«Охраняй свое сердце, чтобы его не разбили, как мое», – говорила мне мать не меньше двух раз в неделю.
Шери, лучшая подруга моей матери, внезапно оборвала жизнь Оливера Каспена четвертого июля в год моего одиннадцатилетия. Она выстрелила в него из его собственного дробовика 22-го калибра, размазав его серое вещество по своей фламингово-розовой занавеске в душе. Мама об этом не знала, но Шери была одной из многих женщин, которыми мой отец пользовался для получения секса и денег. Она напоминала мне кокер-спаниеля со слезящимися глазами и личностью липкой, как сырое яйцо. Я узнала об интрижке отца с Шери еще до того, как узнала мама. Когда она работала допоздна, отец забирал меня днем из школы и навещал со мной «друзей». Все эти друзья были женщинами и имели доступ либо к деньгам, либо к наркотикам, либо к обоим сразу.
– Не рассказывай маме об этом, – сказала мне Шери, предупреждающе грозя пальцем. – Ей и так тяжело, а твоему папе нужен друг, с которым можно поговорить.
Они «говорили» часами в спальне Шери, иногда включая по радио ретромузыку. Из-под закрытой двери в щель просачивался сигаретный дым. После, выходя из спальни, отец был ко мне добрее, чем обычно. Мы всегда останавливались поесть мороженого по пути домой. Я не скучала по нему, когда он уходил. Он был просто чужак, который провожал меня домой из школы и подкупал меня мороженым.
Ко времени его смерти прошло уже десять месяцев с нашей последней встречи, и он даже не звонил в мой день рождения. Оливер Каспен, мой тезка, умер, оставив мне в наследство плохие воспоминания и замок на сердце, от которого только у него был ключ. Мои проблемы с отцом обрекли наши с Калебом отношения с самого начала.
Глава 10
В воскресенье утром я просыпаюсь в постели, воняя потом и сигаретами. Застонав, я перекатываюсь на бок, и меня тошнит в мусорку. Мусорку? Я не помню, чтобы ставила ее тут. Потом я слышу журчание воды в туалете.
Боже, Калеб!
Я падаю обратно на подушку, закрыв лицо руками.
– Ну, привет, красотка, – Калеб входит в комнату, неся в руках поднос, и лучисто улыбается.
Застонав снова, я прячу лицо в подушке. Прошлая ночь встает перед глазами: алкоголь, предательство друга и постыдный звонок по телефону.
– Прости, что позвонила. Не знаю, о чем я думала, – выдавливаю я.
– Не извиняйся, – говорит он, ставя поднос на тумбочку возле кровати. – Я польщен, что ты выбрала именно меня.
Взяв с подноса стакан воды и белую таблетку, он вручает их мне. Я виновато опускаю голову и закусываю ноготь на большом пальце.
– Я принес и тост, если хочешь.
Мне хватает одного взгляда на жареный хлеб с маслом, чтобы живот сразу скрутило. Я отрицательно мотаю головой, и он быстро уносит поднос.
Мой герой.
– Я звонил в мотель этим утром, – говорит он, не глядя на меня.
Я резко сажусь в кровати – голова тут же начинает кружиться.
– Твой друг уехал прошлой ночью. Похоже, он спешил убраться из города. – Калеб прислоняется к стене и смотрит на меня из-под ресниц.
Если бы меня не тошнило так сильно, я бы улыбнулась: он так хорошо смотрится в моей спальне. Я нервно тереблю плед, которым укрывалась ночью.
– Тот еще «друг», да?
– Это не твоя вина. Таких мужчин стоит кастрировать.
Я киваю и шмыгаю носом в знак согласия.
– Но если он приблизится к тебе снова, я убью его, Оливия.
Мне нравится, как это звучит. Очень нравится.
Когда я выхожу из душа, до меня доносится главная тема из сериала «Друзья». Я иду в гостиную в халате и тапочках и стою, как будто не знаю, где сесть. Калеб двигается на диване, оставляя место для меня, и я сажусь в уголке. Я решаю хотя бы попытаться быть честной.
– Ты мне нравишься, Калеб, – выпаливаю я и закрываю лицо руками в смущении. – Похоже на признание пятиклассницы, да?
Он поднимает взгляд от телевизора. Его золотые глаза смеются.
– Предлагаешь мне встречаться?
Я шутливо бью его кулаком в плечо.
– Я не шучу. Это серьезно. Мы – плохая идея. Ты не знаешь, кто ты, а я прекрасно знаю, кто я, так что лучше тебе бежать, пока не поздно.
– На самом деле ты не хочешь, чтобы я сбежал.
Он наполовину серьезен – во всяком случае, больше не улыбается.
– Нет. Но так будет лучше.
Я тереблю рукава халата, ужасно нервничая. Не помогает и то, как он на меня смотрит.
– Ты обращаешься со мной, как с йо-йо, – то отталкиваешь, то притягиваешь обратно, – говорит он, кладя руки на колени, как будто готовится встать.
– Знаю, – говорю я поспешно. – Думаю, я не та девушка, с которой ты хотел бы дружить.
– Я хочу не только дружить с тобой.
На мгновение перед глазами у меня все плывет, а мое извращенное, злое сердце надувается, как воздушный шар. Я ничего не понимаю. Мне не стоит так с ним поступать, но я хочу. Я потираю виски. Это все слишком сложно и нечестно. После трех долгих лет я получила то, что хотела, но оно ненастоящее. Он не знает, кто я, а если бы знал, то не сидел бы в моей гостиной.
Я раздраженно выдыхаю через нос. «Хорошая» Оливия умоляет меня расстаться с ним навсегда. Она помнит чертов аэропортово-синий, и краску на потолке, и то, что случается, когда эти воспоминания проносятся сквозь пустую и холодную жизнь. Мы поворачиваемся обратно к телевизору, чувствуя смятение и неловкость. Через пару часов Калеб уходит, унося с собой всю надежду из моих легких.
– Запри все двери на замок и звони мне, если я понадоблюсь, ладно?
Я киваю, закусив губу. Я не хочу быть одна, но мне слишком стыдно, чтобы просить его остаться еще немного.
– Увидимся завтра.
Я очень хочу, чтобы он остался, глядя на его прекрасное лицо. Он как будто колеблется. На мгновение мне кажется, что мое желание исполнится.
– Что такое? – шепчу я.
Хоть бы он не вспомнил. Хоть бы он вспомнил.
– Ничего… просто мне кажется, как будто это уже случалось прежде – дежавю, знаешь?
Я знаю, потому что так мы прощались на ночь, когда были вместе. Он никогда не оставался у меня, потому что я не позволяла ему.
– Ладно. Пока.
– Пока, – говорю я.
Я делаю себе чашку чая и сажусь на диван. Я потеряла его только из-за того, насколько я прогнившая изнутри. Я лгала ему так много, что в один момент он, не выдержав веса всей этой лжи, просто посмотрел мне в глаза и попрощался навсегда. Я помню, как стояла в оцепенении, глядя, как он уходит, а потом и весь оставшийся день, пока не поняла, что он не вернется. Никогда. Плотина, сдерживавшая мои чувства, обрушилась. Первые полгода после расставания боль была невыносимой: каждый день она была со мной, как больное горло. Затем немного утихла, но я продолжала остро ощущать его отсутствие.
Калеб ушел, Калеб ушел, Калеб ушел…
Даже сейчас, когда он вернулся в мою жизнь, я не могу быть с ним полноценно. Мое время ограничено, и скоро яростная боль вернется. Это вопрос времени, когда он узнает о нашем прошлом и о моей цепочке лжи.
Я решаю наслаждаться моментом, пока он длится. Если мое время ограничено, то лучше быть с ним столько, сколько получится. Я беру телефон и звоню в его квартиру. Он не отвечает, так что я надиктовываю сообщение на автоответчик, чтобы он позвонил мне. Так он и делает десять минут спустя.
– Оливия? Все в порядке?
– Да, все хорошо. – Я отмахиваюсь от его беспокойства, как будто он может меня видеть. – Я приду к тебе, – говорю я быстро. – Не хочу сейчас быть одна, а ты все равно обещал мне ужин.
Я жду, затаив дыхание.
Он медлит. Я сжимаю губы и зажмуриваюсь. Может, у него уже есть планы на вечер – с Леа.
– Отлично, – говорит он наконец. – Ты любишь стейк?
– Я обожаю мясо. – Я вздрагиваю от его смеха. – Как мне добраться?
Я вычерчиваю на бумаге серию шоссе и улиц, о которых он рассказывает, и отбрасываю ручку. Я знаю здание, которое он описывает. Это жилой комплекс, неизменно цепляющий взгляд по дороге к набережной, где выстроились ряды кафешек и бутиков. Там по меньшей мере тридцать этажей: здание сверкает на солнце, как волшебная страна Оз.
Припарковавшись у нужного дома, я вручаю ключи от своего «Жука» портье и вступаю в прохладный холл.
Меня приветствует швейцар. Он медленно оглядывает меня с ног до головы. Я уже видела этот взгляд миллион раз – у друзей Калеба. Я никогда не была для них по-настоящему «своей». Они приучены были высматривать «Лабутены» и «Гуччи», так что, когда появлялась я в своей дешевой одежде, они скользили по мне взглядом так, словно я с первой секунды им наскучивала. Большинство их разговоров начиналось со слов: «На отдыхе в Италии в прошлом году…» или «Новая яхта папочки…»
Я молча их слушала, поскольку никогда не покидала Флориду – и уж особенно на игрушечной шхуне моего мертвого отца. Дорогой папочка был из тех, кто бросает пустые пивные бутылки на удачу других мужчин.
Когда я пожаловалась на это Калебу, он научил меня искусству снобизма.
– Смотри на них так, как будто знаешь все их секреты – и находишь их чрезвычайно скучными.
В первый раз, когда я посмотрела сверху вниз на очередную наследницу богатых родителей, она спросила меня, где я купила мои туфли.
– «Пэйлесс», – ответила я. – Забавно, правда? Наши туфли одинаковые, но за свои ты заплатила столько, что на эти деньги можно прокормить небольшую страну около месяца.
Калеб подавился креветочным коктейлем, а наследница никогда больше со мной не разговаривала. Я почувствовала в себе извращенную силу. Не нужно быть богатым и влиятельным, чтобы кого-то запугать, – нужно только осуждать всех свысока.
Я не смотрю на швейцара напрямую, но быстро моргаю в его направлении, как будто он меня раздражает. Он улыбается.
– Вы пришли с визитом, мисс?
«Вы пришли с визи-и-итом, ми-и-исс?»
– Да. К Калебу Дрейку, – говорю я. – Можете сообщить ему, что Оливия здесь?
Тут я слышу звук открывающегося лифта. Рики Рикардо передо мной кивает кому-то за моим плечом.