– Это вышло случайно. Я не искала его, так что просто заткнись к чертовой бабушке.
Мы останавливаемся перед клубом, и я выскакиваю из машины прежде, чем Джим откроет передо мной дверь. Я жду парня, пока он извлекает свое длинное тело из автомобиля и бросает ключи клубному парковщику. Он злится, это видно. Не раз и не два он обвинял меня в том, что я использую его как запасной аэродром в отсутствие Калеба. Я иду впереди, игнорируя его испепеляющие взгляды. Это несложно: сегодня я чувствую себя настоящей оторвой. В любом случае это не его дело – вечно он лезет, куда не просят. Джим ненавидит слабость, и видит бог: моя слабость – это Калеб. Но я верю, когда мы начнем танцевать, он об этом забудет.
«Волна» от стены до стены наполнена извивающимися телами. Джим хватает меня за руку и ведет сквозь толпу танцующих, пока мы не доходим до бара. На нас оборачиваются с интересом: что делает такой панк, как он, с цивилкой вроде меня? Я закипаю под их любопытными взглядами и неприязненно смотрю в ответ.
Джим кладет на грязную стойку пятьдесят долларов и заказывает четыре шота текилы. Я готовлю лаймы.
– Ты все еще злишься? – спрашиваю я с улыбкой.
Бармен отправляет к нам по стойке стаканы, и мы ловим их. Джим пожимает плечами.
– Какая разница?
Я вливаю в себя первый шот и закусываю лаймом, чтобы перебить вкус. До чего же текила мерзкая.
– Не хочу, чтобы ты злился. Мы так редко видимся.
Джим моргает трижды, отчего кажется по-настоящему раздраженным, а потом целует меня в щеку.
– Давай повеселимся.
Он заказывает еще два шота, и мы чокаемся. Задерживаемся у бара еще на несколько минут, наблюдая за танцующими людьми. Мы слишком трезвые, чтобы расслабиться.
– Пойдем. Пора зажечь этот танцпол, – говорит он, бросая кожуру лайма в мусор.
Я следую за ним в ритмично вибрирующую толпу. Текила ударяет мне в голову. Мы танцуем, пока у меня не немеют ноги, а волосы не становятся влажными от пота. Джим касается меня чаще, чем обычно. Я списываю это на возвращение Калеба. Мужчины вечно стремятся пометить то, что считают своим. Я позволяю ему притянуть меня ближе, слишком пьяная, чтобы беспокоиться об этом. Происходящее напоминает сцену из «Грязных танцев», где Детка врывается на вечеринку работников курорта с арбузом в руках. Мы танцуем с Джимом лицом к лицу, грязно. Он не верит в типичные танцы подростков, которые трутся друг о друга и толкаются бедрами, стоя спиной. Он называет такие танцы «развратными объятиями». Так что – мы танцуем лицом к лицу. Я нахожу это честным.
Мы не уходим, пока диджей не начинает собирать свое оборудование.
– Ты точно можешь водить в таком состоянии? – спрашиваю я его.
Меня штормит. Джим усмехается:
– Я трезв, как проповедник в субботу утром, – он изображает южный акцент.
По пути домой я закрываю глаза, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. Мы молчим. Джим ставит диск Marcy Playground, который мы слушали в колледже. Sex and Candy. Я хихикаю, когда он напевает слова.
Когда мы подъезжаем к дому, он выходит из машины и идет за мной к двери.
– Это что, свидание? Почему ты меня провожаешь? – смеюсь я.
Я копаюсь в сумочке в поисках ключей. Он молча наблюдает. Подняв голову, я обнаруживаю, что он странно на меня смотрит.
– Джим? – Я делаю к нему шаг. – Ты в порядке?
Может, он плохо себя чувствует? Его раскрасневшееся от алкоголя лицо ничего не выражает: он как будто раздумывает, не стошнит ли его прямо сейчас. Я останавливаюсь, когда он внезапно подается вперед. Сперва я думаю, что его и правда стошнит, но в последний момент он вдруг наклоняется к моему лицу и пытается меня поцеловать. Я отворачиваюсь – его влажные губы скользят по щеке. Когда он отстраняется, глаза у него налиты кровью.
– Что ты делаешь? – не понимаю я.
Мы с Джимом никогда не переходили черту. Это негласное правило. Он так близко, что мне приходится отклониться, чтобы видеть его лицо. Мы не целовались с самого колледжа.
– Все потому, что я – не он, да? Не хренов Калеб?
Я встряхиваю головой. Все кружится. Я даже не могу нормально сформулировать ответ.
– Мы не в таких отношениях, Джим. С чего ты вдруг?..
– Знаешь, секс необязательно должен что-то значить. Это может быть просто весело.
Он агрессивно моргает, как будто пытается заставить меня исчезнуть. И что я должна на это ответить?
– Думаю, друзья должны оставаться друзьями – и не усложнять все сексом.
– Друзья, – повторяет он презрительно. – Мне надоело быть для тебя временной заменой.
Меня пробирает дрожь. Это правда, но слышать это все равно неприятно.
– Ты настоящее динамо, ты в курсе?
Я смотрю на него удивленно. Он называл меня так в шутку много раз, но никогда – таким тоном. У него красное лицо и красные глаза, и он пугает ту глубоко спрятанную часть моей женской натуры, которая подсказывает мне, что пора бежать. Я отступаю на шаг.
– Джим, ты пьян, – говорю я медленно.
– Я пьян, а ты – сука.
И вдруг он набрасывается на меня, агрессивно целуя. Я сжимаю губы, он сует мне руку между ног. Приглушенно вскрикнув, я пытаюсь его оттолкнуть. Он не сдвигается ни на миллиметр: я вдруг понимаю, что никак не смогу его остановить. Я пытаюсь умолять, но он не слышит. Он откровенно лапает меня, пытаясь стянуть с меня брюки. Дверь моей соседки – в девяти метрах на другой стороне дома. Если я смогу освободиться, то успею туда добежать. В какой-то момент он отвлекается, ослабляя хватку на моих плечах. Вырвавшись у него из рук, я со всей силы отвешиваю ему пощечину. Он отстраняется, хватаясь за место удара. Я готовлюсь к тому, что он сейчас удвоит усилия, но он просто на меня смотрит. Мне некуда отступать. Я загнана в угол у своей же входной двери. Я думаю закричать – но услышит меня здесь только Роузбад, а что она может сделать? Так что я пытаюсь его урезонить.
– Иди домой, Джим, – говорю я твердо.
Те несколько секунд, пока он обдумывает варианты, позже расплываются в памяти. Я зла, мне стыдно и страшно. Я жду, пока он решится – насиловать меня или нет.
«Боже, прошу, пусть он просто уйдет…»
Дистанция между нами наконец увеличивается: он поворачивается ко мне спиной и идет к машине.
Я практически вваливаюсь в дом. Оказавшись внутри, я торопливо запираю дверь и бросаюсь на диван. Рыдаю в подушку, пока горло не начинает болеть, а потом беру телефон и звоню единственному человеку, которому могу доверять.
– Калеб…
– Оливия? – голос у него сонный. – Что случилось?
– Ты можешь ко мне приехать?
– Прямо сейчас?
Я слышу, как он ходит по комнате, включает свет… возится с одеждой.
– Калеб… пожалуйста… Я…
– Я приеду.
Когда Калеб приезжает, у него растрепаны волосы. На нем шорты и помятая футболка.
– Что случилось? – спрашивает он, как только видит меня.
Приподняв пальцами мой подбородок, он всматривается в мое лицо. Я рассказываю о Джиме, о клубе, о том, что произошло после.
Калеб яростно мечется по гостиной. Лицо его искажено гневом.
– В каком отеле он остановился, Оливия? – Он сжимает кулаки.
Я боюсь, что если он найдет Джима, то узнает правду обо мне.
– Нет! Я не хочу, чтобы ты уходил.
Я тяну его за руку, пока он не садится рядом. Его злость постепенно утихает, перетекая в беспокойство, и он прижимает меня к груди. Я не прижималась к его груди уже очень долгое время: это объятие меня ошеломляет. Он пахнет мылом, Рождеством и самим собой, и я плачу, как маленькая, от непривычного чувства безопасности, которое дают мне его прикосновения. Никто не обнимал меня так прежде. Сражаясь с внезапным порывом сбежать, я держусь за него мертвой хваткой.
– Ты не мог бы остаться сегодня здесь? – шепчу я.
Он целует меня в лоб и стирает большими пальцами мои слезы.
– Конечно, я останусь.
Я чувствую такое облегчение, что жалко дрожу. Он обнимает меня крепче. Что бы я без него делала? Кому бы я позвонила? Калеб здесь сейчас – но наше время утекает сквозь пальцы. Скоро я снова его потеряю. В первый раз это и так было достаточно плохо. Я зарываюсь глубже в его тепло и наслаждаюсь ощущением того, что обо мне заботятся. Я засыпаю, прижавшись к его груди, слушая, как его сердце выстукивает самый красивый ритм, который я когда-либо слышала.
Глава 9
Решение было принято. Я рассказала Кэмми об аборте Джессики, пока мы сидели в столовой за ужином.
– Ты шутишь, – сказала она, роняя картошку фри изо рта.
– Нет. – Я сглотнула ком в горле. – Я слышала, как она говорила об этом с той дылдой, которая вечно лезет не в свое дело.
Я засунула в рот последнюю соломинку картофеля и облизала соль с губ.
– С Надей? – спросила Кэмми, отодвигая свою тарелку.
– Да, с ней, но никому не говори о том, что я тебе рассказала, Кэм. Будет ужасно, если об этом узнают.
Вглядевшись в миловидное лицо моей соседки, я нахмурилась. Возможно, это будет единственный раз, когда Кэмми и правда никому не разболтает. И что мне тогда делать?
– Думаешь, Калеба это расстроит? В смысле, думаешь, он бы хотел оставить этого ребенка?
Я уставилась на ее блестящие глаза и почувствовала, как в животе оседает свинцовым грузом вина. Я даже не думала об этом. Он бы и правда захотел оставить ребенка, я знала это в глубине души. То, как он говорил о своей семье в кафетерии «Джексона», подсказало мне, что он хочет быть отцом. Я закрыла глаза и вздохнула.
– А мне-то откуда знать?
Кэмми пожала плечами.
– Ты его вроде как знаешь. В смысле, ты же провела с ним немного времени, верно? Я просто подумала…
– Я ничего о нем не знаю, – огрызнулась я, вставая и хватая свой поднос.
«…Кроме того, что я хочу его больше всего на свете», – закончила я про себя.
Посмотрев на Кэмми, я вдруг запаниковала. У Кэмми было настоящее словесное недержание. Сплетни об аборте разлетятся по всему колледжу очень быстро. Теперь я официально обеспечила себе место в первом классе на поезде, мчащемся в ад.