», которая заставила его отложить учебу в Гарварде, а скорое «выздоровление» было обусловлено отзывом стипендии. Поняв, что проволочка может обойтись ему очень дорого, Оппенгеймер решил не затягивать с отъездом. Стипендию ему вернули, но в урезанном виде – на девять месяцев вместо двенадцати. Получалось, что август, сентябрь и октябрь пропали впустую, но часть все же лучше, чем совсем ничего.
Хотя не совсем впустую, ведь за лето и осень 1928 года Роберт сильно сблизился со своим младшим братом Фрэнком, которому уже исполнилось шестнадцать лет. Грандиозным событием в жизни братьев стала покупка Chrysler Roadster семидесятой модели, на котором они, толком не умея водить, поехали из Колорадо-Спрингс, где Роберт проходил обследование, в Пасадену. Во время поездки наш герой получил перелом правого предплечья, а новенький автомобиль – несколько повреждений, но все же братья доехали на нем до места назначения.
Поскольку срок стипендии был сокращен, Оппенгеймеру пришлось пожертвовать Кембриджем. Он сразу же отправился в Лейден. Почему не в Копенгаген? Потому что с Эренфестом, с которым Оппенгеймер познакомился в Кембридже, сложились хорошие отношения. Оба понравились друг другу несмотря на то что Макс Борн предостерегал Эренфеста: «Оппенгеймер очень долго был со мной, а теперь он с вами. Мне бы хотелось узнать, что вы думаете о нем, и пусть на ваше мнение не повлияет мое признание, что никогда и ни с кем я не мучился так, как с ним. Вне всякого сомнения, он весьма одаренный человек, но среди его качеств отсутствует дисциплина ума. При всей своей внешней скромности, внутренне он крайне высокомерен. Своей манерой знать все лучше всех и хвататься за любую идею, которую ему предлагают, он парализовал всех нас на три четверти года. После того, как он уехал, я снова могу дышать свободно и могу заставить себя работать. Моя молодежь испытывает те же самые чувства. Не держите его при себе слишком долго, это опасно».
Но Эренфест не внял предупреждению и, когда Оппенгеймер написал ему о своем желании приехать в Лейден, ответил, что ждет его «с распростертыми объятиями», правда, с оговоркой, что Оппенгеймер не станет корпеть над публикациями и «использовать тяжелую математическую артиллерию». Во время своего пребывания в Гарварде Оппенгеймер написал статью о недавно открытом эффекте Рамзауэра[38] и отправил ее на рецензирование Эренфесту. Суть статьи заключалась в том, что, отталкиваясь от частного эффекта, Оппенгеймер пытался создать общую теорию для всех атомов и молекул. Эренфест обнаружил несколько ошибок в расчетах. Статья так и не была опубликована, но переписка с Оппенгеймером показала ему, что тот чересчур «зацикливается» на математических расчетах и очень тяжело переживает ошибки. Эренфест же был сторонником иного научного подхода – легкого, не вязнущего в мелочах, и потому способного воспарить к вершинам познания. «Думаю, что его [Эренфеста] стремление к простоте и ясности действительно было прекрасно, но меня, как бы то ни было, все еще привлекали формализм и усложнение, так что бо`льшая часть того, что было привлекательно для меня, не интересовала его», – говорил Оппенгеймер, объясняя свой скорый уже в ноябре 1928 года отъезд из Лейдена.
Кроме несовпадения интересов, Оппенгеймера отталкивали такие качества Эренфеста, как замкнутость и уныние (люди, склонные к депрессии, обычно не любят наблюдать других в таком состоянии). Тот Эренфест, с которым наш герой общался в Кембридже, сильно отличался от нынешнего. Причин было четыре. Во-первых, в начале 1928 года скончался учитель и друг Эренфеста Хендрик Лоренц – великий ученый, лауреат Нобелевской премии по физике. Эренфест тяжело переживал его смерть. Во-вторых, эти переживания наложились на неуверенность в собственных силах, вызванную тем, что физика усложнялась не по дням, а по часам, и Эренфест чувствовал, что не поспевает за научным прогрессом. В-третьих, младший сын Эренфеста, Василий, родился с синдромом Дауна, и его содержание в частных клиниках обходилось очень дорого. Четвертым фактором стали нелады с женой, приведшие к разводу. В сентябре 1933 года Эренфест застрелился, предварительно застрелив Василия. «Никто из нас, бывших его учениками, никогда не освободится от чувства вины в этом его отчаянии», – писал Оппенгеймер в письме к одному из бывших сотрудников Эренфеста.
Изначально наш герой собирался ехать из Лейдена в Копенгаген к Нильсу Бору, но задержался на несколько недель в Утрехстском университете, где работал ученик Бора Хендрик Крамерс, а затем решил, что продолжит свою стажировку в Цюрихе у Вольфганга Паули. Пребывание в Утрехте было для него отдыхом в компании приятного и интересного собеседника. Крамерс был похож на Оппенгеймера по характеру и взглядам, а кроме того, имел свои претензии к Эренфесту, в свое время отказавшемуся принять его в число своих учеников. Эренфест считал, что у Хендрика нет задатков ученого, а вот Бор поверил в него и не ошибся. Разумеется, Оппенгеймер и Крамерс много говорили о Боре, и в результате Роберт передумал работать в Копенгагене. Теоретики легки на подъем и свободны в выборе места работы, поскольку свою лабораторию они носят в голове. Среди основоположников квантовой механики Бор стоял на первом месте. Но для Оппенгеймера при выборе научного руководителя, помимо репутации, имели большое значение сопутствующие факторы. Много позже Оппенгеймер сказал: «Бор с его мутным величием не был тем лекарством, в котором я нуждался».
Но почему «лекарством» стал Вольфганг Паули, бывший всего четырьмя годами старше нашего героя? Прежде всего, из-за своего возраста. Оппенгеймер уже достиг такого уровня, что нуждался не в менторах, а в товарищах-единомышленниках, на которых можно «оттачивать» свои идеи. Несмотря на молодость, Паули уже вписал свое имя в анналы квантовой механики, открыв в 1925 году новое квантовое число (спин) и сформулировав фундаментальный принцип запрета Паули, согласно которому два электрона (или вообще две любые частицы с полуцелым значением спина) не могут иметь одинаковое квантово-механическое состояние в одном атоме или одной молекуле. Без подготовки понять смысл принципа сложно, но достаточно знать, что в квантовой механике принцип Паули имеет такое же значение, как первый закон Ньютона в механике классической. Но определяющую роль в выборе Паули в качестве руководителя сыграл Эренфест, который имел обыкновение опекать своих бывших учеников бескорыстно, из чистого человеколюбия. В письме к Паули Эренфест характеризовал Оппенгеймера как ученого с остроумными идеями, которого нужно «вовремя и с любовью поколотить». «Поколотить» надо понимать как «наставить на путь истинный» или «спустить с небес на землю». Примечательно, что прекращение работы с Оппенгеймером Эренфест объясняет откровенно, в нелестном для себя ключе: «я не могу понять ничего, что невозможно представить, и, несмотря на то что он [Оппенгеймер]… пытается меня удовлетворить, я больше мешаю ему, нежели помогаю».
В январе 1929 года в Лейпциге на собрании Немецкого физического общества состоялось личное знакомство Оппенгеймера с Паули. Оба произвели друг на друга хорошее впечатление, и вопрос о сотрудничестве был решен. Симпатия не мешала Паули отпускать критические замечания в адрес нашего героя, порой весьма резкие. Паули вообще не привык сдерживаться в выражениях (в рамках приличий, разумеется), и говорил то, что думал, невзирая на лица. Наиболее едким из известных высказываний Паули об Оппенгеймере является: «физика для него – хобби, а психоанализ – призвание». Примечательно, что помимо низкой дисциплины и склонности бросать начатое на полпути (вспомним хотя бы так и не опубликованную статью об эффекте Рамзауэра), Паули находил у Оппенгеймера такой недостаток, как чрезмерное уважение к авторитетному мнению. По словам Паули, Оппенгеймер воспринимал его утверждения как «окончательную и неоспоримую истину». Что могли сказать на это Борн или Эренфест? Только одно – Паули сумел подобрать ключик к Роберту и дал ему то, что не могли дать другие.
Оппенгеймер резюмировал свою вторую европейскую стажировку следующим образом: «Время, проведенное с Эренфестом, ужасно не соответствовало тому, что на самом деле было в Эренфесте. Время, проведенное с Крамерсом, было хорошим, но не очень содержательным. Время, проведенное с Паули, было просто очень и очень хорошим». Здесь он слегка кривит душой: в Цюрихе он провел время весьма содержательно, несмотря на то что опубликовал за цюрихский период всего одну статью, посвященную излучению электронов в кулоновом поле. Статья получила высокую оценку Паули, который не скупился на слова «глупо», «ошибочно» или «сыро», но слово «безупречно» употреблял редко.