Однако несколькими неделями позже он сообщил Вожу и остальным: «Я поговорил с Шевалье, а Шевалье поговорил с Оппенгеймером, и Оппенгеймер сказал, что не желает с этим связываться». Элтентон был расстроен, и Вож решил, что затея ни к чему не привела.
Эту историю, рассказанную Вожем Мартину Шервину в 1983 году, подкрепляют показания, которые Вож дал ФБР в конце 1940-х годов. После войны из-за связи с Элтентоном Вож едва не потерял работу. Когда ФБР предложило снять подозрения, если он согласится быть осведомителем, Вож отказался. Однако ФБР убедило его подписать свидетельские показания на Элтентона, в которых среди прочего говорится следующее: «Джордж и Долли Элтентон, надо признать, подозрительные личности. Они жили в Советском Союзе и открыто выражают симпатию советскому режиму. Джордж предпринимал очевидные попытки помогать русским во время Второй мировой войны». Излагая содержание разговоров с Элтентоном в «утином автоклубе», Вож писал: «Мы так и не сумели убедить Джорджа в порочности коммунизма, а он никого не сумел обратить в свою веру».
Через несколько лет, когда в 1954 году личность Элтентона всплыла в связи со слушанием Оппенгеймера, Вож счел, что правительство составило об Элтентоне ошибочное представление: «Будь он настоящим шпионом, не стал бы говорить об этом так открыто. Он бы прикинулся совершенно другим человеком».
Часть третья
Глава пятнадцатая. «Он стал большим патриотом»
В его присутствии я вырастал как личность. <…> Я подражал Оппенгеймеру и попросту боготворил его.
Для Оппенгеймера началась новая жизнь. Должность заведующего военной лабораторией, объединяющего усилия разбросанных по всей стране объектов Манхэттенского проекта и направляющего их на создание пригодного к боевому применению атомного оружия, требовала от Роберта навыков, которых у него не было, решения задач, которых он не мог себе вообразить, выработки рабочих привычек, полностью расходящихся с прежним образом жизни, и привыкания к новой линии поведения (например, работе в режиме строгой секретности), которая была для него неудобной и эмоционально чуждой. Не будет преувеличением сказать, что ради успеха Оппенгеймеру в возрасте тридцати девяти лет пришлось перестроить приличную часть если не разума, то личных качеств, причем сделать это в короткое время. Любой аспект новой работы проходил по графе «срочно». Сроки задавались невозможные, и очень немногое – трансформация Оппенгеймера не исключение – удавалось выполнить вовремя. И все же он был близок к тому, чтобы уложиться в срок, что отражает степень его целеустремленности и силу воли.
Роберт всегда мечтал соединить любовь к физике с пылким обожанием пустынных плоскогорий Нью-Мексико. Теперь у него появился этот шанс. 16 ноября 1942 года он и Эдвин Макмиллан, еще один физик из Беркли, а также офицер сухопутных войск майор Джон Х. Дадли приехали в Хемес-Спрингс, глубокий каньон в сорока милях северо-западнее Санта-Фе. Осмотрев десяток мест на юго-западе США, Дадли наконец остановился на Хемес-Спрингс как наиболее удобной точке для новой военной лаборатории. Оппенгеймер помнил это место по своим конным прогулкам как «прелестный уголок, приемлемый во всех отношениях».
Когда троица прибыла в Хемес-Спрингс, между ними и майором вспыхнул спор из-за того, что полоска земли в каньоне была слишком узкой и замкнутой для запланированного поселка. Оппенгеймер сетовал, что оттуда не видно величественных гор и что из-за крутых склонов каньона площадку невозможно огородить. «Пока мы спорили, появился генерал Гровс», – вспоминал Макмиллан. Гровс бросил быстрый взгляд на площадку и сказал: «Никуда не годится». Он повернулся к Оппенгеймеру и спросил, есть ли у него на примете другое место. «Оппи предложил Лос-Аламос с таким видом, словно эта мысль только что пришла ему в голову».
«Если подняться из каньона наверх, – сказал Оппенгеймер, – мы окажемся на столовой горе, а на ней есть школа для мальчиков – возможно, это подходящее место». Скрепя сердце группа села в машины и проехала еще тридцать миль на северо-запад по лавовой площадке под названием плато Пахарито (маленькая птичка). До школы-ранчо Лос-Аламос они добрались только к вечеру. Под снегом с дождем по игровому полю в одних шортах бегала ватага мальчишек. Участок в 800 акров, занимаемый школой, включал в себя главный корпус под названием «Большой дом», Фуллер-лодж – живописный коттедж, сложенный в 1928 году из 800 гигантских сосновых бревен, похожее на крестьянский дом общежитие и несколько построек помельче. За коттеджем располагался пруд, по которому мальчишки зимой катались на коньках, а летом – на байдарках. Школа располагалась в 2100 метрах над уровнем моря, у самой границы лесов. На западе заснеженные вершины гор Хемес достигали высоты 3300 метров. С просторной веранды коттеджа открывался восточный вид на долину Рио-Гранде, тянущуюся на сорок миль до любимого горного хребта Оппи высотой почти 4000 метров – Сангре-де-Кристо. По рассказу очевидца, Гровс осмотрел место и без всякого перехода заявил: «То, что надо».
Через два дня военные подготовили документы на покупку школы и еще через четыре дня, после короткого визита в Вашингтон, Оппенгеймер вместе с Макмилланом и Эрнестом Лоуренсом приехали на инспекцию «объекта Y». Обутый в ковбойские сапоги Оппенгеймер провел Лоуренса по школьным помещениям. Для соблюдения секретности они представились чужими именами. Однако один из учеников Лос-Аламоса, Стерлинг Колгейт, узнал ученых. «Мы вдруг поняли, что война пришла и в наши места, – вспоминал Колгейт. – Приехали эти двое, мистер Смит и мистер Джонс, один с «поркпаем» на голове, другой – в обычной шляпе, и стали везде ходить как хозяева». Колгейт изучал в старших классах физику и видел в учебнике фотографии Оппенгеймера и Лоуренса. Вскоре территорию школы оккупировала целая армада бульдозеров и строительных бригад. Оппенгеймер, естественно, хорошо знал Лос-Аламос. До находящегося в сорока милях «Перро Калиенте» можно было доехать по плато верхом. Роберт с братом за множество летних сезонов облазили горы Хемес вдоль и поперек.
Оппенгеймер получил, что хотел, – потрясающий вид на горы Сангре-де-Кристо, а генерал Гровс нашел уединенное место, к которому вела единственная извилистая неасфальтированная дорога и единственная телефонная линия. За три месяца строители возвели множество дешевых бараков с черепичными и железными крышами. В таких же постройках должны были разместиться лаборатории химиков и физиков. Все вокруг покрасили в армейское хаки.
Оппенгеймер как будто не замечал обрушившегося на Лос-Аламос хаоса, хотя несколько лет спустя признал: «Я в ответе за разорение прекрасного уголка». Он сосредоточился на подборе ученых для проекта и не имел времени на решение административных задач, связанных со строительством поселка. Физик-экспериментатор Джон Мэнли, которого Оппи выбрал в заместители, высказывал большие сомнения насчет объекта. Мэнли приехал из Чикаго, где 2 декабря 1942 года итальянский эмигрант Энрико Ферми со своей командой произвел первую в мире управляемую ядерную цепную реакцию. Чикаго – крупный город с именитым университетом, первоклассными библиотеками и целой армией опытных механиков, стеклодувов, инженеров и прочих технических специалистов. В Лос-Аламосе ничего этого не было. «Нам предстояло, – писал Мэнли, – построить новую лабораторию в глуши Нью-Мексико без какого-либо стартового оборудования, если не считать книжек Горацио Алджера, или что там еще читали дети в этой школе, да снаряжения для конной езды – материала, мало подходящего для создания ускорителя нейтронов». Мэнли считал, что, будь Оппенгеймер экспериментатором, понимал бы, что «экспериментальная физика на 90 процентов состоит из арматуры», и ни за что бы не дал согласия на строительство лаборатории в таком месте.
Материально-техническое обеспечение создавало чудовищные проблемы. Оппенгеймер и первая группа ученых планировали приехать в Лос-Аламос к середине марта 1943 года. К тому времени, как Оппи заверил Ханса Бете, в поселке под присмотром инженера-проектировщика возникнет жизнеспособная община. Там будет жилье для холостяков и квартиры для семейных с одной, двумя или тремя спальнями. Все жилье будет с мебелью и электричеством, но из соображений безопасности – без телефонов. На кухнях установят дровяные печи и бойлеры, камины и холодильники. Помогать с тяжелой домашней работой будет нанятая прислуга. В поселке намечалось организовать начальную школу, библиотеку, прачечную, больницу и уборку мусора. Общину будет обслуживать военный магазин, поставляющий продукты питания и заказанные по почте товары. Офицеру по организации досуга вменят в ответственность устраивать регулярные киносеансы и прогулки в близлежащие горы. Оппи также обещал буфет с пивом, кока-колой и легкими закусками, настоящую кают-компанию для холостяков и «модное» кафе, где смогут ужинать супружеские пары.
Для лаборатории были заказаны два генератора Ван де Граафа из Мичигана, циклотрон из Гарварда и генератор Кокрофта – Уолтона из Иллинойсского университета. Все эти приборы были крайне необходимы. Генераторы Ван де Граафа служили для измерения базовых физических показателей. Генератор Кокрофта – Уолтона, первый ускоритель частиц, требовался для экспериментов по преобразованию одних элементов в другие.
Строительные работы в Лос-Аламосе, набор научного персонала и монтаж оборудования для первой в мире военной ядерной лаборатории требовали наличия скрупулезного и терпеливого администратора. В начале 1943 года Оппенгеймер им не был. Он никогда не руководил ничем, кроме семинаров с аспирантами. В 1938 году Оппи отвечал за пятнадцать учеников, а теперь от него требовалось координировать работу сотен, а вскоре и тысяч ученых и техников. Коллеги тоже не считали, что его темперамент подходит для такой работы. «Он был чудаком, странноватым ученым – таким я знал его до 1940 года, – вспоминал Роберт Уилсон, молодой физик-экспериментатор, учившийся под началом Эрнеста Лоуренса. – Люди такого типа администраторами не становятся». В декабре 1942 года Джеймс Конант писал Гровсу, что он и Ванневар Буш «сомневаются, того ли человека мы назначили в руководители».