Джеки всегда была политической активисткой. «Она могла свести вас с ума своими тирадами о политике», – вспоминал один из родственников. Еще студенткой в Беркли Джеки вступила в Коммунистический союз молодежи, потом год проработала в газете Коммунистической партии в Лос-Анджелесе. У Фрэнка ее политическая деятельность не вызывала отторжения. «Я был близок к левым еще со школьных времен, – вспоминал он. – Помню, как-то раз мы с друзьями пошли на концерт в Карнеги-холле без дирижера. Концерт был частью протеста против “боссов”».
Как и Роберт, Фрэнк получил воспитание в Школе этической культуры, где его учили дебатировать на тему морали и этики. В шестнадцать лет он вместе с друзьями работал помощником во время президентской кампании Эла Смита 1928 года. В Университете Джонса Хопкинса многие из однокурсников занимали позицию левее Демократической партии. В то же время Фрэнк не любил многословные политические споры. «Я часто говорил другим, – вспоминал он, – если я чего-то не могу сделать, то и болтать об этом не стану». Однажды посетив в английском Кембридже собрание Коммунистической партии, он был «обескуражен». «Они занимались пустой говорильней», – вспоминал потом Фрэнк. Однако во время визита в Германию он быстро оценил фашистскую угрозу: «Такое ощущение, что все общество насквозь прогнило». Родственники отца рассказывали о происходивших в гитлеровской Германии «ужасных вещах», и он был готов поддержать любую группу, решившую «как-то с этим бороться».
Вернувшись осенью в Калифорнию, Фрэнк был глубоко тронут удручающим положением местных сельхозрабочих и негров. Экономическая депрессия причиняла ужасные страдания миллионам людей. Еще один аспирант Калтеха Уильям Фаулер, любивший повторять, что стал физиком, чтобы не думать о людях, теперь был расстроен, потому что депрессия заставляла его поступать наоборот. Фрэнк разделял это чувство. Он начал читать книги по истории рабочего движения и в конце концов проштудировал немало трудов Маркса, Энгельса и Ленина.
В начале 1937 года Джеки и Фрэнк увидели талон на вступление в Коммунистическую партию, опубликованный в газете «Пиплз уорлд». «Я вырезал его и отправил, – рассказывал Фрэнк. – Мы этого практически не скрывали, совершенно не скрывали». Однако ответа пришлось ждать несколько месяцев. Как и другим дипломированным специалистам, Фрэнку предложили вступить в партию под псевдонимом. Он выбрал псевдоним Фрэнк Фолсом. «Когда меня принимали в партию, – впоследствии свидетельствовал он, – меня попросили по какой-то причине, которую я не понял ни тогда, ни потом, записаться под своим именем, но под чужой фамилией. Мне это показалось смешным. Я никогда не пользовался какой-либо другой фамилией, кроме своей, и в то время – из-за смехотворности предложения – указал вместо фамилии название калифорнийской тюрьмы [Фолсом]». В 1937 году ему выдали членский билет № 56385. Однажды Фрэнк по рассеянности оставил свой зеленый партийный билет в кармане рубашки, отправленной в прачечную. Билет вернули вместе с рубашкой, аккуратно вложенным в конверт.
В 1935 году для американцев, озабоченных экономической справедливостью, в том числе многих либералов и сторонников «Нового курса», не было ничего необычного в симпатиях к коммунистическому движению. Множество не только рабочих, но и писателей, журналистов и учителей поддерживали наиболее радикальные черты «Нового курса» Франклина Рузвельта. И хотя интеллигенция по большей части не вступала в Компартию, в душе тяготела к популистскому движению, обещавшему построить мир, пронизанный культурой равноправия.
Приверженность Фрэнка коммунистическим идеям имеет глубокие американские корни. Как он сам потом объяснял, «интеллектуалы, которых из-за ужасов, несправедливости и страхов тридцатых притягивали левые идеи, в разной степени отождествляли себя с историей протеста в Америке… Джоном Брауном, Сьюзен Б. Энтони, Кларенсом Дэрроу, Джеком Лондоном и даже с такими движениями, как аболиционисты, ранняя Американская федерация труда и Индустриальные рабочие мира».
Поначалу партия включила Фрэнка и Джеки в так называемую «уличную ячейку» в Пасадене. Большинство товарищей по партии жили в соседних районах, среди них было немало бедствующих, безработных негров. Численность группы колебалась от десяти до тридцати человек. Они проводили регулярные открытые собрания, на которых присутствовали как коммунисты, так и члены различных организаций, связанных с «Новым курсом», например Союзом рабочих – организацией безработных. Разговоров было много, а реальных действий мало, что несказанно раздражало Фрэнка. «Мы пытались добиться равенства в городском плавательном бассейне, – рассказывал он. – Они пускали черных после обеда и вечером в среду, после чего в четверг утром меняли воду». Однако, несмотря на все усилия, сегрегацию в бассейне не отменили.
Немного позже Фрэнк согласился организовать партийную ячейку в Калтехе. Джеки некоторое время продолжала состоять в уличной ячейке, но в конце концов присоединилась к университетской. С помощью жены Фрэнк привлек около десяти новых членов, в том числе коллег-аспирантов Фрэнка К. Малину, Сидни Вейнбаума и Цянь Сюэсэня. В отличие от пасаденской новая ячейка была «практически тайной». Фрэнк был единственным ее членом, кто не скрывал своих политических симпатий. Большинство остальных, по его словам, «боялись потерять работу».
Фрэнк понимал, что его связь с партией кое-кого уязвляла. «Я помню престарелого друга отца, говорившего, что он не послал бы своего сына в колледж, если бы там преподавал я». Физик из Стэнфорда Феликс Блох однажды попытался убедить Фрэнка выйти из партии, но он не пожелал даже слушать. Впрочем, большинство его друзей относились к этому безразлично. Членство в партии было не единственной стороной жизни молодого ученого. Фрэнк был также увлечен исследованиями спектроскопии бета-излучения в Калтехе. Как и брат, он стоял на пороге многообещающей карьеры. Свою политическую деятельность, хотя и не выпячивая членство в партии, Фрэнк ни от кого не скрывал и занимался ей внеурочно. Однажды во время случайной встречи Эрнест Лоуренс спросил Фрэнка, которого очень любил, зачем тот тратит так много времени на разного рода «правое дело». У Лоуренса, считавшего себя ученым, стоящим выше политики, такая деятельность вызывала недоумение, хотя сам он тратил массу времени на то, чтобы подлизаться к бизнесменам и финансистам, входящим в попечительский совет Калифорнийского университета и определяющим его политику. По-своему Лоуренс был не менее прожженным политическим активистом, чем Фрэнк, с той только разницей, что ратовал за другое «правое дело».
Фрэнк и Джеки позволяли проводить регулярные собрания КП по вторникам у себя дома. Согласно показаниям «надежного конфиденциального» информатора ФБР, Фрэнк продолжал устраивать такие собрания до июня 1941 года. Роберт присутствовал на них по меньшей мере один раз, утверждая впоследствии, что это был единственный случай, когда он «сознательно» посетил собрание Компартии. Темой для обсуждения служила расовая сегрегация в общественном плавательном бассейне Пасадены. Роберт потом свидетельствовал, что собрание «произвело на него впечатление жалкого зрелища».
Подобно своему брату, Фрэнк активно участвовал в делах учительского профсоюза восточной части залива, Союза потребителей и акциях в поддержку сезонных сельхозрабочих Калифорнии. Однажды вечером он дал в местном актовом зале Пасадены сольный концерт игры на флейте, Рут Толмен аккомпанировала на пианино, сборы пошли в фонд помощи испанской республике. «Мы проводили много времени на собраниях, политических собраниях, – говорил потом Фрэнк. – Вопросов было очень много». «Он часто говорил, – свидетельствовал в показаниях ФБР коллега Фрэнка по Стэнфорду, – о случаях экономического угнетения, которое, похоже, вызывало у него негодование». Еще один информатор доносил, что Фрэнк «на каждом шагу демонстрировал преклонение перед внутренней и внешней политикой Советского Союза». Иногда Фрэнк умел быть резким. Одного коллегу, впоследствии передавшего их разговор ФБР, он обозвал «неисправимым буржуа, лишенным сочувствия пролетариату».
Роберт не воспринимал всерьез коммунистические связи брата. Помимо членства в партии у Фрэнка было много других увлечений. «Он страстно любил музыку. У него было много друзей совершенно некоммунистического толка. <…> Лето он проводил на ранчо. Он не мог быть в эти годы очень активным коммунистом», – делал вывод Роберт.
Вскоре после вступления в партию Фрэнк завел привычку приезжать на машине в Беркли, ночевать у брата и рассказывать ему новости. «Я был не на шутку расстроен», – свидетельствовал Роберт в 1954 году, не объясняя, чем именно его расстроил сделанный Фрэнком выбор. Членство в Компартии бесспорно было связано с некоторым риском. Однако в 1937 году либералы Беркли не смотрели на него косо. «Членство в Коммунистической партии, – свидетельствовал Роберт, – не считалось – и, возможно, зря – великим преступлением против государства или позорным делом». И все-таки администрация Калифорнийского университета, вне всяких сомнений, враждебно относилась к любым связям с КП, а Фрэнк стоял в самом начале академической карьеры. К тому же в отличие от Роберта у него не было в университете постоянной должности. Если решение брата расстроило Роберта, то, скорее всего, потому, что, на его взгляд, Фрэнк необдуманно поспешил взять на себя слишком серьезное обязательство или же попал под влияние радикально настроенной жены. Несмотря на собственное политическое пробуждение, Роберт принципиально не желал вступать в Коммунистическую партию. С другой стороны, Фрэнк, очевидно, ощущал душевную потребность в формальном закреплении своей приверженности. Братья разделяли одни и те же политические взгляды, однако Фрэнк вел себя импульсивнее Роберта. Он по-прежнему боготворил старшего брата, но в то же время женитьбой и политической активностью пытался обозначить контуры своей собственной личности и выйти из тени Роберта.
В 1943 году коллега Фрэнка по двум годам в Стэнфордском университете сообщил агенту ФБР, что «на его взгляд, Фрэнк Оппенгеймер шел на поводу и подчинялся диктату своего брата Дж. Роберта Оппенгеймера в отношении всех политических позиций и связей». Анонимный источник почти все перепутал – Фрэнк вступил в партию независимо от брата, не послушавшись его совета. Однако в одном информатор не ошибся. Он заверил ФБР, что оба Оппенгеймера «в принципе верны своей стране…». На взгляд друзей (и ФБР), братья Оппенгеймеры были чрезвычайно близки. Что бы ни делал Фрэнк, это всегда отражалось на Роберте. И сколько бы он ни пытался облегчить жизнь брату, не мог полностью прикрыть Фрэнка от лучей собственной славы.