– Леа сделает так, как я скажу. Мне нужно, чтобы ты пообещала, что сделаешь все, что в твоих силах, чтобы ей помочь.
Я чувствую прилив адреналина. Я могу взяться за дело и проиграть намеренно! Да! Но – нет, я знаю, что не сделаю этого. Времена, когда я играла с чужими жизнями, давно прошли. П. Р. О. Ш. Л. И.
– Не могу. – Я вонзаю ногти себе в бедра, чтобы не кричать.
– Конечно можешь, – говорит он, упираясь руками в мой стол и наклоняясь ко мне. – Ты одержима собственным успехом – всегда была. Возьмись за дело. Выиграй его, Оливия. Ты будешь богата и знаменита… а я, возможно, даже подумаю над тем, чтобы тебя простить.
Простить? Я представляю, как ужинаю в их доме – просто Леа, Калеб, их дети… и я. Мне хочется рассмеяться ему в лицо.
Я злобно на него смотрю. Он все еще самый красивый мужчина на свете. Амнезийный женатый мерзавец!
– Увидимся в конференц-зале в девять. Я сообщу о своем решении, – говорю я, заканчивая разговор.
Он смотрит на меня нечитаемым взглядом и выпрямляется, чтобы уйти.
– Пусть это решение будет правильным, Герцогиня, – говорит он, выходя за дверь.
«Герцогиня». Мрачно усмехнувшись, я бросаю упаковку стикеров ему вслед.
Ровно час и сорок пять минут уходят у меня только на то, чтобы взять себя в руки. Неописуемый шок от встречи с ним после стольких лет заставил меня обмякнуть на стуле, как тряпичную куклу. Я все продолжаю вспоминать ту часть, где он поворачивается ко мне, а я от неожиданности давлюсь кофе.
Я делаю дыхательные упражнения. Успокаиваю себя мыслями о счастливой радуге и мороженом, но цвета все время превращаются в черный, а мороженое тает и становится неразличимой массой. Наконец, вернув себе подобие спокойствия после неоднократного вонзания ножа для писем в папку с делом Леа, я направляюсь в конференц-зал.
– А он горяч! – шепчет мне секретарша, когда я прохожу мимо ее стола.
У меня дергается глаз.
– Ой, замолчи.
В первую очередь, войдя в зал, я замечаю Леа. Как я могу ее не заметить? Она все так же окружена ореолом красно-рыжих волос. Оттенок кажется ярче, чем четыре года назад, более насыщенным. Лучше бы я послушала насильника Добсона в тот день и просто пошла домой. Тогда ничего не произошло бы.
Калеб встает, когда я вхожу. Очаровательно. Леа отводит взгляд. Обидно, да?
– Оливия, – говорит Берни, просияв при виде меня. – Позволь представить: Леа Смит и ее муж, Калеб Дрейк.
Мы все пожимаем друг другу руки, и я сажусь напротив них. Калеб, положив руку на спинку стула Леа, улыбается, как будто мы давние друзья, и подмигивает.
Несправедливо…
Леа смотрит на меня из-под ресниц и даже не пытается улыбнуться.
– Я ознакомилась с вашим делом, миссис Дрейк…
– Смит, – поправляет она меня.
– Точно. Я горжусь своей честностью, так что скажу вам сразу: со стороны обвинения все выглядит совсем не в вашу пользу.
Калеб что-то ворчит себе под нос при упоминании «честности». Леа зеленеет. Я продолжаю, игнорируя косые взгляды Берни. Она думает, что я отпугну их, лишив фирму шанса прославиться и заработать.
– У них есть свидетели, готовые дать показания, что именно вы стояли за подделкой результатов испытаний «Пренавина».
Сцепив руки под подбородком, я наблюдаю, как Калеб ерзает на стуле рядом со своей грязной, отвратительной женой.
– У нынешнего прокурора – самый высокий процент выигранных дел в штате Флорида. На вас нацелились как следует, вы понимаете это? Все ваши секреты и секреты вашего отца – все во время суда всплывет наружу. После этого у вас не останется ни единого скелета в шкафу.
Леа смотрит на меня остекленевшим взглядом. Похоже, я напугала ее сильнее, чем намеревалась. В ее глазах блестят слезы. И я наношу контрольный удар:
– Не всегда удается побеждать, – говорю я, многозначительно глядя на нее.
Она поднимает взгляд, и я вижу в ее глазах узнавание. Воцаряется тишина. Каждый, кто здесь присутствует, или понимает, что что-то происходит, или спит. Я не отвожу взгляда от лица Леа.
– Вы можете помочь мне? – говорит она наконец, и в ее голосе слышится отчаяние.
Я выпрямляюсь на стуле. Это что-то новенькое – мой заклятый враг просит о помощи. Я знала, что карма настигнет нас обеих, но боже, она и правда получила свое. Теперь я контролирую ее жизнь. Я смотрю на Калеба. Его жизнь я тоже контролирую. Я медлю с ответом. Поднявшись, я прохожусь по комнате, сцепив руки за спиной.
– Могу.
Она заметно обмякает от облегчения.
– На что вы готовы ради того, чтобы вас признали невиновной?
Она молчит несколько мгновений, изучая мое лицо, как я только что изучала ее. Затем она наклоняется, положив пальцы с яркими красными ногтями на стол так, как будто касается клавиш пианино.
– На все. Я готова на все.
И в этот пугающе напряженный момент мурашки идут у меня по коже. Я верю ей. Мы одинаковые. Мы обе готовы продать свою душу, чтобы заполучить желаемое. Мы обе любили одного мужчину. Мы участвовали в грязной войне за него, и у нас обеих найдется повод для сожалений.
Я беру дело. Придется дискредитировать свидетелей, демонизировать ее отца и изобразить Леа хорошим человеком, которым она не является. Я делаю это не ради карьеры – пусть Калеб и думает иначе. Я делаю это ради того раза, когда он остановил машину и отказывался ехать дальше, пока я не согласилась спеть с ним «Больное разбитое сердце», и ради того дня, когда он целовал меня на полу своей спальни, удерживая мои руки. Я делаю это, потому что он до сих пор называет меня Герцогиней.
Это все та же постыдная игра, в которую я играла все это время, – быть рядом с Калебом, невзирая на обстоятельства, чего бы это ни стоило.
Калеб, Калеб, Калеб.
Мы заканчиваем встречу, планируя следующую, и намечаем список дел, пожимая руки. Берни любит пожимать руки. После этого я спешу в туалет и сую руки под кипящую воду, пока те не становятся ярко-красными: меня приводит в бешенство тот факт, что мне пришлось касаться Леа. Берни ждет меня в офисе.
– Что это было? – спрашивает она нехарактерным для нее резким тоном.
– Это вас не касается. Я получила дело и собираюсь выиграть его, а большего вам знать не нужно.
– Моя девочка, – говорит Берни довольно и уходит, не настаивая на дальнейших пояснениях с моей стороны.
Глава 16
После девяти месяцев подготовки дело наконец доходит до суда. Один из свидетелей обвинения – мужчина. Во время перекрестного допроса он злится на мое обвинение в том, что он завидует повышению Леа, и называет ее избалованной сукой на весь зал.
Вторую свидетельницу отец Леа уволил через пару месяцев после начала клинических испытаний «Пренавина». Я показываю судье пять разных писем, которые свидетельница адресовала отцу Леа – сначала она умоляла вернуть ей работу, затем угрожала уничтожить его любым возможным способом.
Третьей свидетельницы не было на работе в тот день, когда она, по ее словам, видела, как Леа подменила результаты на компьютере. В доказательство этого я показываю ее штраф за превышение скорости и видео ее прослушивания для «Американского идола».
Я мастерски себя контролирую: когда Оливия-адвокат заходит в зал суда, она всегда выглядит хладнокровной и бесстрастной – воплощение женского равенства и молодой силы. Я так хороша в притворстве, что иногда перестаю понимать, кто я на самом деле. Вечерами после суда я распускаю свой пучок, расчесываю волосы пальцами и выхожу к океану, чтобы поплакать (да, я все так же мелодраматична). Хотела бы я, чтобы моя мама была со мной. Хотела бы я, чтобы…
Калеб присутствует в суде каждый день. Я вынуждена видеть его, чувствовать его запах, взаимодействовать с ним… быть с ним рядом. Он все так же крутит кольцо на большом пальце, когда нервничает. В основном он делает это, когда я говорю. Я знаю: он ждет, что я выкину что-то безумное и иррациональное. Но я контролирую ситуацию: у меня есть работа, и – нет, это не ради того, чтобы выиграть дело. Это ради него и моего искупления.
Мои свидетели дают показания один за другим, и защита становится крепче. Я лично подобрала самых отчаявшихся – тех, кто потеряет больше всех, если Леа проиграет: пожилых работников, которые не получат свою пенсию, молодых химиков, которые только начинают свою карьеру.
Леа наблюдает за мной, подозрительно щурясь, пока я аккуратно освобождаю ее от одного обвинения за другим. Иногда, готова поклясться, я вижу в ее глазах восхищение.
Как-то раз я прихожу в зал суда пораньше, потому что хочу обсудить кое-что перед началом. Калеб сидит на своем обычном месте – Леа нет рядом.
– С днем рождения, – говорит он, пока я открываю портфель с документами.
– Удивительно, что ты помнишь об этом, – говорю я, не глядя на него.
– Почему?
– Ну, за годы знакомства ты много о чем забыл.
– Я никогда не забывал тебя, – говорит он.
И как будто хочет сказать что-то еще, но в зал входит прокурор, и Калеб захлопывает рот.
К девятой неделе процесса я уже вызвала на допрос семь свидетелей. Из тридцати сотрудников, работавших под начальством Леа над созданием «Пренавина», только семь готовы были дать показания в ее пользу. Из этих семи трое верны ей абсолютно, а четырьмя другими я мастерски манипулировала. Приходится довольствоваться тем, что есть: я профессионально раскручиваю их показания в свою пользу.
Свидетелей со стороны обвинения я дискредитирую. Женщина потеряла мужа из-за инфаркта во время раннего запуска «Пренавина». Я выуживаю у нее сведения о том, что у ее мужа было плохо с сердцем еще до приема препарата из-за нездоровой диеты. Ветеран рассказывает о счетах в тысячи долларов за лечение после «Пренавина»: препарат разрушил его печень и ему понадобилась трансплантация. Я рассказываю о его алкогольной зависимости, уничтожившей его печень задолго до «Пренавина».
Мы спихиваем всю вину на отца Леа, которому из могилы последствия уже не страшны. Ее расстраивает необходимость запятнать его имя, но я напоминаю ей, что если бы он был жив, то сидел бы сейчас на ее месте и с радостью принял бы на себя вину ради любимой дочери.