Леа дает показания последней. Мы подумываем не допрашивать ее вовсе, но решаем, что присяжным необходимо услышать ее сладкий голосок и заглянуть в испуганные глаза. Она прекрасно изображает уязвимость.
– Миссис Смит, были ли вы осведомлены, когда подписывали эти документы, что в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов были отправлены результаты тестирования не «Пренавина», а его аналога «Паксилвана»?
Я стою немного слева от нее, взглядом напоминая ей, как отвечать на вопросы, которые мы репетировали десяток раз.
– Нет, я не знала об этом. – Она поднимает розовый платок к носу и аккуратно сморкается.
Краем глаза я смотрю на присяжных. Они наблюдают за ней настороженно, как будто пытаются понять, способна ли она на такой обман – эта хрупкая девушка в лавандовом платье. Я вспоминаю тот раз, когда она сидела в моей квартире, выдыхая сигаретный дым из алых губ, с глазами, подведенными черным. «О да, она более чем способна на это – и не только», – говорю я присяжным мысленно.
– Что, по словам вашего покойного отца, – спрашиваю я, глядя на присяжных, – вы тогда подписывали?
– Результаты клинических испытаний, – отвечает она слабым голосом.
– Читали ли вы эти результаты, прежде чем подписать их? Вы наблюдали за результатами лично в лабораториях?
– Нет. – Она всхлипывает, опуская взгляд. – Я доверяла отцу. Если ему нужна была моя подпись, то я подписывала без вопросов.
– Как вы думаете, ваш отец знал о том, что результаты клинических испытаний «Пренавина» – поддельные?
Это была самая трудная часть. Я вижу, как Леа колеблется, пытаясь заставить себя сказать эти слова. В глазах присяжных ее нежелание говорить плохо о своем папочке только добавит правдоподобности.
– Да, думаю, он знал, – говорит она, глядя прямо на меня.
Ее глаза влажно блестят. «Давай, заплачь, – подгоняла я ее мысленно. – Дай им увидеть, как ты раздавлена происходящим». Слезы текут по ее щекам, и перед глазами у меня снова встает та ночь, когда она стояла на пороге моей квартиры после визита Калеба на ужин. Слезы всегда помогали ей добиться желаемого.
– Миссис Смит, – говорю я наконец, дав ей время успокоиться, – вам есть что сказать семьям жертв этого препарата – семьям, потерявшим своих близких из-за халатности и обмана «ОПАЙ-Джем»?
– Да.
В этот момент она словно не выдерживает – обнимает себя за плечи и плачет, роняя слезы на колени.
– Мне так жаль. Я испытываю глубокое сожаление и отвращение из-за причастности к их смертям. Я бы сделала все что угодно, чтобы изменить случившееся. Я хочу, чтобы семьи погибших знали: я понимаю, мои извинения ничего не стоят, они не вернут им потерянных матерей и отцов, сыновей и дочерей, но я буду видеть их лица в кошмарах до самой своей смерти. Мне очень жаль. – Она закрывает лицо руками.
Браво. Я выдыхаю с облегчением. Она сделала это. Она справилась с ролью.
– Благодарю, миссис Смит. Это все, Ваша честь.
Дальше Леа допрашивает сторона обвинения. Она не поддается на провокации и отлично разыгрывает дурочку. Я мысленно аплодирую ужасу в ее широко распахнутых глазах.
Когда она возвращается на свое место, наши глаза встречаются: мы понимаем друг друга далеко за пределами отношений адвоката и клиента.
«Я хорошо лгала? – спрашивают меня ее трепещущие ресницы. – Я была достаточно убедительной?» – она надувает губы.
«Ты – талантливая актриса, – отвечаю я ей движением глаз. – И я тебя ненавижу».
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Калеба. Он смотрит на меня, а не на свою жену. Он признает успех, кивая мне с поджатыми губами.
Первого сентября процесс заканчивается. Утром объявят приговор. Я совершенно не готова. Я лежу на диване в своих апартаментах. Снаружи темно: я вижу огни лодок, мерцающие на поверхности океана. Я не мылась со вчерашнего дня, на мне старая футболка и домашние штаны. В дверь звонят. Забавно. Обычно, если ко мне гость, консьерж сообщает мне об этом, прежде чем открыть лифт.
Я иду к двери и открываю, не глядя в глазок, – плохая привычка. На пороге стоит Калеб в помятом костюме, с бутылкой вина в одной руке и пакетом готовой еды из ресторана – в другой. Я впускаю его без единого слова. Я не удивлена. Я не измучена. Я Оливия, а он – Калеб.
Он следует за мной на кухню и тихо присвистывает, замечая вид из окна. Я ухмыляюсь и бросаю ему штопор. Он открывает бутылку, пока я достаю из шкафчика два бокала. Я собираюсь отнести все на стол, но он показывает на балкон. Оттуда видно океан, и единственный путь туда – через мою спальню.
Мы несем все на балкон и сидим за железным столиком, который я никогда не использовала. Он принес суши. Мы вытягиваем ноги и едим в тишине, глядя, как волны лижут песок. Между нами чувствуется напряжение – как и всегда. После завтрашнего дня у нас больше не будет поводов видеться, и хотя мы почти не говорили на личные темы во время процесса, мы обменивались взглядами и незначительными словами…
Я так устала от этого – от постоянной борьбы за то, чтобы дышать с ним одним воздухом. Повернувшись, я замечаю, что Калеб задумчиво наблюдает за мной.
– Что?
– Не выходи за Тернера.
– Пф-ф-ф, – фыркаю я. – Почему это?
Калеб пожимает плечами и отводит взгляд.
– Он не в твоем вкусе.
– Правда, что ли? И откуда ты это знаешь? У тебя самого ужасный вкус.
Мы сидим в тишине еще несколько минут. Потом он говорит:
– Если ты никогда не доверяла мне ни в чем, то поверь хотя бы в это.
Вздохнув, я меняю тему:
– Помнишь наше дерево?
– Да, помню, – отвечает он мягко.
– Его срубили.
Он резко поднимает голову и смотрит на меня.
– Шучу, – я хихикаю.
Он улыбается и качает головой.
– Какая разница? Все наши отношения были срублены под корень.
– Измельчены через терку, – добавляю я.
– Превращены в пыль, – добавляет он.
После этого Калеб уходит. Даже спустя несколько часов я продолжаю чувствовать его запах в коридоре. Квартира кажется пустой и холодной. Я бы отдала все – деньги, карьеру, квартиру… Я могла бы жить с ним в нищете и быть счастлива. Почему я не понимала этого раньше? До того, как потеряла его. Я не могу уснуть, так что сижу на диване и пялюсь на океан. Я все еще сижу там, когда встает солнце. Я готовлюсь к суду, делаю себе кофе и выхожу из дома. Сегодня – последний день.
Мы выигрываем дело.
Леа признана невиновной в подделке документов и мошенничестве на клинических испытаниях, но виновной в нарушении рабочей этики по отношению к своим обязанностям. За это она платит штраф в миллион долларов и приговаривается к двумстам часам общественных работ. Я не чувствую торжества. Я могла бы упрятать эту сучку за решетку и украсть ее мужа.
Победный ужин устраивают в роскошном ресторане в районе Саут-Бич. Я пытаюсь вежливо избавиться от группы благожелателей, когда замечаю, как она идет ко мне. Презрительно оглядываю ее сексуальное черное платье. Ее волосы идеально уложены, она выглядит безупречно, как будто прямиком с обложки журнала. На мне – простое кремовое платье. Сегодня она – дьявол, а я – ангел.
– Оливия, – мурлычет она, подходя ко мне с бокалом вина. – Тост за нашу победу. Отличная работа.
Мы чокаемся бокалами. Я напряженно улыбаюсь.
– Спасибо, наверное?
– Пожалуй, я никогда не пойму, почему ты это сделала. Ты спасла меня. Если только, конечно, это не он тебя попросил.
Как по сигналу, мы обе смотрим на Калеба, который смеется и болтает с группой друзей.
– Тебе, наверное, было сложно все время находиться с ним рядом. – Она собственнически за ним наблюдает.
Я вдруг понимаю, что уже очень давно не слышала его смех. Это причиняет мне настоящую боль – то, что он есть в ее жизни, но отсутствует в моей.
– Он не из тех мужчин, кого женщина может просто забыть, – продолжает она, и если бы я не играла в ту же игру, я бы решила, что она говорит искренне.
– Да, не из тех, – признаю я легко.
– Ты смотришь на него все время – я вижу это, Оливия.
Я бросаю на нее скучающий взгляд. Она играет с той, кто разбирается в правилах намного лучше.
– А он смотрит на тебя так, как я смотрю на него? – спрашиваю я непринужденно.
А, вот и она – плохо скрываемая ярость. И, судя по ее лицу, я задела ее не на шутку. Она открывает рот, чтобы сказать что-то, но я останавливаю ее жестом.
– Леа, иди к мужу, – говорю я. – Пока он не успел понять, что все еще в меня влюблен.
И как по сигналу, Калеб поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Не на жену – на меня. Наши взгляды встречаются на мгновение, мой и Калеба, янтарные глаза и голубые. Леа наблюдает за этим, и хотя она остается воплощением элегантности и сдержанности, я вижу, как белеют ее губы. Ее ярость направлена на меня, но то, что я чувствую от Калеба, заслоняет меня от ее злости. Он тоскует – как и я. Собрав остатки самоконтроля, я говорю себе правду: он не мой и никогда моим не будет.
Поставив бокал на ближайший столик, я быстро ухожу. С некоторыми вещами в жизни остается только смириться.
На следующее утро я включаю телевизор – и вижу знакомое фото. Прищурившись, издаю стон, когда слышу имя.
– Добсон Скотт Орчард был задержан полицией в Международном аэропорту Майами прошлой ночью при попытке сесть на самолет до Торонто. Полиция отвела его в отделение как подозреваемого в изнасиловании. Среди его жертв – семь женщин от семнадцати до тридцати. Пятеро из них связались с полицией и подтвердили, что это он похищал и насиловал их. Полиция просит всех, кто стал его жертвой, дать показания…
Камера переключается на фото Лоры Хильберсон, которая стала первой жертвой Добсона. Я машу ей рукой и выключаю телевизор. Жизнь состоит из решений – плохих, хороших и эгоистичных. Но, похоже, самое безопасное решение в своей жизни я приняла в тот день, когда я отказалась пройтись под его зонтом. В тот день, когда я встретила Калеба в музыкальном магазине.