– Понимаю.
Мой голос звучал сочувственно, и какая-то часть меня и правда ей сопереживала… часть такая микроскопическая, что атом по сравнению с ней показался бы размером с кулак.
– Что ты собираешься делать?
Я подобрала грязные салфетки с подоконника и выбросила их в мусорку.
– Я ничего не могу сделать. У меня… у меня назначен прием в субботу, но мне нужно, чтобы кто-нибудь меня отвез, а я не хочу говорить никому из друзей, понимаешь? Я тут все еще новенькая. Не хочу, чтобы их отношение изменилось.
Я очень сомневалась, что они стали бы относиться к ней по-другому. В прошлом семестре двое из ее ближайших «прузей», по слухам, прошли ту же самую процедуру.
– Почему бы тебе не сказать Калебу? Он поймет. То есть, бога ради, он же несет половину ответственности.
– Не-е-е-ет! – Она схватила меня за руку, умоляюще заглядывая в глаза. – Он думает, что я принимаю противозачаточные… и я хотела возобновить прием, честно. Просто я была так занята – учеба и он… Я никогда не думала, что это случится. Я была так осторожна. Мне некому довериться.
Она прицепилась ко мне – обвила руками за шею, уткнулась лицом мне в плечо. Я с досадой поняла: она обнимает меня, ища хоть какого-то утешения. Я похлопала ее по спине так осторожно, словно она воняла, и отстранилась.
– Я отвезу тебя.
– Правда? – Она вытерла слезы на щеках, оставляя полоски смазанной туши. – Ты правда это сделаешь?
– Конечно. Я человек со стороны. Тебе не придется втягивать друзей, а Калеб никогда не узнает.
– Тогда в субботу в семь, – ответила она, сгребая меня в объятия так отчаянно, что я вздрогнула. – Большое тебе спасибо, Оливия!
Это меня удивило. После того разговора в прачечной она так и не спросила мое имя, хотя я спрашивала, как зовут ее. Популярные девушки обычно думают, что все и так их знают. «Ну, это же Джессика Александер! Ты разве не читаешь студенческую газету?» Но у Джессики не было причин знать меня.
– Не помню, чтобы говорила тебе свое имя. – Я натянуто улыбнулась.
– Все знают, как тебя зовут. Ты та, ради кого Калеб провалил бросок, верно?
Я была шокирована до самых кончиков ногтей на ногах. Как я могла забыть свои пятнадцать минут славы? Я вся сжалась, внезапно устыдившись. Это было темное, темное время в моей жизни.
– Не волнуйся, он объяснил мне твою… ситуацию, – последнее слово скатилось у нее с языка, как конфета. Оно упало между нами, намекая о чем-то зловещем… – Что ты лесбиянка, – закончила она с улыбкой. – Если женщина отвергает Калеба, она или лесбиянка, или сумасшедшая. Увидимся в субботу.
Туше.
Я задумчиво вернулась к себе в комнату, размышляя, какой из двух вариантов вероятнее.
Первый: Калеб решил, что я могла отвергнуть его только по причине другой ориентации. Второй вариант: Калеб говорит всем, что я лесбиянка, просто чтобы отомстить мне за отказ. В любом случае мне стоило прояснить этот вопрос и продемонстрировать свою ориентацию ясно и четко в ближайшее время.
Глава 7
Я привезла подавленную Джессику в клинику в субботу утром, как ей было назначено. Погода стояла подходящая, пасмурная и мерзкая, и Джессика смотрела в окно большую часть поездки. Время от времени она говорила что-нибудь об очередном магазине, мимо которого мы проезжали, или о ресторане, куда Калеб ее водил. Складывалось впечатление, что она не способна говорить ни о чем другом, кроме Калеба. Она показала на рекламный щит с бельем от «Кельвин Кляйн» и сказала, что Калеб гораздо горячее, чем модель в их рекламе. Я вспомнила, как он плавал в бассейне в одних боксерах. Внезапно у меня закружилась голова: он и правда был гораздо горячее.
Грязный любитель заделать своей девушке ребенка…
Клиника была роскошная – точно не из тех подозрительных заведений, которые прячутся за магазинами. Сюда богатенькие девушки ходили, чтобы избавится от последствий своей неосторожности… в стиле Бока-Ратон.
В комнате ожидания было полно огромной мебели и картин в рамках. Я выбрала диван в дальнем углу и напряженно пялилась на вязаное кашпо на горшке с цветком, пока Джессика говорила с девушкой на ресепшене. Потом она села рядом со мной, чтобы заполнить кучу документов. Единственным звуком в комнате был скрип ручки по бумаге.
Когда появилась медсестра, чтобы увести ее в кабинет, Джессика доверчиво и испуганно оглянулась на меня.
– Думаешь, я поступаю правильно?
У меня задергалась бровь. Я была просто водителем. Я не хотела становиться ее советчиком или ее совестью. Если бы я сказала ей «нет», мы бы ушли в ту же минуту – она искала повод уйти. А если я скажу «да»… что ж, это сделает меня сообщницей.
Я подумала о Калебе. Он ведь точно женится на ней, если она оставит ребенка. Через пять лет, вероятно, они уже будут разведены. Разбитые сердца, разрушенная семья… а я останусь без него. Я тяжело сглотнула.
– Да. Абсолютно, – сказала я, кивая.
Она улыбнулась и взяла меня за руку.
– Спасибо, Оливия, – и благодарно сжала мою ладонь.
Я мягко отняла у нее руку и сунула ее под сумочку.
«О боже, о боже, о боже…»
Она встала, чтобы уйти, – мне вдруг захотелось схватить ее за руку и побежать с ней к машине. Что я делаю? Я могла бы переубедить ее! Она сделала шаг, другой… и момент для вмешательства прошел. Моя совесть притихла. В сопровождении медсестры Джессика скрылась за двойными дверями. Меня затошнило – как будто вся кровь в венах превратилась в уксус. Что я наделала? И ради кого – ради него? Неужели я правда планировала воспользоваться этой ситуацией, чтобы получить желаемое? Я раскачивалась туда-сюда, держась за живот.
– Вы в порядке? – спросила девушка на ресепшене, выглядывая из-за стеклянной перегородки.
– Съела что-то не то, – соврала я.
Понимающе кивнув, она показала мне в направлении уборной. Я спряталась в туалетной кабинке на полчаса, прижавшись спиной к двери: убеждала свою уязвленную совесть, что Джессика сама сделала выбор и я никак с этим не связана. Когда прошло достаточно времени, я проскользнула обратно в комнату ожидания и села на место.
Я пролистала пару журналов, кусая ногти. Пока я мучилась, приехала еще одна девушка. Она выглядела лет на шестнадцать, и ее сопровождала мать, скрывающаяся за солнечными очками. Мать поторопилась к ресепшену, а дочь села в кресло и начала печатать что-то на телефоне – большие пальцы порхали по клавиатуре впечатляюще быстро. Я отвела взгляд. Моя мать бы убедила меня оставить ребенка. Я помню, как она говорила: «Будь я проклята, если моя дочь уйдет от ответственности. Сделаешь так однажды – и будешь делать всю жизнь». Я очень по ней скучала. Может, будь она жива, я бы не прогнила изнутри так сильно.
Час спустя ко мне подошла медсестра – все здесь почему-то общались шепотом. «Если мы будем говорить тихо, то не привлечем внимания к тому, что здесь на самом деле происходит».
– Джессика готова. Вы можете подъехать к черному входу, чтобы ее забрать.
Я вздрогнула. Они избавлялись от нее через черный вход. Скрытно, как будто выбрасывали нежелательный мусор. Я поспешила наружу и запрыгнула в машину, радуясь, что наконец могу покинуть это место. Медсестра стояла рядом с Джессикой в кресле-каталке, мягко положив ей руки на плечи. Джессика была бледной, как очищенная картошка. Она улыбнулась, когда я остановилась рядом, – от облегчения в ее улыбке мне стало неуютно. Выскочив из машины, я поспешила открыть пассажирскую дверь.
– Ей нельзя поднимать тяжести и заниматься спортом всю неделю, – проинформировала меня медсестра.
Я кивнула.
– Ты в порядке? – спросила я Джессику, когда она опустилась на переднее сиденье машины.
Она слабо кивнула.
Я выехала с территории клиники. В животе завязывалась в узел тревожность.
Я добилась того, чего хотела. Теперь осталось только отцепиться от Джессики поскорее. Из-за нее я чувствовала себя виноватой – непозволительная роскошь, учитывая, что я собиралась увести у нее Калеба.
Я включила радио, пока мы ехали по шоссе. Джессика снова смотрела в окно. Какая-то часть меня хотела спросить, что она чувствует – облегчение или грусть. Но та часть, которая хотела заполучить Калеба, держала язык за зубами. «Это просто бизнес, ничего личного», – напомнила я себе. Я не собиралась становиться ей другом.
Когда в поле зрения возникли серые крыши кампуса, мы обе выдохнули с облегчением. Я припарковалась перед зданием и выскочила из машины, чтобы открыть ей дверь.
– Тебе помочь добраться до комнаты?
Она отрицательно мотнула головой. Я помогла ей выбраться из машины. Она была бледной, а обычно полные губы были сжаты в линию под ее сопливым носом. Не такая Джессика Александер блистала на первой полосе газеты два месяца назад. Даже ее волосы сейчас казались тусклыми и безжизненными, свисая вокруг лица серыми грязными прядками.
Обняв меня напоследок, она побрела к лифтам. Я смотрела, как она нажимает на кнопку, прислонившись к стене, как она обнимает себя за плечи. Когда лифт наконец прибыл, она повернулась ко мне в последний раз, чтобы слабо помахать мне рукой, а затем шагнула в кабину и исчезла за закрывшимися дверями. Я прислонилась к машине, внезапно чувствуя себя уставшей. Я решила не возвращаться в комнату. Кэмми наверняка будет там, а когда дело доходит до меня, она бывает ужасно внимательной. Вместо этого я поехала позавтракать в кафе в нескольких милях от кампуса и сидела за барной стойкой с газетой, которую кто-то бросил снаружи.
На первой полосе была история о Лоре Хильберсон и недостатке зацепок в ее деле. Детектив, ведущий дело, предполагал, что никто ее не похищал: все улики указывали на то, что Лора исчезла намеренно. Ее взволнованные родители умоляли обратиться к ним с любой имеющейся информацией.
Хотела бы я больше обращать внимание на эту девушку, когда у нас были общие занятия. Это было время до Калеба, когда мне было все равно, с кем он встречается и почему. Она не производила впечатление той, кто мог так запросто исчезнуть по доброй воле. Лора была богата и популярна, училась на факультете связей с общественностью, согласно газете, и хотела стать ведущей новостей. Я разглядывала ее фото на первой полосе и пыталась представить ее сидящей за столом в шестичасовых новостях по телевизору. Я сочувствовала ей, где бы она ни была. Случилось что-то ужасное, похищена она или нет, и теперь, похоже, мечта Лоры никогда не осуществится.